Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
– Вот ваша карета, - сказал он, показывая на заложенный по всем правилам экипаж, который кони тут же подкатили крупной рысью. Императрица побежала к экипажу, таща за руку свою наперсницу Екатерину Ивановну.
Вот уже два дня, по распоряжению княгини Дашковой, карета стояла наготове на соседней ферме. А случись, вместо того, чтобы везти императрицу в Санкт-Петербург, послужить ее бегству, экипаж обеспечивался сменой лошадей и обслугой до самой границы. Восьмеркой степных лошадей, запряженных в карету, правили два мужика-ямщика, не ведающие, кого повезут.
– Но, наконец, куда я еду?
– спросила Екатерина, поднимаясь в экипаж.
– В Санкт-Петербург, - ответил Алексей, - где все готово, чтобы вас провозгласить.
Короче, набрасывая эти строки, мы держим перед глазами письмо Екатерины - Понятовскому. В письме она сама рассказывает о своем побеге. Предоставим ей слово. Письмо любопытное и совсем неизвестное. Мы дополним рассказ тем, что она, между прочим, желала бы опустить.
«В Петергофе я находилась почти одна среди женщин, которые мне служили, по-видимому, всеми забытая. Дни мои были очень неспокойны, потому что я была осведомлена, что затевается за и против меня. В шесть часов утра 28 июня в мою спальню входит Алексей Орлов, будит меня, дает мне записку и просит подняться, так как все готово. Я
Я не колеблюсь. Как можно скоро, одеваюсь, не делаю туалета. Выхожу, сажусь в карету; следом садится он. Второй офицер скрывался под видом слуги на запятках. Третий встречал меня в нескольких верстах от Санкт-Петербурга.
В пяти верстах от города я встретилась со старшим из Орловых и князем Барятинским-младшим. Тот уступил мне свое место в карете, потому что мои лошади были измучены, и мы поехали высаживаться в расположении казарм Измайловского полка. Там поджидали только 12 человек и барабан, который тут же ударил тревогу. Сбегаются солдаты - целуют мои ноги, ловят мои руки и платье, величая спасительницей. Двое под руки приводят священника с крестом, и полк приводится к присяге. После этого меня просят подняться в карету. Священник с крестом идет впереди нас. Мы двинулись к Семеновскому полку; тот вышел навстречу к нам с раскатистым «Виват!» Мы отправились к Казанскому собору, где я вышла из кареты. Прибыл и Преображенский полк с тем же громогласным «Виват!» и объяснением:
– Просим простить нас за то, что прибыли последними, но вот четверо, которых мы арестовали, чтобы доказать вам наше усердие, ибо мы желаем того же, чего хотят наши братья.
Потом появилась конная гвардия. Она была вне себя от радости, какой я никогда не видела. Криками они призывали к освобождению своей родины. Эта сцена развертывалась между Гетманским садом и Казанским собором. Конная гвардия держалась в строю, с офицерами во главе. Так как я знала, что мой дядя, князь Георг, кому Петр III доверил этот полк, был полку страшно ненавистен, я послала пеших гвардейцев к дядюшке с просьбой оставаться дома - из боязни, не случилось бы чего с его особой. Не помогло, полк уже отправил команду его арестовать. Дом разграбили, а его подвергли истязаниям. Я вернулась в Зимний дворец, где собрались Сенат и Синод. Спешно составили манифест и присягу.
Я вышла из дворца и совершила обход войск; было их более 14 тысяч, гвардии и полевых полков. При виде меня раздался всеобщий, несмолкаемый радостный клик бесчисленного народа. Я направилась в старый Зимний дворец, чтобы предпринять необходимые меры и завершить начатое. Там мы посовещались, и было решено, что во главе войск я иду на Петергоф, где Петр III должен был обедать: на всех дорогах были выставлены посты, и время от времени мне приводили языков. Я послала адмирала Табезина [Талызина] в Кронштадт. Является канцлер Воронцов, чтобы высказать мне упреки по поводу моего отъезда из Петергофа. Его отвели в церковь - принести мне присягу: это было моим ответам. Наконец, прибыли князь Трубецкой и граф Александр Шувалов, также приехавшие из Петергофа, чтобы взять в свои руки полки и убить меня, их тоже отвели принять присягу, причем без всякого насилия.
Разослала всех наших курьеров, приняла все меры предосторожности, и после этого, окало 10 часов вечера, я облачилась в гвардейскую униформу, объявив себя полковникам под непередаваемые возгласы одобрения, и села на коня, лишь немного людей от каждого полка мы оставили для охраны моего сына, который находился в городе.
Таким образом, я выехала во главе войск, и всю ночь мы двигались к Петергофу. Когда вошли в небольшой монастырь, тут же вице-канцлер Галицын доставил мне очень лестное письмо от Петра III; я забыла сказать, что, когда мы выступали из города, три солдата, посланные из Петергофа раздать народу манифест, отдали его мне со словами:
– Возьми; вот то, чем нагрузил нас Петр III; мы это отдаем тебе и очень рады случаю присоединиться к нашим братьям.
