Из огня да в полымя: российская политика после СССР
Шрифт:
Такая аргументация во многом основана на анализе траектории развития российского государства в постсоветский период. Крушение коммунистического правления и распад СССР резко увеличили масштаб и скорость фрагментации государственного устройства в 1990-е годы как «по горизонтали», так и «по вертикали». Среди них отмечались и «захват государства» «олигархами», и спонтанная передача власти от Центра к регионам, ряд из которых управлялся подобно феодальных вотчинам, и замена денежного обращения бартерными суррогатами, обеспечение правопорядка с помощью криминальных «крыш» [32] и т. п. Однако по мере того, как российское государство в 2000-е годы восстанавливало утраченный административный потенциал, подобные явления были либо вытеснены на периферию политического процесса, либо легко встроены государством в новую институциональную среду. Так, «олигархи» утратили контроль над повесткой дня и вынужденно заняли сугубо подчиненное положение в рамках нового государственного корпоративизма [33] , региональные лидеры лишились рычагов власти при принятии решений и оказались в зависимости от Центра и крупных корпораций [34] , а криминальные «крыши» либо легализовались, либо маргинализовались.
32
См.:
33
См.: Паппэ Я., Галухина Я. Российский крупный бизнес: первые 15 лет. Экономические хроники 1993–2008. М.: ГУВШЭ, 2009.
34
См.: Гельман В. Возвращение Левиафана? Политика рецентрализации в современной России // Полис, 2006, № 2. С. 90–109.
Казалось бы, реализованный в 2000-е годы консервативный сценарий послереволюционной стабилизации [35] раздвигал временной горизонт политических игроков, так необходимый для успешного «выращивания» новых эффективных демократических институтов, поэтому прогнозы поэтапной демократизации страны по мере дальнейшего экономического роста внешне выглядели вполне убедительно [36] . Однако усиление в 2000-е годы административного потенциала российского государства на деле привело лишь к увеличению власти чиновников, неподконтрольных обществу и использующих свою власть как средство борьбы с политическими противниками и конкурентами в экономике. Многочисленные сопутствующие заболевания российской политики и экономики – такие, как способствующие авторитарным тенденциям эффекты ресурсного проклятия (зависимости страны от экспорта нефти и газа) [37] и чрезвычайно высокий уровень коррупции – лишь усугубляли и затягивали посттравматический синдром, отодвигая перспективы консервативного лечения болезни и делая их все более туманными.
35
Stinchkombe A. Ending Revolutions and Building New Governments // Annual Review of Political Science, 1999, vol. 2. P. 49–73.
36
См., например: Кузьминов Я., Радаев В., Яковлев А., Ясин Е. Институты: от заимствования – к выращиванию (опыт российских реформ и возможности культивирования институциональных изменений) // Вопросы экономики, 2005, № 5. С. 5–27.
37
См.: Щербак А. «Нефтяное проклятие» и постсоветские режимы: политико-экономический анализ // Общественные науки и современность, 2007, № 1. С. 47–56; Fish M.S. Democracy Derailed in Russia: The Failure of Open Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 114–138.
Суммируя критику в адрес «оптимистов», можно утверждать, что хотя авторитарные тенденции подчас являются атрибутами слабых государств, само по себе восстановление административного потенциала государства не ведет «по умолчанию» к становлению демократии. Наоборот, есть основания полагать, что сильное государство может оказаться ничуть не менее опасным препятствием для демократии, нежели слабое – в этом случае речь идет о становлении препятствующего успешному развитию экономики и общества государства-хищника (predatory state) [38] . Российский опыт, скорее, говорит о том, что лекарство от посттравматического синдрома переходного периода в форме хотя и сильного, но не подотчетного гражданам государства может оказаться гораздо опаснее болезни – при таком лечении «болезни роста» могут быстро и подчас даже необратимо перерасти в хронические заболевания.
38
См.: North D. Structure and Change in Economic History. New York: W.W.Norton, 1981.
