Из рода Свирх. Дикарка
Шрифт:
— Запомни, ты здесь ни при чём. Мальчика убил я. Поняла?
Она тупо смотрела ему в лицо, по щекам лились слёзы.
Деган знал, что если попадётся лесовикам, будет уже неважно, убивал он пацанёнка или нет. Его в любом случае взгреют по полной. Так зачем примешивать к этому девушку?
— Повторяй за мной. Мальчика убил Рейнар, — он прижался любом к её лбу.
Раалу сотрясала крупная дрожь.
— Ну?! — рявкнул Деган. — Повтори!
— Мальчика убил Рейнар, — сказала она одними губами, словно механическая кукла.
— Молодец, — Деган поцеловал её в лоб и отпустил. — Я оттащу его в кусты, чтобы не бросался в глаза.
...
Подскользнувшись на брошенной под ноги склизкой кожуре,
— Работа выполнена, — шепнул он себе. — Сейчас получу свою долю и поеду туда, где много красивых женщин. Их губы солоны от тахо***, а по крутым обнаженным бёдрам стекают соки желания. Империя Гайли точно для этого подойдёт.
Губы помимо воли скривились в усмешке: империя размером с ладонь. Вспомнились рассказы о том, что некогда в Сивоне были две крупных империи, объединявшие многие народы. Потом небольшой горный народец Тарганен создал своих зловещих смертоносных птиц и перевернул мир. Теперь каждый клочок земли, не тронутой Пожарищем, желал называться империей. Взять хотя бы Дирош: помойка-помойкой, а с претензиями. В его северной части находился крупнейший карьер по добыче камушков, один из которых сегодня отказался осветить карту. Поэтому империя привлекала толпы алчных негодяев, мечтавших сколотить состояние или просто ограбить какого-нибудь лопуха-искателя, наслушавшегося историй про сказочный край Дерош, где любой может стать богачём.
Именно таким лопушком Деган и решил прикинуться для конспирации: чудаком и недотёпой, которого любая муха обидит. Такому бы сидеть дома в кресле качалке у мирно догорающего камина, но сумасшедшая звезда Дороги ведёт его из города в город, пока забавница Смерть не поставит подножку, и он не упадёт на полпути.
Сняв плащ со знаком великого дома Сингай, Деган убрал его в двойное дно саквояжа, а взамен выудил старую накидку с обтрепавшимся до бахромы капюшоном. Оттуда же появилась изрядно помятая, давно потерявшую форму шляпу. Когда Деган водрузил её на голову, широкие поля повисли над лицом словно абажур. Штаны и сапоги были заляпаны грязью настолько, что в них невозможно опознать дорогую ткань и хорошую кожу.
Именно поэтому Деган не приехал в Сухо верхом. У человека, каким он явится в гостиницу, коня быть не может.
Последнему изменению подвергся саквояж. Деган снял чехол, и дорожный спутник состоятельного человека превратился в сумку, сшитую из матушкиного ковра. Притом ковёр некогда действительно лежал на полу в комнате, где матушка Дегана любила заниматься рукоделием. На ковре изображалась битва: благородные рыцари на толстозадых лошадях теснили к быстрой горной реке жалких врагов. Деган помнил, как в детстве расставлял на ковре солдатиков и устраивал яростные побоища во имя дамы сердца — мамы, которая сидела неподалёку в резном кресле и её красивые белые руки порхали над пяльцами, вышивая цветы. Сейчас на ковре, из которого сшита сумка, было сложно разобрать какой-либо рисунок и только память Дегана сохранила виды побоища, блеск на латах благородных рыцарей и страх на бледных лицах побеждённых.
...
К тому времени, как Деган вышел к гостинице, поднялся ветер. В лицо полетели пыль и мелкий мусор, на соседней улице заскрипела ставня. Придерживая на голове шляпу, Деган поднял голову и осмотрел гостиницу. Под конец дорога пошла немного в гору, из-за чего гостиница возвышалась над соседними домами, чем таки оправдывала своё название. Деган взглянул на тёмные окна верхнего этажа, за одним из которых его должен ждать Имп. Они были знакомы много лет и славно куролесили, но однажды попали в засаду. Уйти удалось, однако Импа серьёзно ранили. Деган довёз его полуживым до городишки вроде Сохо, где было не достать даже чистой воды и единственным достоинством было то, что туда ещё не долетела весть о преступлении. Если откровенно, он вообще не должен был тащить с собой напарника. Они так условились заранее — если от кого удача отвернётся, и он словит стрелу или клинок, оставить без сантиментов. В их работе важна практичность. Вот только Деган не смог бросить напарника, хотя Имп, пока был в сознании, и хрипел: «Уходи сам! Со мной покончено».
