Из Псковской губернии
Шрифт:
— „Знаешь ли ты: кто 12 пятницъ — говорилъ онъ, — ни чмъ не оскоромился, тому вс грхи, сколько ни на есть, вс прощены будутъ, и на томъ и на этомъ свт.
— Этимъ не спасешься! возразилъ другой: надо Богу больше молиться.
— какъ будешь молиться, отозвался старикъ. (Надо вамъ сказать, что старикъ этотъ былъ себ такъ, благой; не состоящій ни въ какой должности, пришедшій неизвстно за чмъ, и уходившій неизвстно куда.) Этимъ однимъ, продолжалъ онъ, что будешь ходить въ церковь, да молиться безъ усердія — мало возьмешь; а воть я вамъ скажу, мои родненькіе, вотъ что: былъ-себ одинъ мужикъ — такъ-себ; отъ роду тотъ мужичокъ и въ церковь не ходилъ, Богу не маливался; разъ пришелъ въ церковь, Богу помолился на святой недл, да и навки свою душеньку спасъ…. Какъ будешь молиться!
Мой Алексй едоровичъ усплъ вскипятить чайникъ, заваритъ чай, устроитъ чайный столикъ. Онъ пригласилъ меня; я въ свою очередь пригласилъ печника.
— «Какъ Богъ дастъ родъ снтку, — заговорилъ печникъ: бабы, случается, весной ршетомъ ловятъ около Загорицъ, немного повыше отсюда, по правому же берегу Великой.
— Когда сушка идетъ лучше? спросилъ я печника.
— Съ первины, осенью, снтокъ жирный; положишь въ печь — стекаетъ, да и ссыхаетъ: съ двухъ мръ одна выходитъ; стало утирки (потери) много бываетъ, а весной
— Зимой два жерника?
— И зимой и лтомъ бываетъ по одному, бываетъ и по два, какъ случится, — отвчалъ печникъ: большой запасъ — два жерника; малый запасъ — одинъ!…
— Который же старше?
— А оба старшіе, — отвчалъ тотъ: всякъ на своемъ крыл; сойдутся вмстяхъ, вмстяхъ и совтуютъ. Жерникь великое дло; бываетъ: хозяинъ запаса за ловца, а работникъ за жерника, коли у работника въ голов больше, чмъ у хозяина: такъ на лову хоть какъ ругай жерникъ хозяина, тотъ слова не сметъ сказать. Случается — побднй народъ скопляется, такъ ставятъ вс по частинк, а все-таки слушаютъ только двухъ жерниковъ.
— У котораго жерника бываетъ больше гребцовъ? спросилъ я у Алекся едоровича.
— Который подъ втромъ — тому меньши, отвчалъ онъ, а который идетъ на втеръ — тому больше надо.
Въ это время подошелъ къ намъ старый ловецъ, толковавшіи о пост по пятницамъ: ему тоже Алексй едоровичъ налилъ стаканъ чаю.
— Зимній ловъ лучше, сталъ онъ говорить: зимою, пока еще снгъ не палъ на ледъ, сквозь ледъ все видно; вотъ сдлаютъ пролубь, запустятъ запасъ и станутъ тянуть къ корыту [13] ; станутъ тянуть занасъ полегонечку, а жерникъ ляжетъ ничкомь на ледъ. Нтъ снтка — жерникъ лежитъ смирно; станетъ показываться снтокъ — жерникъ станетъ подыматъ ногу; подыметъ и опуститъ, подыметъ и опуститъ; а какъ много попадетъ снтка — ногу подыметъ и не опускаетъ; закричить — чтобъ тянули запасъ проворнй, кричитъ, ругаетъ! Тогда и ребятамъ веселй тянуть; тянутъ, кричатъ: „тяни, ребята, тяни! у жерника нога въ стояченьи. Знамое дло, снтка много — тянуть надо сильнй: не то снтокъ уйдетъ.
13
Корыто — пролубь, въ которую вынимаютъ запасъ.
— При ловц скажи-ко ты про зайца или лисицу, сказалъ мн, смясь, Алексй едоровичъ.
— Отчего не сказать? вдь ты говоришь?
— Я человкъ старый, — отвчалъ онъ: меня тронуть не посмютъ; а ты не говори; ловцы за это сердятся гораздо: дурная примта; да къ тому жъ у насъ дурнаго ловца заячникомъ дразнятъ. Кому надо сказать заяцъ — назови — кривень; надо сказать лисица — говори — хвостуха; тогда ничего.