А после первого письма Петра III, от него ко мне прибыло второе, доставленное генералом Михаилом Измайловым, который бросился в ноги ко мне и сказал:
– Считаете ли вы меня честным человеком?
– Да, - ответила я.
– Хорошо, - сказал он, - одно удовольствие иметь дело с умными людьми. Император предлагает свою покорность; я вам его привезу, после его совершенно добровольного сложения с себя полномочий: не допущу гражданской войны на моей родине.
Без труда я наделила генерала таким поручением, и он отбыл его выполнять.
Петр III отказался от империи в Ораниенбауме по доброй воле, в окружении 15 сотен гольштейнцев и приехал в Петергоф с Елизаветой Воронцовой, лицом с фамилией Годовец и Михаилом Измайловым, куда для охраны его персоны я выделила пять офицеров и несколько солдат; это произошло 29 июня, в день св. Петра, в полдень. Пока готовились всех покормить, солдаты вообразили, что Петр III увезен фельдмаршалом князем Трубецким, и что тот поставил задачей помирить нас обоих; вот они поручают всем и среди других вхожих - гетману, Орловым и многим иным передать мне, что уже три часа, как они меня не видели, что они умирают от страха, как бы этот старый плут де Трубецкой не обманул меня, притворно помирив с мужем, и как бы меня не погубили, меня и остальных.
– Но, - кричали они, - мы их разорвем на части!
Такие были у них выражения. Я тут же решила поговорить с Трубецким и сказала ему:
– Прошу вас, садитесь в карету, а я пока сделаю обход этих частей.
Я рассказала ему обо всем, что происходило; весь перепуганный, он умчался в город, а меня, меня встретило небывалое ликование, после чего Алексею Орлову с четырьмя отобранными офицерами и отрядом милосердных и благоразумных людей поручила отвезти низложенного императора в место под названием Ропша, что в 20 верстах от Петергофа, очень уединенное, но очень приятное, - это на время, чтобы приготовить ему надлежащую и почетную комнату в Шлиссельбурге и позаботиться о сменных лошадях для него. Но милосердный бог распорядился иначе. Страх вызвал у Петра III утробное кровотечение, расстройство желудка, которое мучило его три дня и на четвертый прекратилось. В тот день он пил сверх всякой меры; ведь у него было все, чего он ни желал бы, кроме свободы. Между тем, он просил у меня только свою любовницу, свою собаку, своего негра и свою скрипку. Но, из боязни скандала и вспышки брожения в умах, я послала ему лишь три последние вещи. У него возобновилась геморроидальная колика с бредом. В таком состоянии он провел двое суток, в результате чего последовал глубокий обморок, и, несмотря на вмешательство врачей, попросив позвать лютеранского священника, он отдал богу душу. Я боялась, что его отравили офицеры, настолько он был ненавистен. Велела произвести вскрытие; конечно, в теле не нашли ни малейшего следа отравления. Желудок у него был в полном порядке, но кишечник воспален, и его хватил апоплексический удар. Его сердце было крохотным и совсем дряблым».
Вот официальная версия, письменно изложить которую для своего любовника и своей империи - для Понятовского и России - взяла на себя труд сама великая Екатерина. Вот то, что позволено было говорить и думать в ее правление и даже до конца царствования императора Николая.
А теперь-то, что случилось. Сопоставим рассказ истории и версию великой коронованной актрисы, сумевшей моментально набросить повязку на глаза XVIII века, которую, лоскут за лоскутом, сорвал с глаз следующий век.
Екатерину, как она об этом говорит, помчала полевым галопом восьмерка лошадей. По дороге она встретила камердинера-француза, кого дарила благосклонностью любого рода, и кто, по всей вероятности, был ее доверенным лицом наряду с Екатериной Ивановной. Он спешил ко времени ее туалета. Он ничего не понял из того, что увидел, и подумал, что императрицу увозят, по приказу Петра III; но она, поведя головой, крикнула ему:
– Следуйте за мной, Мишель!
Мишель последовал за ней, полагая, что ему сопровождать ее в Сибирь. Но получилось так, что Екатерина, которая отправилась в путь по приказу солдата, которой при этом компанию составил любовник, а эскорт - горничная и парикмахер, и которую везли мужики, между 7 и 8 часами утра пересекла линию ворот своей будущей столицы.
Здесь рассказ императрицы довольно близко подходит к правде, и нет нужды нам править его.
