Из пыли времен
Шрифт:
– Ух, маме-то расскажу - не поверит...
– довольно начинает Лита.
Но отец останавливает:
– Пожалуй, маме об этом знать не нужно.
***
Лита открыла глаза. Тьма медленно расступалась перед заспанным взором; очертания комнаты проступали серыми тенями. Морозный зимний воздух заползал под меха, заставляя укутаться с головой. Поленья в камине под утро едва тлели, языки пламени изредка вспыхивали, но уже не справлялись. И все же накопленного тепла еще хватало, чтобы понежиться.
Ночное Солнце скрылось за восточным Крайним Хребтом,
В такие моменты тьма безраздельно властвовала в Ардегралетте, и мир погружался в объятия Истинной Ночи. И только бесстрашная стихия решалась нарушить звенящую тишину. Сбивчиво шумел ветер, бросая в стекло снег, и огонь иногда просыпался - лизнет полено, стрельнет искрами, осмотрится и прячется вновь... Да, и волки порой тоскливо подвывали, провожая своего покровителя.
В последнее время девочка часто просыпалась в такие моменты: перед восходом. Переворачивалась на бок и лежала в ожидании, когда сквозь окна начнет пробиваться серебристый утренний свет.
Вот он крадется по полу, мало-помалу заполняет комнату, выхватывая из темноты тумбу, шкаф у двери и постепенно подползает ближе. Тьма рассеивается, уступая место новому дню.
И пусть для Свободных Охотников это не имело особого значения, так девочке нравилось больше. Краски становились ярче и насыщеннее, воздух прозрачнее, и, казалось, даже дышится легче.
Вышитое полотно, что висело напротив кровати, оживало. Трава наливалась живым нефритовым соком, а небо искрилось ясной лазурью. Речка звонко журчала вдоль крутого утеса, прячась за излучиной, а одинокое деревце довольно покачивало ветвями.
И еще солнце. Оно вспыхивало "золотым огнем", таким губительным для Литы. Оно сожгло бы дотла, стоит лишь к нему прикоснуться...
Но в Сером Мире нет солнца. Точнее, такого, как на картине. Оно не светит столь ярко и теплые ладони не касаются шеи. Не отбрасывает темные и четкие тени. Не убивает и не причиняет вреда. Просто мутное пятно на затянутом облаками небе, просто свеча за тонкой плотной занавесью.
Наблюдая, как серебристые лучи карабкаются по стене, Лита вспоминала день, когда отец принес картину этого удивительного мира...
– Когда Мир был еще совсем молодым...
– начал Деррис Морте, присев на край кровати.
– Молодым, как я?
– перебила Лита, взглянув на отца васильковыми глазами.
Поерзала на простынях, усаживаясь поудобнее и готовясь слушать очередную увлекательную историю. В правое ухо потрескивал камин, заглушая вой метели, чье морозное дыхание нет-нет, да гладило плечи.
Отец улыбнулся, откинув прядь растрепанных черных волос дочери за ухо.
– Да, малышка, как ты. Когда Мир был молодым, им безраздельно правили Боги. Они давали жизнь и забирали ее. Творили и разрушали. Никто не мог поколебать их Волю.
Даже среди Свободных Охотников, возраст Дерриса вызывал почтение. За прошедшие столетия лицо покрылось сетью мелких морщин, а в черных волосах, что спадали на
Отец наблюдал, как ладонь дочери с опаской касается солнца на картине. Маленькие пальцы осторожно трогают, отдергиваются, трогают вновь - проверяет, не обожжет ли. Детские губки надуты, рука тянется медленно и осторожно, словно хочет погладить "колючий клубок", а тот фыркает, сворачиваясь, оставляя лишь угольный носик принюхиваться из иголок. Но девичье любопытство вновь и вновь берет верх и толкает руку вперед.
Даже в рваном свете пламени, картина выглядит удивительно живой.
Теперь за окном куда меньше красок. И все - с налетом серого. Уже и не осталось тех, кто видел другие времена, но инстинкты не умирают. Кровь помнит все...
– Но чем старше становился Мир, - продолжал отец, - чем больше жизни, созданной Богами и их детьми, появлялось в нем. Тем меньше Боги успевали следить за всем. И они передавали часть власти своим детям, а те своим. А кому не доставалось, разбредались по миру, населяя его и забирая малый кусочек, чтобы иметь хоть что-то свое. Место, где они сами себе были Богами.
Лита вскинула голову, оторвавшись от полотна, васильковые глаза блеснули.
– Значит, все мы - дети Богов?
– В каком-то роде, да, - кивнул Деррис.
Меж бровей девочки пролегла складка, вздернутый носик задумчиво наморщился.
– Но... ты говорил, что Перворожденные опасны? Что они не любят нас?
– Говорил, - вновь кивнул отец.
Поджав губы, дочь разглядывала вышивку; непослушная прядь вновь упала на лицо. Пальцы скользили по стежкам, чуть царапая ноготками зеленую траву, "окунались" в прозрачную воду.
– Но почему они не любят нас?
– глаза девочки вновь обратились к отцу.
– Мы же, получается, их дети?
Губы Дерриса растянулись, складки вынырнули из бороды, очерчивая щеки, а у глаз собрались морщинки; из груди вырвался смешок, пламя сверкнуло на белоснежных зубах. Рука вновь отвела непослушную прядь с лица дочери.
– И в кого ты такая умная?
– В маму, - Лита довольно вскинула подбородок, ластясь к широкой ладони.
– Ты сам говорил.
– Ну, да, - усмехнулся отец, не отнимая руки; черные локоны шелком струились сквозь пальцы, щекотали кожу.
– Почему они не любят своих детей?
– не унималась девочка.
Деррис протяжно вздохнул, собираясь с мыслями. Взгляд скользнул за окно, где кружила вьюга, делая мир хоть и непроницаемым для взора, но все же чуть светлее.
Безудержная любознательность Литы нередко доставляла хлопот и беспокойства. Пытливый детский ум постоянно жаждал знаний, а память услужливо хранила любую полученную информацию, запоминала все подряд и никогда ничего не забывала.