Из незавершенного
Шрифт:
И колокол по парню
Гудит окрест.
Крест - на решетке.
На жизни
Крест {30}.
Здесь Вознесенский нашел точные, веские, незаменимые слова. Созвучия, которыми он играет, органичны и убедительны. Не случайно рифмуются "клобук" и "каблук", "четки" с "чечеткой". Точно так же полны значения аллитерации в поэме "Мастера":
"Ваятели" - "Воители", "Кисти" - "Кистени".
Созвучия как бы облекают в плоть и подтверждают поэтическую мысль автора. Пользуясь аллитерациями, поэт как бы вскрывает самую структуру языка, в котором созвучия далеко не случайны. То, что близко по смыслу, близко и по звучанию: гром, гроза, грохот. А иные созвучия - иронические подчеркивают противоположность понятий. Нельзя было сильнее скомпрометировать слово "либерал", чем это сделал Денис Давыдов злою рифмой "обирало" - "либерала" {31}.
Такое опорочение, передразниванье слова смешным созвучием бывает не только в сатирической поэзии и в народном лубке. Им часто пользуется народ в разговорной речи.
У Андрея Вознесенского московские дьяки, издеваясь над вдохновенным и дерзким трудом строителей храма Василия Блаженного, прыскают в ладони: "Не храм, а срам!.."
Но как часто встречаешь у Вознесенского случайные, очень неглубокие созвучания - "купе" и "купаться", "анонимки" и "анемоны".
Конечно, нельзя да и не к чему накладывать запрет на такие мало значащие, модернистические аллитерации. Но совершенно очевидно, что именно эта легкая, поверхностная игра звуками порою заводит поэта - по его же собственному выражению - "куда-то не туда".
Слишком кудрявая, как бы зацветшая образами и созвучиями речь ведет к тому, о чем так гневно сказал когда-то Лев Толстой, получив письмо со стихами:
"Писать стихи - это все равно, что пахать и за сохой танцевать..." {32}
Особенно много случайных рифм и аллитераций в цикле стихотворений Вознесенского "Треугольная груша".
"Алкоголики" - "глаголешь", "прибитых" - "прибытие", "небесных ворот" "аэропорт".
Неизвестно, какое из слов в каждой из этих пар вызвало другое, созвучное ему: "прибитые" - "прибытие" или наоборот.
Вполне реалистично и убедительно сравнение аэропорта с "небесными воротами". Но в "Архитектурном отступлении" Вознесенского аэропорт - не просто ворота, а некий "апостол небесных ворот" (кроме того, что он еще и "автопортрет" поэта и "реторта неона"). А это настраивает автора на какой-то библейский, чуть ли не апокалиптический лад. Отсюда и алкоголики-ангелы, которым аэропорт нечто "глаголет", возвещая некое "Прибытие". Речь здесь идет о прибытии самолетов, но рядом с глаголом "возвещая" - да еще и с большой буквы - это слово звучит почти мистически.
Поэтическое воображение позволяет нам видеть в самых обычных явлениях нечто значительное, торжественное, даже таинственное. Но в "Треугольной груше" на непосредственные ощущения автора воздействует еще цепь звуковых ассоциаций, по-своему направляющая и отклоняющая в стороны поэтическую мысль. Он как бы пьянеет от аллитераций, найденных им же самим.
Вознесенский любит сближать идеи и понятия, которые Ломоносов называл "далековатыми". Что же, в этом-то и заключается задача и путь поэта - так же, как и ученого, который постигает мир, находя общее в явлениях, далеких одно от другого. Путь, а не самоцель.
И там, где это сближение у Вознесенского естественно и метко, оно доходит до ума и сердца читателя.
Вот отрывок из его "Сибирского блокнота":
Ты куда, попрыгунья
С молотком на боку?
Ты работала в ГУМе,
Ты махнула в тайгу...
Ты о елочки колешься.
Там, где лес колдовал,
Забиваешь ты колышки:
"Домна". "Цех". "Котлован".
Как в шекспировских актах
"Лес". "Развалины". "Ров".
Героини в палатках.
Перекройка миров.
Казалось бы, что общего между колышками, отмечающими в тайге расположение будущих построек, и условными обозначениями места действия в театре Шекспира?
А между тем это меткое, осенившее автора сравнение придает подлинное величие скромному труду московской девушки, которой выпала честь обозначить колышками будущие стройки Сибири.
После этого так естественно звучат патетические строки, которыми кончается стихотворение:
Героини в палатках.
Перекройка миров.
Неожиданное сближение далеких образов и понятий находишь у Вознесенского и в цикле стихов "Треугольная груша". Но здесь оно далеко не всегда оправдано и убедительно. Вспомним "Отступление, в котором бьют женщину".
Бьют женщину. Блестит белок.
В машине темень и жара.
И бьются ноги в потолок,
Как белые прожектора.
Эта строфа своим четким ритмом, аллитерациями (бьют - блестит - белок бьются - белые) и глухими ударами мужских рифм выразительно передает и тесноту машины, в которой происходит избиение, и бешеную борьбу в тесноте и темноте.
Но не слишком ли это изысканно и литературно? Не слишком ли рассчитано на читателей из своего же поэтического цеха?
Несмотря на все ужасы изображенной сцены, она вряд ли кого-нибудь по-настоящему взволнует.
Бьют женщину. Так бьют рабынь.
Она в заплаканной красе
Срывает ручку, как рубильник,
Выбрасываясь на шоссе.
И взвизгивали тормоза.
К ней подбегали, тормоша.
И волочили и лупили
Лицом по лугу и крапиве...
Ничего не скажешь, - даже чересчур изобразительно и выразительно. Но почему-то все это больше похоже на пересказ эпизода из какого-то фильма, чем на непосредственные впечатления от жестокого и безобразного зрелища.
Даже сцена избиения лошади в стихотворении Некрасова трогает и потрясает нас куда сильнее.
...Ноги как-то расставив широко,
Вся дымясь, оседая назад,
Лошадь только вздыхала глубоко
И глядела... (так люди глядят,
Покоряясь неправым нападкам)... {33}
К женщине, которую избивают в стихах Вознесенского, мы не чувствуем настоящего, сколько-нибудь глубокого сострадания, потому что ровно ничего не знаем о ней и видим только ее ноги, бьющиеся в потолок машины, "как белые прожектора".