Из воспоминаний
Шрифт:
{282} Присяжные со мной согласились и почти без совещания подсудимого оправдали. Но какой-то журналист из "Русского слова" посвятил этому процессу статью, в которой меня укорял за то, что я оставил без освещения такие проблемы, как наказуемость убийства с согласия жертвы, или даже без согласия ее, но в ее "интересах", чтобы избавить ее от мучений и другие проблемы такого же рода. Адвокат, поучал журналист, должен думать не только о своем подзащитном, но и о просвещении публики. Она пришла меня слушать, а я ее ожиданий не оправдал. Вот характерный пример того, чего иногда посторонние люди ждут от защитника и чего ему следует избегать. Судьям данного дела таких общих проблем незачем ставить. Они только их раздражают, особенно если судьи догадаются, что защитник говорит не для них, а для кого-то другого. Это для подсудимого вредно.
Но если защиты в уездах хорошая школа для адвоката,
Случилось, что в Москве должен был слушаться грандиозный и сенсационный процесс о злоупотреблениях в Северном Страховом Обществе. Он интересовал всю Москву по личностям обвиняемых, которых все знали. Это был главный бухгалтер Арбатский, Макаров-Землянский, еще какие-то служащие, имена {283} которых не припоминаю, и агент по страхованию - Сеткин.
Обнаружилось, что в Северном Страховом Обществе в течение ряда лет происходили хищения; обвиняли крупных служащих в том, что было целое "сообщество", которое ухитрялось скрывать свои подвиги, благодаря участию в них главного бухгалтера Арбатского. Так стояло тогда обвинение, и я не берусь судить, насколько оно было правильно. В деле участвовали лучшие адвокаты, как со стороны гражданских истцов, т. е. Общества - Пржевальский и Харитонов, так и со стороны подсудимых, - Плевако, знаменитый когда-то в Москве обвинитель - Багриновский, только что перешедший в адвокатуру, Ходасевич, кажется Шубинский и Карабчевский и другие - корифеи.
Плевако должен был защищать Сеткина, потому что брат Сеткина, присяжный поверенный, был когда-то помощником Плевако и его упросил спасти брата. Но за несколько дней до процесса оказалось, что Плевако должен был ехать на Кавказ, где слушалось дело, которое он давно принял и от которого не мог отказаться. Ему пришлось искать себе заместителя. Плевако и раньше по многим поводам мне делал рекламу, уверяя всех, что я его за пояс заткну - свойственная Плевако гипербола. Этим он подготовил почву для меня по делу Сеткина. Словом он сказал Сеткину-брату, что может заменить себя рядом других адвокатов, но его искренний совет обратиться ко мне. Хоть я был тогда еще совсем неизвестен, но в окружении Плевако обо мне от него много слышали, и, вероятно, скрепя сердце, Сеткин согласился. До дела оставалось не больше недели; дело было очень большое, но роль Сеткина была в нем особая. Никто не обвинял его в том, чтобы он участвовал в организованном хищении. Он был только страховым агентом и растратил полученные им от клиентов деньги - несколько сот тысяч рублей. Как оказалось, он сначала играл на бирже, исполняя {284} биржевые поручения одного из заправил банка Морозова. Потом стал играть в свою пользу на клиентские деньги и проиграл.
Обвинение это стояло совершенно особо и было включено в общее дело только потому, что ответчиком перед клиентами было всё Общество. Благодаря такой роли Сеткина, меня, как его защитника, не касался общий вопрос о хищениях, о бухгалтерских подлогах, о систематическом сокрытии следов преступления, которое другие подсудимые могли отрицать. Подготовка моей защиты была очень проста и судьба Сеткина не была связана с исходом всего этого дела. Процесс длился не меньше недели. Борьба между сторонами была очень упорная. Обвинял сам прокурор, а не товарищ его. Это был только что назначенный в Москву - Макаров, позднее Министр внутренних дел, расстрелянный большевиками. Это было его первое выступление в Москве по громкому делу, и он тщательно к нему приготовился. А председательствовал только что переведенный в Москву из Тулы Н. В. Давыдов, друг Толстого, игравший позднее большую роль в общественной жизни Москвы. В такую-то избранную компанию, благодаря Плевако, попал и я, никому неизвестный помощник присяжного поверенного.