— А вотъ было, братцы мои, смху, сказалъ молодой бловолосый, съ самою добродушною физіономіей, ловецъ, который, прислушавшись къ нашему разговору, подошелъ къ намъ: вотъ было смху: пришелъ на тони къ намъ со Звнковца Ванька Карышъ [14] , мы и подступили къ нему: „Какихъ, молъ, ты зврей знаешь?“ — Тотъ сдуру-то: „Я, говоритъ, знаю: волка, лисицу, зайца“… Только онъ вымолвилъ то слово, на него вс кинулись, раздли, и давай пороть передниками (кожанными); а вотъ ддушка сталъ приговаривать: „Насъ двнадцать братовъ, тринадцатая камора, четырнадцатый Микола, пятнадцатый Петръ-Павелъ; а ты, гузка, лежи, не поворачивайся, говори — не проговаривался!“ Выпороли на эти слова — и пустили… То-то смху было!..
14
Карышъ — карась.
Побалякавъ еще немного, мы съ Алексемъ едоровичемъ простились и похали къ Опскову (Пскову).
— Вотъ здсь былъ городокъ, сказалъ мн Алексй едоровичъ, указывая на лвый берегъ Великой, когда мы немного прохали погостъ Устье и Назимовскую гору.
— Чей же такой городъ былъ?
— Говорятъ — царицы Ольги, отвчалъ онъ: да тому быть нельзя.
— Почему же?
— За что [15] , а за то: этотъ берегъ (западный) весь край забранный; да и этотъ (восточный) пустой былъ. На нашей сторон былъ Сороковой боръ, и въ томъ бору жилъ вольный народъ: холопъ бглый, такъ — какой гршникъ (преступникъ).. Забгутъ въ какую деревню: прикажутъ пиво варить; а не то — грабить… Бывало, поймаютъ которыхъ — вшать… Бабка моя жила 120 лтъ, сама видла вислицу въ Чертовомъ Ручью, что для такого народу была сдлана — Воина была частая: то Шведъ подойдетъ, то Литва, то Нмецъ изъ-подъ Риги; пройдутъ, да вплоть до самаго Опскова и вычистятъ; ну, до Опскова вычистятъ, а въ самый Опсковъ ни разу никто не входилъ, ни одинъ злодй. А остатняя война Шведская: дошелъ Шведъ до Печоръ — да и полно! А прежде Литовскій царь Баторій подступалъ: на Терёх въ монастыр Пантелеймоновомъ шатры разбивалъ; въ Лыбут, 17 верстъ вверхъ по воды, прямо переправлялся со всею своею силою.
15
Здсь говорятъ за-что, вм. почему.
— Лыбута [16] городъ или село?
— Нтъ, просто деревня.
Надо замтить, что здсь погостами называютъ села, селомъ — сельцо, т. е. гд есть барскій домъ; а деревнею — гд нтъ ни церкви, ни барскаго дома.
— Только эта деревня знатна гораздо за тмъ: въ той деревн Лыбут родилась царица благоврная Россійская Ольга; родилась она въ крестьянскомъ званіи и была перевозчицей; а за тмъ, что гораздъ изъ себя красавица была, да и гораздъ хитра была — царицей сдлалась, а тамъ во святыя вошла.
16
Говорятъ и Лыбуста, но Выбутой не называютъ, какъ въ одной книжк сказано.
— Какъ же такъ это случилось?
— А вотъ слушай: съ первоначалу жизни, немного по посл была, какъ сказано, Ольга крестьянка перевозчицей въ Лыбут. Разъ перевозитъ она князя Всеволода…
— Какой такой князь Всеволодъ?
