Из записок районного опера
Шрифт:
Она жалобно кривится: «Ой, старлейчик любимый, ну дай… Пожалуйста!.. Я тебя очень-очень прошу!..»
«Да хоть очень-очень-очень… Не дам!.. Вот если принесёшь ты в клювике какую-либо интересную информацию… Сделаешь наколку на серийного домушника, например… Или — на многоэпизодного гоп-стопника… Ну тогда — ещё подумаю… А за так, за красивые глазки, ни хрена от меня не выпросишь, ты же знаешь…Да и то я ещё твою историю по другим каналам трижды перепроверю, а то ты ведь такая, что и фуфляк сунешь!..»
Но у неё, как на грех, ничего сексотно — ценного за душою нет в данную минуту, а «ширнуться» — хочется!.. Она
А на моём столе среди различных бумажек лежали три «баяна» (шприцы с «ширкой»), изъятые накануне на одном из притонов. И вот эта наркуша, усекнув возможность разжиться на халяву, по-тихому спёрла со стола один из шприцов, и под столом незаметно слила половину содержимого себе в ладонь… «Баян» с остатками «дури» вновь подкинула на стол, потом извлекла из кармана собственный шприц, и на ощупь под столом начала осторожно выбирать иголкой «ширку» со своей ладони. При этом она не переставала ни на секунду что-то говорить мне, я же в это время строчил очередную из служебных бумажек, автоматически кивая в такт её говорильне, а иногда даже и вставляя нейтральные или возражающие реплики.
Сумей Графиня до конца точно сыграть в этой сценке, и она была б с прикупом!.. Но, погружённая в мысли о том, как половчее уворовать наркоту, она в собственные слова не очень-то и вдумывалась, говоря первое, пришедшее ей в голову, и в итоге доболталась до очевиднейшей чуши.
«Позавчера, — сообщает с умным видом, — я ездила к цыганам на тот конец города, и они пообещали скоро привезти в наш микрорайон мешок мака. Так что жди гостей, старлейчик…»
Тут меня как током ударило: позавчера я целый день продержал Графиню в РОВД по неотложному делу, — каким же образом она могла в тот же день ещё и куда-то съездить?!. Явная лажа!
Поднимаю на неё подозрительный взгляд: «Что ты гонишь, мочалка?!. Ты ж позавчера целый день со мною торчала!»
«Как?!. Да что вы такое говорите?!» — на секундочку забывшись, искренно всплеснула она руками. И — драгоценная влага тотчас выплеснулась из её ладони. Несколько секунд длилась немая сцена. Графиня застыла с поднятыми руками, глядя то на меня, то на капли выплеснувшейся «ширки» у себя под ногами, и на лице её было написано отчаянное: «Ах, дура я!.. Дура!..»
А я смотрел на неё и никак не мог догнать, что же произошло. Но когда понял — хохотал до слёз, и в итоге даже не дал ей по чайнику за то, что чужое «ширло» попыталась оприходовать!.. Но и бесплатно р а с к у м а р и т ь с я в тот день я ей тоже не дал. Я хоть и добряк, но ведь — не придурок…
Пусть заработает вначале!..
3. ОПЕРСКАЯ ВЕЗУХА
Лет пять назад был случай…
Пришёл к нам опером Колька Уфимцев, — парень неглупый и по-хорошему хитрованистый, а плюс к этому постоянно пёрла ему везуха, без чего в нашем деле — труба!..
И вот потопал он в первый обход по своей «территории».
Происходило всё летом, жарко, потная рубашка липла к телу… Забрёл он на соседнюю «землю», где в лицо его никто не знал, и там, в баре, осушил пару кружек пива. А как отчалил — сразу захотелось отлить…
Ну, с туалетами вокруг — напряг, ближайший — метрах
…В те благословенные времена наркоманы ещё не были биты жизнью и пуганы властями… Это сейчас они учёны-кручёны, и практически в каждом притоне — бронированные двери с десятком замков и запоров, а тогда всё было нараспашку…
На лестничной площадке четвёртого этажа, у дверей одной из квартир, Колян увидел нескольких человек нарколыжного вида, — явно поджидали, что им вынесут «ширло». Появление нового лица здесь встретили без всяких подозрений. Тем более — внешне был Уфимцев (подобно многим операм) затрапезен, мутноглаз и болезненно-худощав… С такою внешностью обычно не ходят в филармонии и библиотеки, таких не избираются в парламент и не обожают состоятельные женщины, — с таким видоном, как правило, либо торчат на игле, либо усердно ловят «торчунов». Так что вписался Уфимцев в компашку столпившихся на лестничной площадке мгновенно, словно был одним из знающих все ходы и выходы аборигенов.
Мрачновато поинтересовался у одного из ждущих: «Ну что, ещё не «сварили»?..» На что получил деловитый ответ: «Не-е, братан, сами ждём… Сказали: вот-вот!..» И компашка, оценив Коляна щупающими взглядами и признав в нём «свояка — торчуна», перестала обращать на него внимание, продолжив общую беседу.
А Уфимцеву только этого и надо!.. Потоптавшись у двери пару минут, он, спокойно открыв их (двери были даже не заперты — о, благословенные времена не пуганных идиотов!), вошёл вовнутрь.
…Описывать притон подробно не буду… Грязь, вонь, тараканы, четверо ждущих зелья наркуш, и сам хозяин адреса в придачу, возящийся на кухне у варящегося на плите в эмалированной миске экстракта. Судя по оживлённым лицам и репликам присутствующих, технологический процесс «варки» уж подходил к концу, ещё немножко — и продукт смертоносными ручейками потечет в спаленные вены-«синявчики» «торчащего» люда…
На Кольку никто даже не оглянулся. А он и не претендовал на торжественную встречу.
Прошёл в глубь комнаты, уселся на диван, поставил перед собою табурет вместо столика, и, разложив перед собою свои бумажки (протокол допроса, протокол обыска, протокол изъятия, чистые листы для объяснительных от граждан), начал быстро писать. Поглощённые «адской кухней» граждане наркоманы не обращали на него никакого внимания, их ожидание достигло апогея, ещё несколько минут, и — «колись, игла, в иссушённое болезненным пристрастием тело!..»
Но тут Уфимцев трубно высморкался.
Хозяин квартиры досадливо оглянулся на него… присмотрелся… встревожился: «Э, братан, а чего ты там пишешь?.. Обложился бумажками как профессор… Слушай, ты ж не у себя дома!.. Вали отсюда на лестницу, там и жди!»
Коля ни гу-гу на это, заполнял один из протоколов, старательно водя ручкой и шевеля губами вслед за записанным. Хозяин запоздало встревожился: «Слышь, брат, я с тобою базарю или со стенкой? Объясни, что ты там шпаришь, пока тебе в лоб не вломили!..»