Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Дюма-отец Александр

– Посмотрим программу.

– Мы беседуем, обедаем, вновь беседуем, пьем чай и беседуем еще.

– После чая эти мессье ночуют у меня, чтобы избежать наказания возвращаться на пароход.

– Я тут же согласился бы, если бы не боялся вас стеснить.

– Вы давно в России?

– Скоро пять месяцев.

– Отлично, вы должны знать, что в России меньше всего стесняет дать ночлег у себя. В доме 8-10 диванов. Каждый из вас займет по дивану. Месье Дюма займет два, и вопрос будет исчерпан. У вас есть кровати на судне? Тогда отправляйтесь на пароход; я вас предупредил, что у меня их нет.

– Ладно, в самом деле, у меня есть матрас и подушка, что мне подарили в Казани; испытаю их у вас.

– Сибарит!

– Калино, дружок, принесите нам чай и велите принести мой матрас и подушку.

Выходя, Калино посторонился, чтобы уступить дорогу маленькой даме лет 28-30-ти, круглой, полной, с живыми

глазами, скорой на слово. Она идет прямо ко мне, протягивая руку.

– Ах! Наконец, это - вы!
– сказала мне она.
– Мы знаем, что вы - в России; но мыслимо ли было подумать, что когда-нибудь вы окажетесь в Саратове… здравствуйте, князь! здравствуйте, Аделаид! …то есть на краю света! И вот вы здесь. Добро пожаловать.

В России есть очаровательный обычай. …Я открываю его не всем, а только тем, кто достоин о нем услышать… Когда целуют руку русской дамы, она немедля возвращает поцелуй - в щеку, глаза; куда придется, наконец; будто боится, чтобы не случилось несчастья, старается от него оградить. Я поцеловал руку de madam Zenaide - мадам Зенаид, которая тут же вернула мне поцелуй. Такая манера здороваться в высшей степени ускоряет знакомство. Есть доброе в старинных русских обычаях.

– Ну, хорошо, - сказал я ей, - мы ведь пишем стихи?

– А чем еще, вы хотели бы, чтобы занимались в Саратове?

– Об этом скажете вы.

– Вы, случаем, не говорите по-русски?

– К несчастью, нет; но вы переведете.

– Если это способно доставить вам удовольствие.

Открылась дверь, вошел офицер в эполетах полковника.

– Хорошо, - сказала хозяйка дома, - вот и месье Позняк, начальник полиции. Вам нечего здесь делать месье Позняк. И мы не хотим вас.

– Ох! Хотите или нет, нужно меня терпеть, о чем я вас предупреждаю; у вас иностранцы, мой долг узнать, кто они, и если внушают подозрение, то увести с собой, держать в поле зрения и не позволять им общаться с их соотечественниками. Примите теперь меня плохо.

– Дорогой месье Позняк, прикажите нам усадить вас. Как чувствует себя мадам Позняк? Как здоровье ваших детей?

– Бог миловал! Это искупает ваш первоначальный прием. Месье Дюма, знаю, что вы - любитель оружия, и вот что я вам приношу.

И он вытащил из кармана прекрасный кавказский пистолет с гравированным стволом и рукоятью из слоновой кости, инкрустированной золотом.

– Если вы так обращаетесь с людьми подозрительными, то как вы обращаетесь с друзьями?

– Моих друзей, когда их встречаю, приглашаю на завтрак, на следующий день, и если они отказываются, то с ними ссорюсь.

– Это ваш ультиматум?

– Это мой ультиматум.

– В таком случае, очень следует завтракать у вас.

После этого разговора и проектов, как провести два эти настолько неясные дня, стало видно, что они могут оказаться лучшими из всего путешествия. Маленький парижский бельевой магазин с его очаровательной атмосферой цивилизовал этот угол полурусской-полутатарской земли.

Что касается нашей поэтессы, то мне хотелось бы суметь представить читателю ее талант, но могу лишь, чего крайне недостаточно, сделать вот что: передать тоже стихами два из тех произведений, которые она мне перевела и автором которых является. Бросьте взгляд на карту, найдите Саратов и оцените, за сколько лье от нашей цивилизации родились эти два цветка Севера, орошенные льдистыми водами Волги и иссеченные суровыми ветрами Урала: [266]

266

Подстрочный перевод Ишечкина.

