Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
За Мюнихом вошли придворные, чтобы услышать, что им осталось - надеяться или бояться.
– Но, - раздался голос, который, казалось, выражал общее мнение, - силы гребцов будет недостаточно, чтобы добраться до Ревеля.
– Пусть так, - сказал Мюних, - когда они устанут, грести будем мы, в свою очередь.
Предложение не имело никакого успеха у этой раздраженной молодежи. Императору доказывали, что положение далеко не безнадежное, и чтобы он, такой могущественный монарх не соглашался покидать свои пределы как беглец, что невозможно, чтобы вся Россия восстала против него, и что все эти мятежи не могли иметь другой
Армия императрицы маршем шла на Ораниенбаум.
Тогда он велел седлать коня, решив переодеться и в одиночку бежать в сторону Польши. Но Елизавета Воронцова поспешила дать бой и этому решению и заставить его изменить; она уговорила царя послать кого-нибудь навстречу императрице и повелеть просить ее разрешения для них обоих уехать в Гольштейн. Слуги императора имели доброту пасть перед ним на колени и, сложив ладони, ему прокричать - «Отец наш, она велит тебя умертвить!»; он к ним не прислушался, и Елизавета выпроводила их со словами: «Несчастные, ну какой вам интерес запугивать вашего господина!»
Петр III пошел еще дальше того, что предлагала его фаворитка: из страха ожесточить солдат, велел снести небольшую крепость, что служила его военным забавам, приказал демонтировать пушки, составить и сложить на земле оружие солдат. Мюних, взбешенный, рвал на себе белые волосы.
– Если вы не способны умереть как император во главе ваших войск, sire, - сказал он, - то возьмите в руки распятие, и мятежники не осмелятся вас тронуть. А я, я на себя беру сражение.
Но на этот раз император настоял на своем решении, потому, несомненно, что оно было плохим; только, еще надеясь, что это не принесет пользы, если он добровольно отправится в изгнание, он написал Екатерине первое письмо, в котором предлагал ей примирение и разделение власти; но императрица даже не ответила на это письмо. Тогда он написал ей второе, в котором просил у нее прощения, обеспечения пансионом и разрешения - уехать в Гольштейн. После этого, по свидетельству генерала Измайлова, императрица прислала ему этот вот акт отречения от престола:
«В течение недолгого времени моего абсолютного правления в России я убедился, что сил моих было никак не достаточно для такого бремени, и что выше меня - управлять этой империей не только самодержавно, но и по-другому, как это и было. Здесь я усмотрел также возможное потрясение, которое привело бы к полному ее развалу и меня покрыло бы вечным позором. Поэтому, по здравом размышлении, безо всякого принуждения, я торжественно заявляю Российской империи и всему миру, что отказываюсь от жизни с браздами правления названной империей в руках, не желая ею управлять ни самодержавно и ни в иной какой-либо форме, не намереваясь даже никогда в ней возвыситься с посторонней помощью, как могло бы быть; в удостоверение, что приношу клятву перед богом и всем миром, настоящее самоотречение писано и подписано моей собственной рукой».
Курьеру с текстом этого отречения от престола поручено передать на
Измайлов прошел к императору в сопровождении лишь одного преданного слуги дома; и так как император колебался:
– Sire, - сказал он, - я арестовываю вас именем императрицы.
– Но я сейчас подпишу, - торопливо сказал император.
– Речь не только о том, чтобы подписать, но и переписать акт, весь целиком, вашей рукой.
Император вздохнул, взял перо, снял копию с акта и подписал ее. Только добавил на отдельном листе:
«Желаю, чтобы мне прислали мою собаку Мопра, моего негра Нарцисса, мою скрипку, романы и мою немецкую Библию».
На этом дело не кончилось, экс-император был еще недостаточно унижен. Измайлов снял с него орденскую ленту, надетую через плечо. Затем велел ему вместе с любовницей и фаворитом подняться в экипаж и повез его в Петергоф. Пришлось ехать сквозь ряды солдат, которые приветствовали его дружным: «Да здравствует Екатерина!»
Остановились перед большой лестницей. Император сошел первым, за ним - Елизавета Воронцова. Но едва она ступила на землю, как была уведена солдатами, которые сорвали с нее ленту св. Екатерины и разодрали на ней одежды. После сходил с экипажа Гудович; солдаты его освистали, но он повернулся, называя их подлецами, предателями, ничтожествами. И его смыла волна солдат, как унесла она Елизавету Воронцову.
Император поднимался по лестнице один, плача от бешенства. За ним следовали 10-12 человек.
– Раздевайся!
– сказал один из них.
Тогда он бросил оставленную ему шпагу и снял верхнюю одежду.
– Еще! Еще!
– кричали мятежники.
И ему пришлось снять с себя почти все. В течение 10 минут, босой и в одной рубашке, он служил мишенью для солдатских насмешек. Наконец, ему бросили старый халат, в который он облачился; после этого, он разрешил себе упасть в кресло, стиснув голову руками, зажмурив глаза и заткнув уши, как если бы хотел отрешиться ото всего, что творится вокруг него.
Тем временем, императрица устроила прием в роскошной спальне и обзаводилась новым двором. Все те, кто тремя днями ранее окружали Петра III, теперь окружали ее.
Туда явилась вся семья Воронцовых и пала на колени. Княгиня Дашкова стала на колени вместе с родственниками и, обращаясь к императрице:
– Мадам, - сказала она, - вот вся моя семья, которую я принесла вам в жертву.
Императрица озаботилась тем, чтобы внесли орденскую ленту и драгоценности Елизаветы Воронцовой, и даровала их ее сестре, и та приняла все это без колебаний. В этот момент вошел Мюних.
– Черт возьми, мадам, - сказал он, - я долго задавался вопросом, чьим был солдатом, вашим или Петра III, и, кажется, - определенно вашим, я возвращаюсь к вам.
– Вы хотели со мной сражаться, Мюних?
– спросила императрица.
– Да, мадам, - ответил тот, - чистосердечно это признаю; но теперь мой долг сражаться не против, а за вас.
– И вы лишаете меня советов, какие можете мне дать, Мюних; тех, что являются плодом познаний, купленных ценою долгих лет вашей практики в военном искусстве и ссылке.