— Всеволодъ, да и Всеволодъ — не знаю… Увидаль Всеволодъ Ольгу и помыслилъ на Ольгу; а этотъ князь былъ женатъ. Сталъ тотъ князь говорить Ольг, а Ольга ему на т его на пустыя рчи отвтъ: „Князь! зачерпни рукой справа водицы, изпей!“ Тотъ зачерпнулъ, изпилъ. — „Теперь, говоритъ Ольга, теперь, князь, зачерпни слва, изпей и этой водицы.“ Князь зачерпнулъ и слва водицы, изпилъ. — „Какая же тутъ разнота: та вода и эта вода?“ спрашиваетъ Ольга у князя. — „Никакой тутъ разноты нтъ, говоритъ князь: все одна вода.“ — „Такъ, говоритъ Ольга, что жена твоя, что я, для тебя все равно.“ Князь Воеволодъ зардлся, замолчалъ и отсталъ отъ Ольги. Да и много она князей перевела: котораго загубитъ, котораго посадитъ въ такое мсто — говорятъ теб: гораздъ хитра была. Спустя сколько времени Ольга пошла за князя замужъ, только не за Всеволода, а неизвстно за какова. Тогда много князей было, и всякій своимъ царствомъ правилъ, а вс между собой родня были и вс промежъ себя воевали: хотлось всякому у другова царство его отнять. Пошолъ войною на мужа Ольгинова его двоюродный братъ, да и убилъ его. Убилъ мужа Ольги, да и прислалъ къ ней пословъ мириться: только Ольга которыхъ посадила за столъ обдать, да и приволила ихъ въ волчью яму, что подъ тмъ столомъ вырыта была; а которыхъ зазвала въ баню, а тамъ обложила баню хворостомъ, да и сожгла всхъ, а посл самаго ихъ князя убила, на его царство сла и стала двумя царствами править. Прошло сколько времени, похала Ольга въ Царь-городъ къ тамошнему царю въ гости. Какъ увидалъ ее тамошній царь — „Выходи, говоритъ, за меня замужъ!“ Ну, а Ольг какая неволя была идти замужъ? Сама себ царица! а выйди замужъ: мужъ глава жен. — „Ты, говорить Ольга, православный, а я поганая (она тогда не крестимшись была), такъ мн не приходится за тебя идти.“ — „Ну, такъ крестись,“ говоритъ царь. — „А ты будь моимъ крестнымъ! — Хорошо!“ говорить. Перекрестилась Ольга, приняла крещеную вру. — „Теперь давай внчаться, Ольга,“ говоритъ царь. А Ольга ему:- „Нельзя — ты мой крестный!“ Такъ и провела.
— Грозный царь Иванъ былъ здсь? спросилъ я, когда тотъ, кончивъ разсказъ про Ольгу, замолчалъ.
— Какъ же, былъ, отвчалъ Алёксй едоровичъ: сколько разъ былъ! про два раза-то и я знаю.
— Разскажи пожалуйста, какъ это было.
— Первый разъ царь Грозный прізжалъ: Новогородцы нажаловались. Опсковъ тогда былъ не особая губернія, какъ теперь; а была тогда все одна Новгородская. Царь за какую-то заслугу сдлалъ Опсковъ — губерніею, а Новогородцы послали войско — опять принести Псковичей подъ свою волю. Только Псковичи такого звону задали Новогородцамъ, что т насилу ноги уплели. Видятъ Новогородцы, что сила не беретъ, послали Грозному сказать: „Псковичи, молъ, бунтуютъ.“ — А какой тутъ бунтъ?! Ну цари, разумется, этого не любятъ; Грозный распалился гнвомъ, похалъ къ Опскову; не дохалъ Грозный царь до Опскова за 6 верстъ, становился онъ въ Любятов. Прослышали Псковичи, что Грозный царь пришелъ подъ Опсковъ громить Опсковъ и стоитъ въ Любятов, съ полуночи зазвонили въ колокола къ заутрени: Бога молить, чтобъ Богъ укротилъ сердце царево. Грозный царь тогда былъ заснумши въ Любятов; какъ ударили въ большойколоколъ, царь вздрогулъ и проснулся. — „Что такое? говоритъ:- зачмъ такой звонъ?“ — „Псковичи Бога молятъ, говорятъ ему, чтобъ Богъ твое царское сердце укротилъ.