МЕТЕЛЬ Я метелью была и преследовала, дикая, В степи вечером затерянного путника. Пела ему песни ангела в черной мантии, Чтобы усыпить, сделать степь его последним ложем, Страшной я становилась тогда, я была безнадегой. И люди говорили: «Грядет последний день; Тщетно верить, что Христом будут отпущены наши грехи, Ярость Всевышнего становится бурей, Мир обречен, приходит конец: на колени! Бог милосердный, имей сострадание к нам!» Но, я приближалась к окну, в час, Когда луна на тебя роняет нежный луч, Меня охватывала дрожь, как плачущего ребенка, И я сдерживала дыхание свое и шептала: «Прости!» Ничто,

кроме как видеть тебя, не делает меня доброй. И люди говорили: «Буря успокаивается, Зима бежит, возродилось все, что недавно гибло. Бархатистый газон покрыл обрывистый берег, На Востоке виден угол открытого неба; Это весна, которая приходит, розы вот-вот расцветут.

УМИРАЮЩАЯ ЗВЕЗДА Я породила день, который увидел рождение Еще необитаемого мира. Но вечером я погибну И паду в небытие. Мое светозарное царствование оканчивается! И уже я вижу луч Моей соперницы, которая восходит И движется на смену мне вослед. Я умираю без злобы и не жалею Ни о принце этого мира, ни о короле, Но только - о красавце поэте, Который мечтал, глаз положив на меня. Он забыл, что это мое пламя Купало его вдохновенный лоб И, проникающее в его душу, Разжигало там священный огонь. Не сомневаюсь, что он курит фимиам Звезде, что видела мой закат. Неблагодарный, не замечающий моего отсутствия, Он споет ей свою самую нежную песню. Но, если эта любовь тебя опьяняет Больше, чем меня, то ты должна будешь страдать, Бедная сестра! потому что я ее узнала, чтобы жить, А ты, ты ее узнаешь, чтобы умереть.

Занятная вещь это - во всем находящий поэзию универсальный язык больных сердец, который заставляет льва Атласских гор рычать в песнях араба и который саму метель в степях Урала делает влюбленной, не правда ли? Если когда-нибудь я совершу кругосветное путешествие, то всюду, где ступит моя нога, подберу песню любви и опубликую эти пестрые знаки страсти человеческой, одинаковой на всех широтах, под титулом История сердца.

В восемь часов вечера мы покинули новых друзей, которые, уверен, сохранили память обо мне, как я сохранил память о них. Они проводили нас до парохода и оставались, когда был поднят якорь. Пламя зажженных с нашим отъездом факелов, которыми они размахивали, было видно нам около получаса.

Впереди ожидалась остановка, так как в связи с просьбой о двух днях, которые нам были обещаны, капитан высаживал нас напротив Камышина - в Николаевской, деревушке на левом берегу Волги. Мы должны были подойти туда к девяти часам утра. За час до прибытия, предупрежденные капитаном, мы велели поднять на палубу немногое из багажа, необходимое на время экскурсии.

* * *

Итак, мы высадились в Николаевской и направились к дому почтовой станции с подорожной в руке. Кажется, уже говорилось, что подорожная - приказ русских властей начальникам почтовых станций давать лошадей ее предъявителю. В России больше не возьмешь почтовых лошадей без подорожной; как во Франции не попутешествуешь без паспорта. Подорожные выдаются на более или менее длительный срок, действительны для разъездов на большие или малые расстояния. Моя подорожная была взята в Москве; ее выдал мне губернатор - граф Закревский [267] , который никогда не позволил бы мне появиться в Москве, не будь сильной руки. А так как мое пребывание в городе, подвластном губернатору, было ему тем более неприятно, что являлось в известном роде ему навязанным, то стоило запросить подорожную, знаменующую отъезд, как он выдал воистину княжескую подорожную, чтобы обеспечить мне в пути, насколько возможно, быстрое обслуживание.

267

Закревский Арсений Андреевич (1783-1865) - граф, генерал от инфантерии, генерал-адъютант, участник военных действий в 1805-1814 годах, финляндский генерал-губернатор, член верховного уголовного суда по делу декабристов, министр внутренних дел; в 1831 применил войска для подавления волнений, вызванных эпидемией холеры; в 1848-1859 годах был московским военным генерал-губернатором.