Из воспоминаний сельского ветеринара
Шрифт:
Но теперь вид у него был жалкий и унылый. Мода изменилась — более свободный покрой, вместо накрахмаленных рубашек — мягкие. Мой же костюм обладал всей жесткостью старой школы и включал нелепый жилетик с лацканами и крахмальную рубашку с глянцевой манишкой и стоячим воротничком.
Но истинные трудности начались, едва я его примерил. Тяжелый труд, воздух холмов и поварское искусство миссис Холл сделали меня заметно шире в плечах (и не только в плечах), так что на животе пуговицы и петли разделяли добрых шесть дюймов. И я как будто прибавил в росте, поскольку между нижним краем жилета и верхним краем брюк образовался заметный
Когда я прошелся перед Тристаном во всей своей красе, его оптимизм поугас, и он решил призвать на совет миссис Холл. Она была женщиной на редкость уравновешенной и переносила беспорядочную жизнь обитателей Скелдейл-Хауса со стоической невозмутимостью. Но едва она вошла и поглядела на меня, как ее мимические мышцы словно свела судорога. Однако она справилась с минутной слабостью и обрела обычную деловитость.
— Вставочка на брюках сзади сотворит чудеса, мистер Хэрриот. И, по-моему, если перехватить перед шелковым шнуром, он расходиться не будет. Конечно, небольшой просвет останется, но, думаю, это вам особенно не помешает. Когда я отглажу весь костюм, вид будет совсем другой.
У меня никогда не было особой склонности к франтовству, но в этот вечер я подверг свою персону всем мыслимым и немыслимым процедурам — одних проборов перепробовал не меньше десятка, прежде чем наконец остался более или менее доволен. Тристан взял на себя роль камердинера, осторожненько принес наверх костюм, еще теплый от утюга миссис Холл, а затем принялся усердно помогать мне в него облачиться. Больше всего хлопот причинил стоячий воротничок, и я не удержался от глухих проклятий по адресу Тристана, когда он защемил запонкой складку кожи у меня на шее.
Наконец мой туалет был завершен, и Тристан начал кружить вокруг меня, дергая, разглаживая, что-то подправляя.
Откружив, он оглядел меня спереди. Впервые я видел его столь серьезным.
— Чудесно, Джим, чудесно. Ты просто великолепен. Достойно элегантен, знаешь ли. Ведь далеко не каждому дано изящно носить смокинг, средний мужчина в нем смахивает на фокусника, а ты вот — нет. Погоди минутку, я принесу твое пальто.
Мы договорились, что я заеду за Хелен в семь, и, когда я в темноте вылез из машины перед ее домом, меня охватило странное смущение — ведь впервые я приехал сюда не как ветеринар, не как специалист, которого нетерпеливо ждут, который приехал оказать помощь в час нужды. Только теперь я понял, насколько это поддерживало мой дух, когда я въезжал в ворота фермы. Но здесь все было по-другому. Я пригласил дочь этого фермера провести со мной вечер. А вдруг он против? Вдруг он даже зол на меня?
Я задержался перед дверью и перевел дух. Кругом было темно и тихо. Даже деревья не шелестели, и безмолвие нарушал только отдаленный рев Дарроу. Недавние ливни преобразили мирную медлительную речку в бешеный поток, который кое-где вышел из берегов и затопил пойменные луга.
Дверь открыл младший брат Хелен и проводил меня в большую кухню. Мальчуган зажал ладонью рот, чтобы скрыть широкую ухмылку. Он явно находил ситуацию забавной. Его сестренка сидела за столом, делая уроки, и, казалось, сосредоточенно писала, однако на ее губах застыла злокозненная усмешка.
Мистер Олдерсон читал еженедельную газету «Фермер», предназначенную для сельских хозяев. Пояс у него был расстегнут, ноги в носках вытянуты к груде поленьев, пылающих в очаге.
— Входите, молодой человек, садитесь к огоньку, — сказал он, рассеянно взглянув на меня поверх очков. Меня кольнуло неприятное подозрение, что ему раз и навсегда надоели молодые люди, желающие видеть его старшую дочь.
Меня кольнуло неприятное подозрение, что ему раз и навсегда надоели молодые люди, желающие видеть его старшую дочь.
Я сел по ту сторону очага, и мистер Олдерсон погрузился в газету. Полновесное тиканье больших настенных часов дробило тишину, как удары молота. Я всматривался в алое сердце огня, пока у меня не защипало глаза, после чего уперся взглядом в написанную маслом картину, которая, поблескивая золотом рамы, висела на стене над очагом. Изображала она косматых коров, стоящих по колено в озере неимоверной синевы на фоне грозных неправдоподобных гор, чьи зубчатые вершины окутывали клубы сернисто-желтого тумана.
Поспешно отведя взор, я принялся по очереди рассматривать свиные бока и окорока, свисавшие на крючьях с потолка.
Мистер Олдерсон перевернул страницу. Часы продолжали тикать. От стола, за которым устроились дети, доносились сдавленные всхлипывания.
Прошел целый год, прежде чем на лестнице послышались шаги, и в кухню вошла Хелен. На ней было голубое платье без плечиков — из тех, что удерживаются на месте каким-то чудом. Ее темные волосы заблестели в свете единственной керосиновой лампы, освещавшей кухню, и на мягкие изгибы ее шеи и плеч ложились легкие тени. Через белую руку было перекинуто пальто из верблюжьей шерсти.
Я был ошеломлен. Она показалась мне голубым алмазом в грубой оправе каменного пола и беленых стен. Улыбнувшись обычной своей дружеской улыбкой, она подошла ко мне.
— Добрый вечер! Я не слишком заставила вас ждать?
Я пробормотал что-то невнятное и помог ей надеть пальто. Она поцеловала отца, который неопределенно помахал рукой, не отрывая глаз от газеты.
От стола донеслось откровенное хихиканье. Мы вышли.
В машине я испытывал такое напряжение, что первые мили был способен только произносить какие-то дурацкие фразы о погоде, лишь бы поддержать разговор. Но мало-помалу почувствовал себя гораздо свободнее и уже совсем пришел в себя, как вдруг мы переехали горбатый мостик, за которым дорога резко уходила вниз. Внезапно машина остановилась, мотор нежно кашлянул и заглох. Вокруг нас сомкнулись безмолвие и темнота. Но не только. Я вдруг ощутил, что ноги у меня по лодыжки оледенели.
— Господи! — охнул я. — Дорогу залило. И вода просачивается в машину. — Я оглянулся на Хелен. — Мне страшно неприятно, у вас, наверное, туфли промокли.
Но Хелен засмеялась. Ноги она подобрала на сиденье и уткнулась подбородком в колени.
— Да, немножко есть. Но какой смысл сидеть так? Надо толкать.
Хлюпать по черной холодной воде — такое могло привидеться только в кошмаре! Но другого выхода не было. К счастью, машина была маленькая и вдвоем мы кое-как вытолкнули ее из лужи. Затем, светя себе фонариком, я высушил свечи и сумел завести мотор.