Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
– Вдвоем, брат мой, мы завоюем мир!
Играя в карты со своими фаворитами, которые торговали его протекцией, двоих он поймал с поличным, заставил расстаться с деньгами, что они прикарманивали, нещадно их отколотил и в тот же день обедал с ними, чтобы им не показалось, что они утратили хотя бы частицу доверия к себе.
– Так, - говорил он, - поступал мой пращур Петр Великий.
Еще, правда или вымысел, но каждое утро рассказывали что-нибудь новенькое, что порождало слухи, взрыв, скандал. Среди прочего говорили, что император вызвал из Гамбурга графа Салтыкова, первого любовника Екатерины, будто бы отца юного великого князя Павла, и что уговорами и угрозами вынуждал его заявить отцовство. Тогда, добавляли, на основании сделанного заявления, он отрекся
Императрица, со своей стороны, за три года уединения и покоя заставила забыть в тишине, что ее окружала, скандал, связанный с ее первыми любовными похождениями. Она прикинулась набожной, что глубоко растрогало русский народ, вера которого - впереди всего; она внушала любовь к себе солдат, беседуя с ними, расспрашивая командиров, позволяя служивым приложиться к ручке. Как-то вечером, когда она шла темной галереей, часовой, салютуя ей, взял на караул.
– Как ты меня узнал в ночи?
– спросила она.
– Матушка, - ответил солдат в своей восточной манере, - кто же тебя не узнал бы? Разве не освещаешь ты все вокруг там, где проходишь?
Обижаемая императором, принародно лишаемая милости, разведенная, если не юридически, то фактически, всякий раз, когда она появлялась, она говорила любому, кто соглашался выслушать, что она боится крайней жестокости своего супруга. Когда она показывалась в обществе, ее улыбка была печальной; тогда же, как бы непроизвольно, она роняла слезы, и, вызывая сострадание к себе, вооружалась для борьбы, готовилась защищаться. Ее тайные сторонники, а их у нее было много, говорили, что всякий день удивляются, находя ее еще вживе, они говорили о попытках отравления, пока проваливаемых старанием лиц, которые преданно служили императрице, о попытках, что, возобновляясь изо дня в день, могут, наконец, удаться. Эти слухи получили новое подтверждение, когда император перевел ближе к Санкт-Петербургу бедного Ивана - пленника почти с рождения, и когда он посетил его в тюрьме. В самом деле, демарш выглядел многозначительным; признанный императрицей Анной в качестве ее наследника, незаконно и насильственно устраненный с трона Елизаветой, Иван был естественным наследником Петра, принимая во внимание очевидное, что прямого наследника у Петра не было. Легко, как моряк по некоторым порывам ветра на просторе и по определенным скоплениям туч в небе узнает приближение бури, так же легко было угадать, образно говоря, в колебании почвы под ногами, что одно из тех землетрясений, когда шатается трон и слетает коронованная голова, было неминуемо. Разговоры сводились лишь к жалобам, шепотку, робким вопросам, намекам; каждый, чувствуя, что такое положение вещей продолжаться не может, пытался прощупать своего соседа и узнать его мнение, чтобы поделиться с ним своими мыслями. Печальная императрица стала серьезной, и постепенно ее лицо вернуло себе то спокойствие, за которым сильные сердца скрывают свои намерения.
Народ содрогался от этих мастерски распространяемых слухов, солдат внезапно будили скрытые от глаз барабаны, что, казалось, призывали их быть начеку; крики «В ружье!» раздавались в ночи, издаваемые таинственными голосами; и тогда в кордегардиях и казармах, до дворов при особах дворца, собирались военные, спрашивая друг друга:
– Что случилось с нашей матушкой?
Они трясли головой и грустно повторяли:
– Нет вождя! Нет вождя!
Все они ошибались; вождь был, даже целых два вождя.
