Из сборника 'Пять рассказов'
Шрифт:
Однако сегодня, когда подали куропатку, Адела заговорила:
– Кто это к вам приходил, папа?
Уже разнюхала? Уставив на нее маленькие синие глаза, он пробурчал с набитым ртом:
– Дамы!
– Это я видела. Но кто они?
Он испытывал сильное искушение сказать: "Члены одной из моих внебрачных семей". В действительности то были самые лучшие члены его единственной внебрачной семьи, но желание преувеличить брало верх. Он, однако, сдержался и продолжал есть, и лишь побагровевшие щеки выдавали его скрытое раздражение. Он смотрел в ее серые, ясные и холодные глаза и знал, что она думает: "Он слишком много ест".
– Мне жаль, папа, что вы не считаете нужным посвящать меня в свои
– И вам не следует пить рейнвейн.
Старый Хейторп взял высокий зеленый бокал, осушил его до дна и, сдерживая гнев, продолжал разделываться с куропаткой.
Адела поджала губы, выпила глоток воды и продолжала:
– Я знаю, что их фамилия - Ларн, но это ничего не говорит мне. И, может быть, это к лучшему?
Сдерживая гнев, старик сказал с усмешкой:
– Они - моя сноха и внучка.
– Как, разве Эрнест женат? Нет, ты шутишь! Старик рассмеялся и покачал головой.
– Уж не хотите ли вы сказать, папа, что вы были женаты до того, как женились на моей маме!
– Нет.
Какую рожу она скорчила!
– Значит, это был не брак...
– сказала дочь с презрением.
– И они сидят у вас на шее. Не удивительно, что вы вечно без денег. И много у вас этой родни?
Усилием воли старик снова сдержал гнев, но на лбу и шее угрожающе вздулись вены. Если бы он сейчас заговорил, то наверняка бы задохнулся. Он перестал есть, положил руки на стол и попытался встать. Ему не удалось это, и, осев в кресло, он уставился на неподвижную, чопорную фигуру дочери.
– Не делай глупостей, папа, и не устраивай сцен в присутствии Меллера. Доедай обед.
Он молчал. Он не останется здесь, раз его оскорбляют и пытаются им командовать! Никогда еще не ощущал он так остро свою беспомощность. Это открытие поразило его. Колода, которой приходится терпеть что угодно! Колода! И, решив подождать, пока вернется слуга, он взял в руку вилку.
Снова раздался ханжеский голос дочери:
– Вы, папа, вероятно, не догадываетесь, какой это удар для меня. Не знаю, что подумает Эрнест...
– Эрнест может проваливать ко всем чертям!
– Только без ругани, папа, прошу вас.
Гнев старого Хейторпа прорвался. Он зарычал. Как он мог все эти годы жить в одном доме с этой женщиной и есть с ней за одним столом!
Вернулся слуга, и старый Хейторп, отложив вилку, приказал:
– Помогите мне встать!
Тот медлил, как громом пораженный, держа поднос со сладким. Встать из-за стола, не закончив обед, - это неслыханно!
– Помогите мне встать!
– Меллер, мистеру Хейторпу нехорошо. Поддержите его с другой стороны.
Старик стряхнул руку дочери.
– Я вполне здоров. Помогите мне встать. Впредь буду обедать у себя в комнате.
Слуга помог ему встать на ноги, и он медленно вышел, но, оказавшись в своем святилище, не сел, подавленный острым сознанием собственной беспомощности. Он стоял, ухватившись за стол, немного покачиваясь, ожидая, пока слуга закончит подавать обед и принесет портвейн.
– Вы хотите сесть, сэр?
Проклятие, это он и сам как-нибудь способен сделать! Надо немедленно подумать, как укрепить свои позиции против этой женщины.
– Пошлите мне Молли!
– Хорошо, сэр.
Слуга поставил бутылку на стол и вышел.
Старый Хейторп наполнил бокал, выпил, снова наполнил. Потом взял из ящика сигару и раскурил ее. Вошла горничная, сероглазая, темноволосая девица, и остановилась перед ним, сложив руки, наклонив голову немного набок и чуть-чуть приоткрыв рот. Старик спросил:
– Вы - человек?