Я не хочу излагать перипетии этого дела, тем более, что интерес его был не во мне, и не в моем клиенте, а в единоборстве Арбатского и гражданского истца Пржевальского. Я же мог занять в этом деле особую позицию. В отличие от других, которые вину свою отрицали, Сеткин себя виновным признал, и рассказал всё, как было: как он, живя атмосферой биржевых спекуляций, хотел заработать и для себя на клиентские деньги
Я побудил Сеткина такое обязательство дать и просил поставить дополнительный вопрос по признакам этой статьи. Моя речь, последняя из всех речей, была очень недлинною. Я показал, как Сеткин понемногу запутался, как на эту дорогу его увлекла та атмосфера легкой наживы, которой он надышался на бирже, исполняя на ней поручения своего начальника Морозова. Не пытался его вины отрицать, признал, что "оправдательный приговор не обелит его дела, преступление останется преступлением, а растрата растратой", что то, что можно было сделать, чтобы исправить содеянное, он сделал: он обязался растрату пополнить. Такое обязательство со стороны разоренного человека может показаться смешным, но "не смейтесь над этим: это значило бы смеяться над бедностью".
Эта речь своей простотой неожиданно имела необычайный успех: помню как в перерыв многие ко мне бросились пожимать мою руку. Курьер пришел звать меня в совещательную комнату, и Н. В. Давыдов от имени всех выразил мне благодарность за речь, в которой я никого, кроме своего подзащитного, не осуждал. Меня обступили репортеры и главная часть этой речи была напечатана полностью. В довершение всего В. А. Гольцев посвятил ей в "Курьере" статью. Процитировав слова моей речи о том, что оправдательный приговор не обелит его дела, он писал: "поздравляю молодого адвоката с этими словами, прямыми, искренними, честными, достойными великого дела правосудия. В них вся правда, осуждение греха и пощада грешнику". Дело кончилось полным торжеством всей защиты. Не только все подсудимые были оправданы; самый факт преступления для всех, кроме Сеткина, был отвергнут. Только для Сеткина, после его признания, это было невозможно и об этом я не просил. Факт был признан, но он сам признан невиновным; дополнительный вопрос оставлен потому без ответа. Моя речь {286} по этому делу была напечатана в специальном журнале "Судебные драмы". Я очень хотел ее отыскать и поместить в юбилейном сборнике. Был непрочь и сам ее перечитать через 50 лет после произнесения. Но этого журнала здесь не нашли. После этого дела моя личная практика сразу так увеличилась, что мы взяли другую квартиру на Пречистенке, пока Плевако не настоял, чтобы я переехал поближе к нему, в его дом, рядом с его квартирой, где мы и жили до отъезда из России.
Я мог по себе наблюдать, насколько с известного момента становится легко создать себе имя: мода на человека пополняет недостаточные для этого основания. А "сделаться в моде" -- часто зависит от случая. Здесь ложный круг. Не всегда можно разобрать, где причина и где следствие. И наряду с делом Сеткина, где я в первый раз был замечен, как дамы замечают новое платье, хочу припомнить аналогичное дело, во многих отношениях еще более красочное.
Оно было связано с тем же Плевако. Он как-то обратился ко мне с настоятельной просьбой выручить его, заменив его в Риге. Там должно было слушаться дело, по которому он уже получил большой гонорар, но оказалось, что ехать не может. Дело осложнялось тем, что у Плевако с дела не было копий: был только обвинительный акт. Конечно, я мог бы поехать заранее, чтобы ознакомиться с делом на месте. Но Плевако этого не хотел; если бы я поехал заранее, то клиент мог бы успеть подыскать другого поверенного, а не согласиться на меня, совершенно незнакомого ему человека. Мне было неприятно брать на себя роль навязанного заместителя.
Но Плевако утешал меня тем, что дело так просто, что обвинительного акта достаточно, чтобы понимать, в чем должна быть защита: она должна быть исключительно "юридическая". А главное: в Риге судить будет Палата, как первая инстанция; апелляционной инстанцией для нее будет {287} Сенат, где он, конечно, выступит сам. Он объяснил мне, как нужно будет ставить защиту. Словом, я согласился. Приехал в Ригу накануне дня слушания; был встречен клиентом без всякого энтузиазма. Он мне сообщил, что защитником другого главного подсудимого, с которым у него не было солидарности, будет Н. П. Карабчевский. Перспектива против него выставить не Плевако, а только меня, на процессе, который придет слушать весь город, его, конечно, не радовала. Но выхода не было и ему пришлось подчиниться. Пока я в суде знакомился с делом, туда, вместо Карабчевского, приехал П. Г. Миронов; он был очень рад, что противником будет иметь только меня, а не Плевако. Это курьезное дело, похожее на анекдот из старого времени, заключалось в следующем.