Сняв комнату в дрянной, кишащей насекомыми гостинице, Деган сам, как умел, обработал крепкой выпивкой рану, зашил и был уверен, что напарник не выкарабкается. Слишком уж долго Деган вёз-трёс его по бездорожью, слишком уж много крови Имп потерял. К целителям и магам Деган не обращался — сдадут. Вместо этого, щедро заплатив хозяину гостиницы за молчание, поехал в Онгею*. На окраине стояли два каменных изваяния, оставшиеся от первых людей: богини Вера и Надежда. Подобно многим, Деган зажёг свечу, поставил её в розетку у ног Веры, и несколько раз обошёл статуи, задрав голову и всматриваясь в вырезанные на древнем камне лики богинь. Ветра и дожди сильно повредили их, сделав неразличимыми черты. На лицах угадывались только носы да впадины глаз. Зато выделялись могучие груди, длинные ноги-столбы и раздутые животы, словно каждая богиня была беременна.
Неизвестно, услышали ли богини его мольбу, или Имп оказался слишком живуч, да только переборол напарник горячку. Только на дело с тех пор сам стал не ходок. Быстро задыхался, сворачивался улиткой вокруг застарелого шрама. Поэтому с тех пор он стал заправлять переговорами с клиентами. Сам Деган клиентов не видел, не видели и они его. Вместе с Импом они продумывали детали и ходы отступления, но работу Деган выполнял в одиночку.
...
Стоило подойти к гостинице, из конюшни, послышалось тихое ржание. Деган узнал голос лошадки Импа — умная животина признала его по шагам. Там же должна ждать и лошадь для Дегана. Мысленно послав животинкам привет, он взял саквояж подмышку так, словно у того оторвалась ручка. Неудобно, зато образ дополняет. При входе он специально стукнулся о притолоку макушкой. Охнул, поправил шляпу, пожал плечами, будто удивлялся сам себе: надо же, какой я неловкий и, наконец, вошёл.
В гостинице воняло трупами. Конкретно так воняло. Махнув головой так, что поля шляпы вскинулись и вновь опустились, Деган окинул взглядом грязный вестибюль, стойку хозяина напротив двери и длинную накрытую потёртым ковром лавку для постояльцев, жаждущих заселиться в эту клоаку. На данный момент жаждущих не было. Кроме облокотившегося на стойку небритого детины лет тридцати в засаленной тужурке, в вестибюле вообще не было ни души. Деган подумал, что скорее всего, трупную вонь издают подходившие близко к земле воды, но складывалось ощущение, будто хозяин гостиницы спрятал в подполе расчленёнными жену и её любовника.
«Да уж, Имп, умеешь ты находить душевные местечки! — уже второй раз за вечер мысленно воскликнул Деган. — Готов поспорить, кроме тебя здесь других постояльцев нет».
Тем временем, хозяин гостиницы, (а детина в тужурке наверняка он и есть), сверлил вошедшего тяжёлым взглядом.
— Чего хотел, любезный? — спросил он простуженным голосом.
Деган охнул, словно только что его увидел, неуклюжей походкой подошёл к стойке. Под ногами заскрипел песок, отрывисто скрипнула половица, точно под полом вскрикнул кто-то недобитый и недорасчленённый. Встав так, что тень от шляпы закрывала почти всё лицо, Деган задержался взглядом на правой руке хозяина. Между большим и указательным пальцами была набита татуировка: голая женщина с распущенными волосами. Когда детина соединял пальцы, она наклонялась, выпячивая зад, когда разводил — выпрямлялась. Насколько Деган знал, такие татуировки любили набивать себе каторжники. Они в шутку называли их: моя краля всегда меня ждёт.