«Реалисты»
Наконец, «реалисты» склонны рассматривать политический процесс как жесткую борьбу коварных и циничных политиков за завоевание и удержание власти любыми доступными средствами. Не то чтобы политики – сплошь и рядом сторонники диктатур: просто таковы законы борьбы за выживание в ситуациях, когда лишь один из участников все выигрывает, а остальные все проигрывают, будь то в политике, в бизнесе или на войне (специалисты называют такие ситуации игрой с нулевой суммой). Поэтому идеальным политическим режимом с точки зрения таких политиков является диктатура (разумеется, лишь в том случае, если они сами выступают в роли диктаторов или хотя бы участников правящей «выигрышной коалиции»), в то время как демократия служит очевидным препятствием достижения их целей, – ведь, как отмечал американский политолог Адам Пшеворский, «демократия – это политический режим, при котором партии (как и любые политики. – В. Г.) проигрывают выборы» [39] . Неудивительно, что рациональные политики стремятся создать такие «правила игры», которые максимально облегчают им монополизацию власти и максимально затрудняют доступ к власти их конкурентам – по словам Нобелевского лауреата Дугласа Норта, «институты… создаются скорее для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил» [40] .
39
Przeworski A. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. P. 10.
40
North D., Institutions, Institutional Changes, and Economic Performance, P. 16.
Становление авторитаризма, таким образом, предстает результатом преднамеренных действий, которые можно уподобить отравлению социального организма. Те общества, в которых давно сложились демократические «правила игры», смогли выработать иммунитет к такого рода «отравлениям» или хотя бы способны минимизировать их негативные эффекты. Даже если в демократиях к власти подчас приходят весьма одиозные политики (подобные Сильвио Берлускони в Италии), превратить демократические режимы в авторитарные им, как правило, все же не удается. Но обществам, вынужденным строить свои политические институты «с нуля» (подобно посткоммунистическим странам), намного сложнее выработать эффективное противоядие. В этих случаях «отравление» авторитаризмом способно повлечь за собой устойчивые и долгосрочные негативные эффекты – возникает своего рода «порочный круг»: по мере укоренения авторитаризма снижаются шансы и на эффективность «противоядия» ему, выработать иммунитет к «отравлениям» становится все труднее, и в итоге болезнь диктатуры может оказаться неизлечимой или даже смертельной для страны.
Анализ посткоммунистических преобразований в России содержит немало примеров того, как заинтересованные акторы сознательно и целенаправленно выстраивали выгодные для них «правила игры», стремясь максимизировать собственную власть и создать для своих конкурентов непреодолимые препятствия. Некоторые примеры такого рода мы подробно проанализируем в трех последующих главах, а пока ограничимся случаем разработки и реализации законодательства о выборах, призванного посредством размытых норм ведения избирательных кампаний и разрешения споров обеспечить односторонние преимущества политическим силам, находившимся у власти. Правила доступа к СМИ, механизмы политического финансирования и наложения санкций за нарушение норм, равно как и их селективное применение, выступали эффективными инструментами достижения этой цели. В частности, по закону выборы могли быть (а могли и не быть) признаны недействительными «в случае, если допущенные… нарушения не позволяют с достоверностью установить результаты волеизъявления избирателей». Когда во время обсуждения проектов избирательных законов в 1994 году автор этих строк предложил определить исчерпывающий перечень подобного рода нарушений, чтобы исключить их произвольную трактовку, в ответ один из депутатов популярно разъяснил необходимость внесения в закон именно такой нормы тем, что она позволит отменить итоги будущих президентских выборов, если на них победит Зюганов или Жириновский. Эти правила открывали весьма широкие возможности для отмены результатов практически любых выборов в случае их «нежелательных» итогов. Так, в марте 1998 года, когда на выборах мэра Нижнего Новгорода победил аутсайдер-популист с уголовным прошлым Андрей Климентьев, их итоги были признаны недействительными, поскольку кандидат в ходе кампании обещал в случае своей победы повышение пенсий и зарплат, что было квалифицировано как «подкуп избирателей» [41] .
41
Гельман В. «Подрывные» институты и неформальное управление в современной России. С. 19.
