Из записных книжек и дневников (фрагменты)
Шрифт:
25 марта
Мы в "Сирине" говорили об Игоре-Северянине, а вчера я читал маме и тете его книгу. Отказываюсь от многих своих слов, я приуменьшал его, хотя он и нравился мне временами очень. Это - настоящий, свежий, детский талант. Куда пойдет он, еще нельзя сказать: у него нет темы. Храни его бог.
Эти дни - диспуты футуристов, со скандалами. Я так и не собрался. Бурлюки, которых я еще не видал, отпугивают меня. Боюсь, что здесь больше хамства, чем чего-либо другого (в Д. Бурлюке).
Футуристы в целом, вероятно, явление более крупное, чем акмеизм. Последние -
Футуристы прежде всего дали уже Игоря-Северянина. Подозреваю, что значителен Хлебников. Е. Гуро достойна внимания. У Бурлюка есть кулак. Это более земное и живое, чем акмеизм. [...]
10 декабря
Когда я говорю со своим братом - художником, то мы оба отлично знаем, что Пушкин и Толстой - не боги. Футуристы говорят об этом с теми, для кого втайне и без того Пушкин - хам ("аристократ" или "буржуа"), Вот в чем лесть и, следовательно, ложь. [...]
23 декабря
Совесть как мучит! Господи, дай силы, помоги мне.
1914
9 января*
[...] А что, если так: Пушкина научили любить опять по-новому - вовсе не Брюсов, Щеголев, Морозов и т. д.; а... футуристы. Они его бранят, по-новому, а он становится ближе по-новому. В "Онегине" я это почувствовал. Кстати: может быть, Пушкин, бесконечно более одинок и "убийственен" (Мережковский), чем Тютчев. Перед Пушкиным открыта вся душа - начало и конец душевного движения. Все до ужаса ясно, как линии на руке под микроскопом. Не таинственно как будто, а может быть, зато по-другому, по-"самоубийственному", таинственно.
Брань во имя нового совсем не то, что брань во имя старого, хотя бы новое было неизвестным (да ведь оно всегда таково), а старое - великим и известным. Уже потому, что бранить во имя нового - труднее и ответственнее.
* Продолжение записи от 10 декабря 1913.
1915
15 октября
Если бы те, кто пишет и говорит мне о "благородстве" моих стихов и проч., захотели посмотреть глубже, они бы поняли, что: в тот момент, когда я начинал "исписываться" (относительно - в 1909 году), у меня появилось отцовское наследство; теперь оно иссякает, и положение мое может опять сделаться критическим, если я не найду себе заработка. "Честным" трудом литературным прожить среднему и требовательному писателю, как я, почти невозможно. Посоветуйте же мне, милые доброжелатели, как зарабатывать деньги; хоть я и ленив, я стремлюсь делать всякое дело как можно лучше. И, уж во всяком случае, я очень честен.
18 октября
Греши, пока тебя волнуют Твои невинные грехи, Пока красавицу колдуют Твои греховные стихи.
10 ноября
[...] Одичание - вот слово; а нашел его книжный, трусливый Мережковский. Нашел почему? Потому что он, единственный, работал, а Андреев и ему подобные - тру-ля-ля, гордились. [...]
Итак, одичание.
Черная, непроглядная слякоть на улицах. Фонари - через два. Пьяного солдата сажают на извощика (повесят?). Озлобленные лица у "простых людей" (т.е. у vrais grand monde*). [...]
Молодежь самодовольна, "аполитична" с хамством и вульгарностью. Ей культуру заменили Вербицкая, Игорь Северянин и пр. Языка нет. Любви нет. Победы не хотят, мира - тоже. Когда же и откуда будет ответ?
* Настоящий большой свет (франц.).
1916
28 июня
Мои действительные друзья: Женя (Иванов), А. В. Гиппиус, Пяст (Пестовский), Зоргенфрей.
Приятели мои добрые: Княжнин (Ивойлов), Верховский, Ге.
Близь души: А. Белый (Бугаев), З. Н. Гиппиус, П. С. Соловьева, Александра Николаевна.
Запомнились: Купреянов - будет художник, Минич - добрая девушка.
Каталог книг - петербургских - имеется. Чего не хватает (взято читать) - записано в записной книжке (дела этого года).
Несмотря на то (или именно благодаря тому), что я "осознал" себя художником, я не часто и довольно тупо обливаюсь слезами над вымыслом и упиваюсь гармонией. Свежесть уже не та, не первоначальная.
С "литературой" связи я не имею, и горжусь этим. То, что я сделал подлинного, сделано мною независимо, т. е. я зависел только от неслучайного.
Лучшими остаются "Стихи о Прекрасной Даме". Время не должно тронуть их, как бы я ни был слаб как художник.
В "Театре" - лишнее: "Теофиль" и весьма сомнителен "Король на площади". Примечаний к "Розе и Кресту" не надо.
Цикл "Кармен" должен заканчиваться стихотворением "Что же ты потупилась".
Том статей собирать не стоит. Лучшая статья - о символизме. Но все - не кончено, книги не выйдет, круг не замкнут.
Поэма остается неоконченной. Техника того, что написано последним, слабовата уже.
Драма о фабричном возрождении России, к которой я подхожу уже несколько лет, но для которой понадобилось бы еще много подступов (даже исторических), завещается кому-нибудь другому - только не либералу и не консерватору, а такому же, как я, неприкаянному.
Я не боюсь шрапнелей. Но запах войны и сопряженного с ней - есть хамство. Оно подстерегало меня с гимназических времен, проявлялось в многообразных формах, и вот - подступило к горлу. Запаха солдатской шинели не следует переносить. Если говорить дальше, то эта бессмысленная война ничем не кончится. Она, как всякое хамство, безначальна и бесконечна, безобразна.
1917
14 апреля Начало жизни?
Выезд из дружины в ночь на 17 марта. Встреча с Любой в революционном Петербурге. 10 - 13 апреля - Крюково - мама; еврейка. 13 апреля - днем Художественный театр, вечер у Гзовской. 14 апреля меня вызывает М. И. Терещенко.
Я - "одичал": физически (обманчиво) крепок, нравственно расшатан (нейрастения - д-р Каннабих). Мне надо заниматься своим делом, надо быть внутренно свободным, иметь время и средства для того, чтобы быть художником. Бестолочь дружины (я не имею права особенно хулить ее, потому что сам участвовал в ней), ненужность ее для государства.