“ Поутру Микола Христоуродливый веллъ всмъ, всякому хозяину, поставить противъ своего дома столикъ, накрыть чистою скатёрткою, положить хлбъ-соль и ждать царя. Попы въ золотыхъ ризахъ, съ крестами, образами, съ зажженными свчами, народъ — общество, посадники, пошли встрчать Грознаго, и встртили у Петровскихъ воротъ. Только показался царь Иванъ Васильевичъ, откуда ни возьмись Микола Христоуродливый, на палочк верхомъ, руку подперъ подъ бокъ, — прямо къ царю. Кричитъ: „Ивашка, Ивашка! шь хлбъ-соль, а не человчью кровь! шь хлбъ — хлбъ-соль, а не человчью кровь! Ивашка, Ивашка!“…. Царь спросилъ про него: — что за человкъ? — „Микола Христоуродливый“, ему сказали; царь — ничего — прохалъ прямо въ соборъ. А Микола Христоуродливый захалъ, все на палочк верхомъ, захалъ впередъ; только царь съ коня, а Микола: „Царь Ивань Васильевичъ! Не побрезгай моими хоромами: зайди ко мн хлба-соли кушать“ — а у него была подъ колокольнею маленькая келейка. Царь пошелъ къ нему въ келью. Микола посадилъ царя, накрылъ столъ, да и положилъ кусокъ сыраго мяса. — „Чмъ ты меня подчуешь! крикнулъ Грозный-царь:- Какъ ты подаешь мясо: теперь постъ (а тогда былъ постъ или пятница — не знаю); да еще сырое! Разв я собака?“ — Ты хуже собаки! крикнулъ на царя Микола Христоуродливый: хуже собаки!.. Собака не станетъ сть живаго человчья мяса, — ты шь! Хуже ты, царь Иванъ Васильевичъ, хуже собаки! Хуже ты, Ивашка, хуже собаки!“ Царь затрепенулся, испугался и ухалъ изъ Опскова ни какого зла не сдламши!
— Другой же разъ когда онъ былъ? спросилъ я Алекся едоровича, когда тотъ кончилъ разсказъ.
— Другой разъ Грозный царь былъ здсь въ Опсков когда онъ былъ хамши подъ Ригу воевать; подъ Ригу онъ халъ: на Изборьскъ, на Печоры. На то время въ Печорахъ архимандритомъ былъ преподобный Корнилій. Быль Грозный пріхамши въ Печоры; стрчалъ его съ крестомъ — иконами Корнилій преподобный. Благословиль его Корнилій, да и говоритъ:- „Позволь мн, царь, вокругъ монастыря ограду сдлать.“ — Да велику ли ограду ты, преподобный Корнилій, сдлаешь? Маленькую длай, а большой не позволю. — „Да я маленькую, говоритъ Корнилій преподобный: я маленькую: коль много захватитъ воловья кожа, такую и поставлю.“ — Ну, такую ставь! сказалъ засмявшись царь. Царь воевалъ подъ Ригою ровно семь годовъ; а Корнилій преподобный тмъ временемъ поставилъ не ограду, а крпость; да и царское приказаніе выполнилъ: поставилъ ограду на воловью кожу: онъ разрзалъ ее на тоненькіе-тоненькіе ремешки, да и охватилъ большое мсто, а кругомъ то мсто и огородилъ стной, съ башнями, — какъ есть крпость. Воевалъ Грозный царь Иванъ Васильевичъ Ригу семь лтъ и похалъ назадъ. Прохалъ онъ Новый-Городокъ [17] , не дохалъ Грозный 12 верстъ до Печоръ, увидалъ съ Мериной горы — крпость стоитъ. — „Какая такая крпость!“ закричалъ царь… Разпалился гнвомъ и поскакалъ на Корниліеву крпость. Преподобный Корнилій вышелъ опять встрлать царя, какъ царскій чинъ велитъ: съ крестомъ, иконами, съ колокольнымъ звономъ. Подскакалъ царь къ Корнилію преподобному:- „Крпость выстроилъ! закричалъ царь:- на меня пойдешь!“ Хвать саблей, и отрубилъ Корнилію преподобному голову. Корнилій преподобный взялъ свою голову въ руки, да и держитъ передъ собой. Царь отъ него прочь, а Корнилій преподобный за нимъ, а въ рукахъ все держитъ голову. Царь дальше; а Корнилій преподобный все за нимъ, да за нимъ… Царь видитъ то, сталъ Богу молиться, въ грхахъ отпущенія просить; сталъ царь Богу молиться, Корнилій преподобный и умеръ. Такъ царь ускакалъ изъ Корниліевой крпости въ чемъ былъ: все оставилъ: коляску, сдло, ложки… кошелекъ съ деньгами забылъ… Такъ испугавшись былъ… Посл того подъ Опсковъ и не здилъ.
17
Нейгаузенъ.