Присущие «реалистам» представления о политическом процессе как о борьбе за максимизацию власти глубоко укоренены в истории политической мысли, начиная от Никколо Макиавелли и заканчивая Владимиром Лениным (работы, да и практика деятельности которого могут служить блестящим учебным пособием по захвату и удержанию власти). Современные специалисты – американские политологи Брюс Буэно де Мескита и Алистер Смит – даже написали «Справочник для диктаторов», где вовсю раздают циничным авторитарным политикам «вредные советы» на манер рецептов из кулинарной книги (или, если угодно, на манер «всемирной истории ядов») [42] . Сходной точки зрения на страницах этой книги будем далее придерживаться и мы, не отрицая, впрочем, ни аргументов «пессимистов» о роли «наследия» истории и культуры страны, ни мнения «оптимистов» о влиянии экономического развития и государственного строительства на политический режим. Эти аспекты мы будем рассматривать, скорее, как сопутствующие факторы политического развития России, нежели как главные причины, определившие ее постсоветскую политическую траекторию со всеми многочисленными развилками, «зигзагами» и тупиками.
42
См.: De Mesquita В. В., Smith A. The Dictator\'s Handbook: Why Bad Behavior is Almost Always Good Politics. New York: Public Affairs Books, 2011.
Из сказанного вовсе не следует апологетика авторитаризма – в России и в мире в целом – с нормативной точки зрения (то есть, с точки зрения как должно быть). Скорее, речь идет о попытке позитивного анализа российского политического режима (то есть, с точки зрения как на самом деле). Не то, чтобы оправдывая или, тем более, поддерживая «отравителей», – нам, подобно ведущим следствие детективам, необходимо понять их мотивацию и логику поведения, а главное – объяснить, почему же в разных ситуациях попытки «отравлений» приводят к различным исходам, каковы природа и механизмы действия «ядов» в целом и в случае России в частности, есть ли у нашей страны шансы на эффективное «противоядие» и если да, то какими средствами необходимо исправлять последствия «отравления» страны постсоветским авторитаризмом? Но поиски ответов на эти (и другие) вопросы сталкиваются с новыми загадками, которые также нуждаются в прояснении.
Демократизация: почему не в России?
В самом деле, если следовать логике «реалистов», то политические режимы во всем мире должны были бы представлять собой лишь исключительно диктатуры разной степени репрессивности, авторитарные лидеры которых монополизируют власть, манипулируют «правилами игры», подкупают элиты и общество в целом и пытаются удерживать господство вплоть до самого своего ухода в мир иной. Но на практике, хотя политическая история мира по большей части и впрямь является историей диктатур, современная мировая политическая карта все же выглядит совершенно иначе. С XIX века происходило постепенное (хотя и непоследовательное) распространение демократии, ну, а к концу XX века электоральные демократии стали наиболее распространенным в мире политическим режимом [43] . Отсюда встает вопрос – почему в самых разных обществах происходит демократизация (переход от авторитарных режимов к демократическим) и почему она (по крайней мере, пока) не произошла в постсоветской России.
43
См., например, материалы проектов Freedom Houseдоступ 19.06.2012), Polity IV(доступ 19.06.2012), Worldwide Governance Indicators(доступ 19.06.2012) и ряда других исследований.
Какого-либо единого ответа на вопрос о причинах демократизации не существует – специалисты способны более или менее убедительно определить шансы той или иной страны быть демократией «в общем и целом», но едва ли могут предугадать, станет ли она демократией «здесь и теперь», а уж тем более представить себе конкретные сценарии и временные рамки демократизации. Ни «осень народов» 1989 года, когда один за другим рухнули коммунистические режимы стран Восточной Европы, ни «арабская весна» 2011 года, повлекшая за собой падение авторитарных режимов в Тунисе, Египте и Ливии, не предсказывались большинством аналитиков. Да и само по себе свержение диктатур вовсе не гарантирует демократии – в ряде стран (и опыт постсоветской России здесь отнюдь не исключение) на смену одним авторитарным режимам приходят другие. Поэтому следует говорить не столько о конкретных причинах и сценариях демократизации, сколько о сопутствующих этому процессу механизмах и о способствующих его успеху факторах, которые не исключают друг друга, а, скорее, дополняют.