Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
Итак, возвращаемся к одиночеству бедной великой княгини, разлученной с горячо любимым Салтыковым, и к тому, что из этого последовало.
Так как она с головой погрузилась в тоску, вмешался шевалье Вильямс - посол Англии, человек смелого воображения и пленительный говорун, который, подойдя к ней, сказал:
– Мадам, кротость - достоинство жертв: тайные интриги и затаенная злоба не достойны ни вашего ранга, ни вашего гения; большинство мужчин слабохарактерны, а решительные характеры всегда исполнены величия. Отбросив стеснение, вслух заявляя, что вы гордитесь своими добродетелями, показывая, наконец, что вас оскорбит все, что будет направлено против вас, вы начнете жить в соответствии со своими желаниями.
И он закончил эту торжественную речь, заявив великой княгине, что готов сегодня же представить ей молодого поляка по имени Станислав Понятовский.
Молодой поляк был близким другом сэра Вильямса, и, так как он был очень красив, то ходили толки, что в этой паре один другому ни в чем не уступал. Пока что Станислав - таким было имя по крещению друга сэра Вильямса - пока что Станислав исполнял обязанности секретаря посольства.
Он был представлен в тот же вечер. При этом посол использовал свои политические привилегии: ему не могли нанести оскорбления - не пустить к двери великой княгини. На следующий день великая княгиня встретилась с прекрасным секретарем посольства у английского консула месье Уоронгтона, когда она приехала, переодевшись мужчиной. Сэр Вильямс охранял двух влюбленных.
Вы видите, что сэр Вильямс широко понимал свои обязанности посла и не пренебрегал случаем пополнить число, если не на сегодня, так, по меньшей мере, на будущее, друзей Англии.
Назавтра Станислав Понятовский уехал в Варшаву, а чтобы с ним, в свою очередь, не обошлись, как с Салтыковым, вернулся в Санкт-Петербург в звании министра Польши. С этого момента он стал неприкосновенным.
Возвращаемся к великому князю Петру; внимания великой княгине мы уделили больше, чем ему, за исключением его физического состояния. Это упущение мы сейчас наверстаем, постараемся показать, каким он был - сначала, по своему наивысшему положению, потом - по образованию и характеру.
Первым проектом было проникнуть ночью к нему, как сделали позже в отношении Павла I, и убить кинжалом, если он откажется подписать отречение от престола; если же он отречется по доброй воле, то спасет свою жизнь, по крайней мере, в тот момент. С ранней юности он был сувереном Гольштейна; но, соединив в себе кровь Карла XII и Петра I, он видел себя одновременно избранным парламентом в короли Швеции и, призванный царицей, наследником трона России. Избрав Россию, он уронил свою корону на голову собственного дяди.
Два века трудились, чтобы вознести человека на такую высоту, и воля случая или, скорее, тайна Провидения, готовившего России правление Екатерины, заключается в том, что они родили недостойного.
Что касается его характера, представляющего собой две такие противоположности, то это, несомненно, вытекало из полученного воспитания. Его воспитание было поручено двум гувернерам с высокими заслугами, но которые имели несчастье замесить своего ученика на тесте великого человека. И еще, когда речь зашла о переезде в Россию, где понимали, что против него и всей его породы Петр I был слишком великим, юного великого князя приняли из рук его первых наставников и передали в руки более пустых придворных Елизаветы. Отсюда тяга дышать великими делами, которые, тотчас сбивая дыхание, оборачивались мелкими актами и приземленными действиями. В стремлении достичь возвышенных сфер, его немощная натура позволяла ему присоединиться к героям, взятым за пример для себя, только в том, что было мелким, только в ребячестве. Поскольку Петр I прошел все армейские ступени, Петр III решил поступить так же; но вместо того, чтобы достичь звания генерал-аншефа, как его пращур, он остановился на звании капрала. Он питал страсть к упражнениям на прусский манер. Мы видели, что он занимал этим свои самые сладкие часы наедине с великой княгиней и, чтобы не заставлять роптать старые русские полки, хранившие верность традициям Петра I, в распоряжение великого князя поступили, кроме свинцовых солдат с деревянными пушками, с которыми он проводил маневры по вечерам, несчастные гольштейнские солдаты, сувереном которых он был. Его лицо, от природы, выглядело совсем смехотворным при наряде Фридриха II, кому он подражал сверх всякой меры. Его гетры, с которыми он никогда не расставался, даже ночью, хотя этого по праву требовала Екатерина, стаскивало с него столь необходимое елозанье на коленях; они вынуждали его вышагивать и сидеть так, словно он, как и его солдаты, был отлит из свинца, которые, после солдат из плоти, были его самой большой забавой. Громадная и странно надвинутая шляпа скрывала его маленькое скверное лицо с довольно живым выражением, которое иногда могло становиться злобным, как у обезьян, и могло почудиться, что он специально изучал обезьян, чтобы воспроизводить их самые капризные гримасы. Прибавьте ко всему этому распространенный слух о мужской немощи великого князя, слух о рождении Павла и открытом расположении к мадемуазель Воронцовой, чего невозможно было вычеркнуть из сознания народа, не посвященного в хирургические тайны, которые я поведал моим читателям.