– Полагаю, что так, сэр.
– Так вот, я хочу попросить вас кое о чем именно как человека, а не как служанку, понимаете?
– Нет, сэр, но я буду рада сделать все,
– Тогда заглядывайте сюда иногда - посмотреть, не нужно ли мне чего-нибудь. Меллер часто уходит. Не надо ни о чем спрашивать - просто загляните, и все.
– Хорошо, сэр, непременно. Мне будет только приятно.
Он кивнул и, когда девушка вышла, умиротворенно опустился в кресло. Недурна! Приятно видеть хорошенькую мордашку - не то, что бледную строгую физиономию, как у Аделы. В нем опять поднялась волна раздражения. Значит, она делает ставку на его беспомощность, уже сделала эту ставку? Но он покажет ей, что у старого коня есть еще силы! И эта жертва - нетронутое суфле, и грибы, и мятная конфета, которой он обычно заключал обед, - словно бы освятила его решимость. Они все думают, что он старая развалина без гроша в кармане! Вот сегодня днем он видел, как двое из правления переглядывались и пожимали плечами, как бы говоря: "Только посмотрите на него!" Молодой Фарни жалеет его. Жалеет, ишь ты! А неотесанный грубиян, стряпчий, - как он кривил рот на собрании кредиторов, словно хотел сказать: "Что с него взять одной ногой в могиле!" Сколько раз он замечал, как клерки прячут ухмылки, а тот щенок Боб Пиллин в тесном, как собачий ошейник, воротничке надменно щурится. Надушенная кукла Розамунда боится, как бы он не загнулся, прежде чем она успеет обобрать его до нитки. Камердинер все время как-то странно посматривает на него. А уж эта святоша!... Ну нет, погодите! Не очень-то скоро дождетесь своего! И в четвертый раз наполнив бокал, он маленькими глотками тянул темно-красную жидкость, которую обожал, а потом, глубоко затянувшись сигарой, закрыл глаза.
ГЛАВА II
1
Комната в отеле, где обычно происходили общие собрания акционеров "Британской судовладельческой компании", была уже почти переполнена, когда секретарь вошел туда через дверь, отделявшую акционеров от директоров. Осмотрев приготовленные для директоров кресла, чернила, бумагу и кивнув кое-кому из акционеров, секретарь, держа в руках часы, стоял, наблюдая за присутствующими. Ни разу не собиралось так много народу! Это вызвано, конечно, снизившимися дивидендами и предполагаемой покупкой судов у Пиллина. Секретарь усмехнулся. Он презирал правление, за исключением председателя, но вдвойне презирал акционеров. Если вдуматься, забавное это зрелище - общее собрание! Единственное в своем роде! Восемьдесят или сто мужчин и пять женщин пришли сюда только потому, что поклоняются деньгам. Что еще на свете делается с таким единодушием? Церковь не идет ни в какое сравнение: слишком много мотивов, помимо поклонения всевышнему, переплетается в душе у человека. Иронические мысленные комментарии доставляли удовольствие этому высокообразованному молодому человеку, почитателю Анатоля Франса и других писателей. Неужели эти люди думают, что их приход что-нибудь изменит? Половина третьего! Секретарь спрятал часы в карман и пошел в комнату правления.
Возбужденные завтраком и предварительным обменом мнений, директора, очевидно, чувствовали себя весьма уютно, несмотря на февральскую погоду. Четверо из них еще оживленно беседовали у камина, пятый расчесывал бороду. Председатель сидел с закрытыми глазами и, мерно двигая губами, сосал леденец; в руках он держал листки бумаги с заготовленной речью. Секретарь бодро произнес:
– Пора, сэр!
Старый Хейторп проглотил конфету, поднялся, опираясь на руку секретаря, и проследовал к своему креслу в центре стола. Пять директоров последовали за ним. Стоя справа от председателя, секретарь, четко, тщательно выговаривая слова, прочел повестку заседания. Потом он помог председателю подняться и, окинув взглядом ряды, подумал: "Не надо было показывать, что он не может сам встать. А он должен был бы разрешить мне прочитать его речь - все равно я ее написал".