Из Ро?ссии с любовью
Шрифт:
— Прав, — не стал запираться хозяин бюро. — И если мадемуазель Вежинская подпишет договор до указанного часа, то я готов поделиться с ней гонораром. Скажем… эээ… десять франков.
— Сто! — последовало безапелляционное заявление.
— Месье, помилуйте, вы режете меня без ножа! Мне останется меньше половины, — вскочил из кресла мэтр.
— Хорошо. Семьдесят пять, и ни сантимом меньше. Только на этих условиях Мария Павловна подпишет договор сегодня, а не завтра утром.
Вытаскивая из ящика стола два одинаковых кожаных кисета и отсчитывая из одного двадцать пять монет, месье
Пока мэтр считал деньги, Ружинский изучал договор, время от времени то кивая, то удивлённо вскидывая брови. Я сидела как на иголках. Мне тоже не терпелось узнать условия моего трудоустройства.
— Мария Павловна, вы читали этот документ? — наконец-то спросил он меня.
— Пока не успела.
— Давайте я вам вкратце изложу основные моменты. Проживание, питание — это стандартное… — начал было торговый представитель, но я его перебила.
— Уважаемый Иван Фёдорович, я не знаю, что значит стандартное. Можно подробнее?
— Проживание: отдельная меблированная комната с камином. Зимой камин топят утром и вечером, весной и осенью по вечерам. Постельные принадлежности, горячая вода, мыло и прочее предоставляются по запросу. Та-а-ак… что тут ещё? Столоваться вы будете вместе с детьми. Если их приглашают за общий стол, значит, и вы обязаны там быть. Одежда… хм… Форменное платье желательно, но не обязательно. То есть на ваше усмотрение и вкус. — Мужчина пробегал глазами строки, отмечая основное. — Вот! Главное. С детьми вы обязаны разговаривать только на росском. С прочими обитателями дома — как пожелаете. Хоть на синском. Оплата… вполне. За каждого ребёнка в месяц вам положено пятьдесят франков. Если дети не будут болеть, то жалованье увеличивается на пятьдесят процентов. Опять же, за каждого. Этот пункт какой-то непонятный… Дети всегда болеют. То сопли, то кашель.
— Пусть останется, как есть, — не желая вступать в спор, отмахнулась я. И так на всём готовом жить буду, а ежемесячные сто пятьдесят франков кажутся вполне приличной оплатой.
Правда, цен я не знаю, но не думаю, что мэтр Дюбуа стал бы за ничтожную сумму торговаться.
— Договор действителен сроком на пять лет. Далее, если ничего не изменится, Гильом вступит в возраст первого совершеннолетия и сможет решать, продлевать ли договор, если вы сами, конечно, того захотите. — Ружинский ещё раз пробежал глазами текст, перевернул лист, убедился, что на обороте ничего не написано. После этого положил документ передо мной. — Будете подписывать?
Вместо ответа я взяла ручку, аккуратно окунула пёрышко в чернильницу и поставила подпись.
Через минуту довольный маклер подвинул ко мне два мешочка с деньгами, причитающимися мне по устному договору.
— Это всё? — торговый представитель слегка склонил голову к плечу.
— Ээээ… а? Эм… — мэтр словесно извивался под пристальным взглядом. — Нуууу… Есть ещё небольшая сумма, но я хотел предложить мадемуазель Марии оставить её у меня на хранение. Зачем столь юной девице…
— Давайте всё сюда! — указательный палец упёрся в стол.
И опять скорбное выражение лица, шелест выдвигаемого ящика и глухой металлический стук трёх мешочков. Неплохо! Нищенствовать в этом мире мне не придётся.
— Счастливо оставаться, месье, — Ружинский прикоснулся пальцами к полям шляпы и скомандовал мне: — Мария Павловна, мы уходим. У вас ещё много дел.
Когда он успел забрать мой экземпляр договора и деньги, я так и не поняла. Ловкий, шельмец!
По лестнице спускалась, опираясь на крепкую мужскую руку. Безопасно, красиво и приятно.
— Иван Фёдорович, вас мне Господь послал. Перед самой встречей с месье Дюбуа я попросила Всевышнего о помощи и поначалу подумала, что это француз был послан мне свыше. Я ошиблась. Это вы мой ангел-хранитель, господин Ружинский!
Вот же странность какая, с одной стороны, такие высокопарные слова мне совершенно не свойственны, но с другой… я же понимаю, что говорю. И говорю искренне.
Мужчина смутился.
— Мария Павловна, работа у меня такая — помогать соотечественникам, в беду попавшим. Россия своих не бросает. Вам ещё от герцогства некоторая сумма компенсации за ущерб положена. Но это будет не скоро. Обязательно прослежу, чтобы вам переслали.
Отчего-то я знала, что и проследит, и не позволит обмануть даже на сантим.
— Куда мы идём? — вдруг задалась я вопросом.
— По лавкам. Вам нужна одежда, штучки всякие дамские… булавки-заколки. Бельё, опять же. Когда ещё ваш багаж отыщется — если вообще найдётся — а в графском замке купить будет негде. Только шить. Вы шить умеете?
— Умею… — мне стало нестерпимо стыдно, что этот чужой человек думает о моём благополучии больше, чем я сама.
— Да не расстраивайтесь вы так, Мария Павловна, это всё последствия злоключения, с вами произошедшего. Удивительно, что вы идёте за покупками, а не валяетесь в нервическом обмороке. Помните, как выбрались?
— Помню, там женщина была…
— Магиня, — подтвердил Иван. — У неё дар необычный. Не целительский, но госпиталь местный её на работу пригласил. Она души людские, что раньше срока уйти настроились, за грань не отпускает. Или вытаскивает из-за грани. Не знаю точно. Вот и вас не пустила…
Тут я вспомнила. Темнота холодная и голос чей-то. Вроде добрый, но и не поспоришь:
— Маша! Машенька! Мария Павловна Вежинская! Вернитесь немедленно!
— Она звала меня. Только мы, кажется, не были знакомы. Я на корабле и не общалась ни с кем. Штормило часто, а у меня болезнь морская, вот я и старалась не выходить, когда людно на палубе. Чтобы не смущать, если что… Всё больше утром пораньше, пока остальные пассажиры ещё спали. Подышу свежим воздухом, дождусь, покуда стюард каюту уберёт, и назад: пить настойку целительную и спать.
— Так браслет же у вас на запястье. По нему я вас нашёл, и она имя ваше на нём прочитала.
— Действительно… Чего это я? — старательно смущаюсь, а себе пометку делаю: больше наблюдать и меньше спрашивать.
А ещё поняла, как в тело это попала. Волшебница призвала. Хоть и звала другую, но вот так случилось, что откликнулась моя душа. Полная тёзка той, чьё тело моим стало.
Ой, мамочка дорогая!
Это получается, что я, Мария Павловна Вежинская, там, в России двадцать первого века, умерла? Иначе как бы моя душа смогла сюда попасть?