В самом начале полагали, что такой мужчина должен был во всем подчиниться своей жене; она же оставила за ним полную свободу действий!
Закавыка: великий князь был ревнив.
Как-то ночью Понятовский попался в западню, которую для него устроил Петр со всем своим военным гением, каким обладал. Понятовский, министр Польши, воззвал к правам человека. Петр вместо того, чтобы повелеть его убить, как поступил бы явившийся суверен, или убить собственноручно, как поступил бы любой оскорбленный муж, отправил его в кордегардию, как поступил бы капрал, совершающий обход во главе ночного дозора. Затем срочно, от имени императрицы Елизаветы, отправил к любовнику курьера - объявить, чтобы тот немедленно покинул Россию за то, что произошло. Но, пока курьер выполнял поручение, великая княгиня, в свою очередь, успела разыскать мужа и смело атаковала его вопросом о двусторонних правах в нормально построенной семье, потребовала от него оставить ей любовника, обещая, со своей стороны, не приставать к нему по поводу мадемуазель Воронцовой; и, так как военное хозяйство великого князя поглощало его доходы, предложила для мадемуазель Воронцовой содержание из своей, приватной, шкатулки.
Покладистая, дальше некуда; к тому же, подношением она растрогала великого князя. Он отдал приказ оставить двери кордегардии открытыми. Столького и не нужно было Понятовскому, который имел обыкновение проходить через приоткрытые двери. Он смылся и своим бегством констатировал первую победу Екатерины над своим мужем. Ловкая вообще, она воспользовалась своим успехом. В своем маленьком дворе, что уже начинал отделяться от двора великого князя, она приготовила все для отрешения от власти своего мужа, замещения его в империи сыном при своем регентстве над ним. Только, чтобы достичь этой цели, требовалось одно из двух: или подождать смерти императрицы, или ее решения - лишить своего племянника будущей власти. Ждать смерти Елизаветы могло быть долгим, а второе - трудным делом. Это был характер очень неуверенный и нерешительный - характер императрицы Елизаветы. Однажды, когда Елизавета стала подписывать союзный договор с иностранным двором, она отказалась дописывать четыре последние буквы своего имени, потому что на перо села оса, в чем она усмотрела дурное предзнаменование. Тем не менее, маленький заговор находил свою дорогу, благодаря великому канцлеру Бестужеву, который был целиком на стороне великой княгини. Помнилось, что он первым шепнул ей на ухо пару слов о Салтыкове.
С головой погрузившись в заговор, его глава родила девочку, которая жила лишь пять месяцев.
К несчастью, придворная интрига свергла великого канцлера. Императрица завела нового любовника, расположенного к бедному Ивану Антоновичу, о ком мы уже говорили, и, следовательно, не принимающего комбинацию Екатерины. Императрица написала королю Польши, чтобы он отозвал своего министра Понятовского. Тот был отозван; сэр Вильямс перешел на сторону нового посольства, и все нагромождение проектов великой княгини рухнуло. Невезение усугубилось тем, что она в открытую поссорилась с мужем. Она попала в самую глухую атмосферу отчужденности. Ему приходило на ум - удалить жену из облюбованной ею спальни и водворить в тюрьму. Был миг, когда она подумала, что все потеряно, и, не доверяясь своему разуму, отчаявшись в собственной участи, побежала броситься на колени перед императрицей, прося ее позволить ей вернуться к своей матери. Она пошла еще дальше: своему мужу, молодому великому князю, предоставила свободу выбрать другую женщину. Императрица уклонилась от ответа. Тогда Екатерина смирилась со своей судьбой; непроницаемо замкнулась в себе и так провела три последних года жизни императрицы Елизаветы. Наконец, 5 января 1752 года, месье Кейт - восприемник сэра Вильямса написал своему правительству:
«Императрица Елизавета умерла сегодня в два часа после полудня. В прошлое воскресенье с нею случилась сильная геморрагия; с этого времени была потеряна надежда на то, что она выживет. Однако, хотя и слабо, она управляла своими чувствами. Вчера, поняв, что уходит, она послала за великим князем и великой княгиней, с глубокой нежностью простилась с ними и скончалась почти в полном сознании и смирении».
Со своей стороны, посол Франции - месье де Бретей писал:
«Императрица, сознавая, что умирает, велела позвать великого князя и великую княгиню. Первому она посоветовала быть добрым к подданным и искать их любви; она умоляла его жить в добром согласии и союзе с женой и закончила тем, что во многом перенесла свою нежность на юного князя Павла, говоря отцу, что просит его, в знак самой осязаемой и бесспорной признательности ей, беречь ребенка».
Месье великий князь все это обещал.
То, о чем нам остается рассказать, мы могли бы озаглавить так: «Про обещание месье великого князя и о том, что из этого вышло».