Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
Шрифт:
Киргизские лошади маленькие, быстрые, неутомимые; едят степную траву, и редко всадник занимается ими: не иначе как для того, чтобы освободить от удил и, таким образом, предоставить им свободу жевать. Понятно, что о ячмене или овсе нет и речи.
Мы решили ехать день и ночь степями, не предлагающими ничего любопытного, что можно было бы посмотреть, до самых озер. Зная, что в дороге не найдем абсолютно ничего из еды, запаслись хлебом, крутыми яйцами и вином. Кроме того, наши друзья из Саратова велели зажарить для нас двух цыплят и приготовить судака в пряном отваре.
Когда наступила ночь, возникли некоторые осложнения с выделением нам лошадей. Доводом этого
Мы уже говорили, что все русские станции устроены по одной модели; кто видел одну из них, тот видел все. Беленые известью четыре стены, две скамьи, представляющие собой и канапе, и кровати, как посчитает тот, кто ими пользуется, и выдвинутая в комнату печь; на ней то неизменное, в чем уверен, что будет горячая вода, в которой вместо чая заваривают растения местной флоры. Только в киргизских степях вода солоновата, и несколько нежные рты должны от нее отказаться! Насчет того, чтобы поесть, - ничего, ну, абсолютно ничего!
Итак, в России, нелишне это повторить, нужно все носить с собой; матрас, чтобы положить его под поясницу, подушку - под голову, продукты, чтобы положить на зуб. В перечне наших продуктов я назвал судака; мои читатели, которые могут однажды оказаться в контакте с этой уважаемой рыбой, позволят мне сделать относительно нее некоторые пояснения.
Когда турист-гастроном приезжает в Санкт-Петербург, он слышит разговоры о стерляди; когда он приезжает в Москву, слышит разговоры о стерляди; когда он говорит: «Отправляюсь на Волгу», ему замечают:
– Вы - очень везучий! Вы едете вкушать стерлядь!
А пока ожидает отъезда, ему подают стерляжью уху за 15, подают фрикасе из молодой стерляди, что стоит 50 рублей. Он находит уху слишком жирной, фрикасе слишком пресным и заканчивает трапезу со словами:
– Может быть, я ошибся; посмотрю еще на Волге.
И в самом деле, на Волге сразу, сразу за Нижним Новгородом, где стерляжья река Ока впадает в Волгу, он не видит больше ничего, кроме стерляди, ему не подают ничего больше, кроме стерляди; безусые русские облизывают губы, чтобы от нее ничего не пропало, усатые не вытирают усов, чтобы сохранить ее запах. И каждый поет свой гимн, этот - Оке, тот - Волге, единственным рекам России, где ловят эту рыбу, которой бредят.
Рискую дописаться до выступления против общего поклонения, ничего. Культ стерляди не осмысленная вера, а фетишизм. Это - желтая мякоть, дряблая и безвкусная, которую приправляют пресными ингредиентами под предлогом сохранения ее первоначального вкуса, но в действительности потому, что русские повара - племя без всякого воображения и, что еще хуже, без дегустационного органа - не сумели еще подобрать соответствующий соус. Возможно, вы скажете мне:
– Есть французские повара в России; почему они не предложили ненайденную пока приправу?
Потому что наши фатально заблуждаются относительно русских поваров, будто те обладают очень развитым дегустаторским чутьем, дающим им преимущество. Повар, обладающий таким преимуществом, заставляет вас есть, что сам любит, а не то, что любите вы. Или, если вы весьма настойчиво требуете блюдо
– А, ты любишь это вот блюдо, ты? Ладно, сейчас я заставлю тебя есть, твое любимое блюдо!
И если это острый соус - льет слишком много уксуса, если пряности - кладет побольше чесноку, если белый соус - чересчур сыплет муки, если плов - дает слишком много шафрана. В результате вы больше не едите любимые блюда, не находя их вкусными, и когда в каком-нибудь гастрономическом собрании говорите о них, то говорите:
– Прежде я любил это самое блюдо, но больше не люблю; вы знаете, что вкусы меняются каждые семь лет.
Значит, французские повара, не любящие стерлядь, не предаются труду составить соус для нелюбимой рыбы. Все проще простого: это идет не от кухни - от философии. Но послушайте, что я сейчас скажу вам, путешествующие вниз или вверх по Волге, будь вы хоть учениками мессье д’Эгрефейя [273] , Гримо де Ла Реньера или Брийан-Саварена: рядом со стерлядью, аристократической и слишком уж превознесенной рыбой, находится судак - заурядная, вульгарная, демократическая, чересчур пренебрегаемся рыба. Судак, который по вкусу стоит между щукой и мерланом [274] , судак, для которого окончательно подобран соус; судак, приготовленный в пряном отваре, и вкушаемый с растительным маслом и уксусом, с ремоладом по-татарски или с байонезом, он всегда хорош, всегда духовит, с каким бы соусом его ни ели, и стоит две копейки за фунт, тогда как даже на Волге фунт стерляди стоит рубль.
273
Шарль д’Эгрефей (1668-1743) - автор «Истории города Монпелье», изданной между 1737 и 1739, переизданной между 1878 и 1882 годами.
274
Мерлан или мерланг - рыба семейства тресковых, водится в основном у Европейского побережья Атлантики и в Черном море.
Правда, Калино, который не был напичкан стерлядью в Университете, в своем качестве русского человека и, благодаря национальному сознанию, предпочитал стерлядь. Но поскольку нас было двое против одного, а все вопросы решались большинством голосов, то мы притесняли Калино, принуждая его питаться судаком. Он поел его столько и так хорошо, что стал приверженцем нашего мнения и отдал предпочтение судаку перед стерлядью.
Пардон за это отступление. Мы возвращаемся на почтовую станцию; ничто не заставляло нас так помышлять о добром обеде, как пустой стол. Мы проспали два часа в наших шубах-венгерках, отороченных каракулем; я, в качестве старшего по возрасту, - на двух скамьях, остальные - на полу.
На рассвете мы приняли чашку чая, и я увидел мессье, которые сверх чая выпивали стаканчик водки, мерзкой отвратительной воды жизни из зерна, к которой я никогда не мог привыкнуть; затем мы отправились в дрогу.
Исключая рассеянные тут и там войлочные палатки, исключая киргизских всадников, едущих от одного кочевья к другому и привязанных к своим длинным пикам, мы пересекали настоящую пустыню, плоскую и бескрайнюю, океан вереска, что по весне должен был обратиться в один из самых веселых зеленых ковров, но теперь, одноцветный, он покрывал всю степь однообразной скатертью пыльно-серого цвета, временами с рыжими мраморными пятнами.