Революция совершилась, и никто не подумал сообщить об этом императору. По рассказу Екатерины, каждый спешил присоединиться к ней. Человек по имени Брессан, цирюльник Петра III, единственный подумал о своем хозяине. Он выбрал слугу, на которого можно положиться, нарядил крестьянином, посадил его на тележку зеленщика и отправил в Ораниенбаум с запиской, что тот должен был отдать только самому императору. Тем временем, по приказу императрицы, один офицер с многочисленным эскортом бежал за юным великим князем, почивающим в другом дворце. Ребенок проснулся так же, как проснулся младенец Иван, - в окружении солдат. Он испытал глубокое потрясение, и его гувернер Панин, бессильный успокоить дрожь, что била молодого князя, привез его, в ночном одеянии, к матери. Она взяла тогда его на руки; она, только что свергнув императора, она испытывала еще потребность к защите этого ребенка, кто был законным наследником короны. Она взяла его на руки и вынесла на балкон. При ее появлении загремело многократное «ура», в воздух взлетели шапки, послышались крики: «Да здравствует император Павел I!» И тут же теснящаяся толпа, стихнув, расступилась. Вперед выступил погребальный кортеж. Зашептались: «Император! Император!» Происходили торжественные и мрачные похороны.
Кортеж уже прошел по главным улицам Санкт-Петербурга; в глубокой тишине он пересек Дворцовую площадь и удалился. По обе стороны катафалка солдаты, одетые казаками в трауре, несли факелы. И пока кортеж, завладевший общим вниманием, скрывался из виду в стороне, противоположной той, с которой он ступил на площадь, с балкона убрали молодого великого князя, и никто больше о нем не вспоминал.
Какой была смерть преданного земле с такими почестями? Этого никто никогда не узнает, а когда спросили об этом у княгини Дашковой, она расхохоталась и сказала:
– Признайте, что мы предприняли действенные меры предосторожности.
Эпизод с кортежем позволил получить два важных результата: отвлечь народ от молодого великого князя и подготовить его к восприятию смерти императора.
Короче говоря, дворец окружала регулярная армия, полная энтузиазма. Но к этому энтузиазму клеились искусно подпитываемые страхи друзей Екатерины. Нашептывали, что из Ораниенбаума выехали 12 убийц, давших клятву императору убить императрицу и ее сына. Солдаты верили своей матушке, как они ее называли, слишком беззащитной в этом просторном дворце, одной стороной обращенном к реке и выходящим на площадь 20-ю дверями другой; громкими криками солдаты требовали, чтобы она перешла в другой дворец, и они получили возможность окружить его со всех сторон. Императрица с этим согласилась, пересекла площадь среди восторженных кликов и заверений в преданности и вошла в маленький деревянный дворец, который в ту же минуту был окружен тройным кордоном штыков. Все эти солдаты отказались от прусской и переоделись в прежнюю униформу. Их досыта поили par le qvas et le vodka - квасом и водкой. Время от времени в солдатских рядах поднимался громкий крик; это бывало, если к своим товарищам присоединялся какой-нибудь солдат, не успев освободиться от прусской формы; тогда на таком солдате ее разрывали в клочья, а головной убор швыряли из рук в руки как мяч.
К полудню прибыло русское духовенство. Что такое русское духовенство, известно - коррупция, развращающая человека, но коррупция с гордо поднятой головой, при почтенной бороде и в роскошных одеждах. Церковь пришла освятить узурпацию, ожидая освятить и убийство. Она не однажды брала на себя подобную роль.
Священнослужители, за которыми несли все, что нужно для коронации - корону, императорскую державу и античные книги, неспешно и величественно прошествовали через все это почтительно затихшее при виде их воинство, и вошли к императрице. Четверть часа спустя народу объявили, что императрица коронована под именем Екатерины II.
В разгар приветственного рева, что вызвала эта весть, Екатерина выехала на коне в прежней гвардейской униформе. И был уже не взрыв энтузиазма, наружу прорвалось и разлилось неистовство; она заранее заказала все по своей фигуре: и униформу, и оружие. Лишь одной детали не доставало ее шпаге - темляка.
– Кто поднесет мне в подарок темляк?
– спросила она.
Пятеро офицеров подались к ней, чтобы снять темляк со своей сабли и отдать его императрице; один молоденький лейтенант, более проворный, чем другие, бросился вперед и презентовал Екатерине то, что она просила. Затем, отсалютовав императрице своей шпагой, он сделал попытку отъехать. Но он не учел повадок своего коня; то ли из-за упрямства, то ли по эскадронной привычке, животное постаралось прижаться боком к коню императрицы. Екатерина наблюдала бесплодные усилия, что предпринимал кавалерист; она смотрела на него, отмечая про себя, что он молод и красив; она прочла в его взгляде любовь, порыв и преданность.
– Ваш конь разумней вас, - сказала она, - он старается добыть счастье своему хозяину. Как вас зовут?
– Потемкин, ваше величество.
– Ну, хорошо, Потемкин, оставайтесь возле меня; сегодня вы будет е служить мне адъютантом.
Потемкин отсалютовал и больше не пытался побудить своего коня отойти в сторону. Это был тот самый Потемкин, который 18-ю годами позднее стал всемогущим министром и любовником Екатерины.
Императрица вернулась во дворец и обедала у открытого окна, тогда как войска проходили в парадном марше. Много раз она поднимала бокал, показывая, что пьет за здоровье солдат, и они отвечали на этот тост дружными приветствиями. После обеда, она снова села на коня и встала во главе армии.