В армии служил, владеющий несколькими крестьянами-рабами, у которого братья-солдаты были в караульном полку, совершенно незнатный дворянин - адъютант главного артиллерийского начальника; вместе с тем красивый лицом, колоссального роста, необыкновенной силы: трубочкой свертывал серебряную тарелку, разводя пальцы,
Его четырех братьев, которые, как мы упомянули, служили в караульном полку, звали Иван, Алексей, Федор и Владимир.
Екатерина приметила Григория. С этого времени сильная самка оценивала красивых мужчин тем взглядом знатока, каким барышники оглядывали добрых коней. Императрице представился случай дать красавцу Орлову доказательство проявляемого ею к нему интереса.
Генерал, адъютантом которого был Григорий Орлов, ходил в любовниках княгини Куракиной - одной из самых прелестных женщин двора. Орлов же был ее тайным любовником. Тайным? Здесь мы ошибаемся, потому что все знали об этой связи, за исключением того, кому небезынтересно было бы о ней узнать. Неосторожность любовников все ему [генералу] открыла. Опальный Орлов ожидал ссылки в Сибирь, когда невидимая рука отвела от его головы нависшую кару. Это была рука великой княгини: в то время Екатерина еще не была императрицей.
Счастье никогда не приходит в одиночку. Однажды вечером дуэнья, как в испанских комедиях, приложив палец к губам, подала знак Орлову следовать за ней. Эта дуэнья, которая в царствование Екатерины пользовалась некоторой известностью, благодаря скромному поведению, какового придерживалась, и манере принимать таинственный вид, прикладывая палец к губам, звалась Екатериной Ивановной.
Когда рассказывают подобные драмы, нужно называть всех, вплоть до статистов, чтобы историка не называли романистом.
Итак, Орлов последовал за ней и обрел счастье; может быть, тайна не удваивает счастья, но, по меньше мере, она удваивает любопытство. Орлов настолько привязался к своей прекрасной незнакомке, что открытие ее положения в обществе, когда во время одной из публичных церемоний он ее узнал, нисколько не потеснило в нем любви обычным почитанием. Но, то ли по совету Екатерины, то ли по расчету Орлова, жизнь этого молодого офицера осталась без перемен, а тайна - глубоко запрятанной. Со смертью генерала, который хотел его сослать, Орлов был произведен в казначеи по артиллерии; это назначение ему давало звание капитана, и что куда более ценно, императрице - возможность обзавестись друзьями или, скорее, одним из них.
Кроме этого тайного друга, у Екатерины была еще тайная подруга. Графиня Дашкова.
Графиня Дашкова, известная сама, была младшей сестрой двух знаменитых сестер. Старшая, княгиня Бутурлина, объехала Европу, и долгие дороги этого путешествия понемногу разбивали ее сердце.
Вторая была той самой Елизаветой Воронцовой, фавориткой императора, о которой мы уже говорили.
Все три сестры приходились племянницами великому канцлеру.
Графиня Дашкова была редкостной женщиной и при дворе пользовалась репутацией оригинальной. В стране и в эпоху, когда красный цвет входил первым элементом в туалет изящной женщины и был распространен так широко, что женщина, прося милостыню на углу, у каменной тумбы, нищенствовала в красном, когда обычай требовал, чтобы среди презентов, что деревня делала своей госпоже, был красный или, в крайнем случае, белый горшок, в возрасте 15 лет она объявила, что никогда не будет носить ни красного, ни белого. Самое любопытное, что слово она держала.
Как-то один из самых красивых молодых вельмож при дворе отважился сказать ей несколько любезных слов. Девушка тотчас позвала своего дядю, великого канцлера.
– Дядюшка, - сказала она, - вот месье князь Дашков, который оказал мне честь просить выйти за него замуж.
Князь не посмел опровергнуть юную графиню, и они поженились. Правда, замужество обернулось неприятностью. Через месяц-два совместной жизни муж отправил ее в Москву. Но ее острый ум был общеизвестен. При дворе Петра III больше не веселились; Елизавета сказала об этом великому князю, и он велел Дашкову вернуть.