Из записок сибирского охотника
Шрифт:
— Кончено, убило! — сказал я, испугавшись.
«Что тут делать?» — невольно мелькнуло у меня в голове, и я, автоматически держа повод, только стоял около коня да все еще думал: то ли бросить его на дорожке да скорее идти на промысел, то ли снимать с него сбрую и поукромней прятать в кусты?..
Но вот я, подхватив горстью воды из мутного потока с дорожки, брызнул ему в ноздри. Серко, немного фыркнув, начал тихонько пошевеливать ртом и чакать зубами по удилам. Видя эту штуку, я тотчас повторил тот же прием. Конь снова зафыркал и стал посматривать веселее, что подало надежду на его спасение, а потому я ту же минуту отпустил у седла подпруги, брызнул опять ему холодной водичкой в ноздри и, тихонько тыкая его ногой под бок, начал чмокать да поднимать на ноги. Бедное животное, встав с большим трудом на дорожку, качалось, как пьяное. Я попробовал вести его за повод, но Серко едва сдвинулся с места. Но вот он, плохо встряхнувшись, кой-как зашагал за мной и сильно тянулся к воде, чтоб напиться. Дав ему хватить несколько глотков, я его повел уже бодрее, а подвигаясь к Нижнему, сел на него верхом. Тут ливень перешел в небольшой дождик, а затем выглянуло солнце. Вся окружающая природа, обмывшись таким потоком, смотрела как-то особенно весело, так что и я, почувствовав на себе эту живительную силу, уже бодро подъехал к дому Костылева. Яков Семенович, этот милейший и почтенный старик, сидел на своей небольшой терраске и пил чай.
— Ладно же вас отмочалило! — сказал он шутя.
— Да, батюшка, хорошо! Теперь хоть выжимать, так в пору.
— Ну так проводите скорее Серка во двор да лезьте в избенку, а я вот сейчас спрошу у хозяйки белье да снабжу вас халатом, а не поглянется, так хоть мой мундир надевайте.
— Спасибо, спасибо, Яков Семеныч! Теперь хоть капот вашей супруги, так и тот надену с большим удовольствием.
Забравшись к этому доброму старику, я скоро переоделся в его платье и уселся пить с ним чай.
— А вы слышали, что наш бедный ревизор уехал на Усть-Кару (особое поселье, при впадении реки Кары в Шилку) встречать Муравьева?
— Нет, не слыхал.
— Ну вот то-то и есть: сегодня утром его понесла нечистая сила.
— Так, значит, Муравьев возвращается с Амура?
— Да, сегодня ночью прибежал его адъютант, потребовал К. и сказал, что генерал-губернатор на днях должен проехать.
— Ну, а если он потребовал к себе К., то, значит, к нам в гости не будет.
— На плюет он на нашу Кару, — да и когда ему заниматься какими-то промыслами. Теперь у него на уме другое, и вот посмотрите, что «графа» захватит.
— Это не мудрено, — только того и добивается. А вот что он сам воздаст К. за все его действия?
— Да, это вопрос.
— Вот если б Муравьев спросил меня, чем наградить К., так я бы предложил прежде всего надеть на него сумасшедший костюм да березовой каши в пересыпку через неделю.
— Да! Дожидайте! Нет, смотрите, чтоб эта каша не доехала до нас, на Кару. То будет потеха.
— Понятно, что К. доложит Муравьеву все в превратном виде. Только знаете что, Яков Семенович! Я непременно опишу все его действия, как они есть, и постараюсь, чтоб это послание попало к Муравьеву.
— Ого! До него, батенька, далеко! А К., конечно, опередит вас и выцветит так, что смотрите, как бы худо не вышло.
— Ничего, Яков Семеныч! Будь что будет, а правда дороже всего, и живой в руки не дамся.
— А что же, в самом деле, попробуйте!..
Так мы протолковали еще долго. Потом я сделал все, что было нужно по своим делам, и уже ночью уехал в Лунжанки.
К. прожил на Усть-Каре несколько дней, виделся с Муравьевым, долго докладывал ему о своих действиях или наших упущениях и получил особое поручение, а в чем оно состояло — никто из нас об этом не знал.
Но вот в последних числах августа разнесся слух, что ревизор собирается и торопливо уезжает, а куда — неизвестно. Все карийские служаки заговорили и зашевелились повеселее, а некоторые ставили к образам свечи да служили молебны.
К. все это знал, понимал, почему идет такое ликование, и только злобно посмеивался.
Вскоре после этого прилетел ко мне в Лунжанки Васька, сияющий, в полном смысле этого слова, от радости, схватил меня за шею и начал целовать, весело говоря:
— Ну, Мамка, кричи скорей — слава богу!
— А что такое случилось?
— Сегодня К. отправился из Кары со всеми своими потрохами да целым чемоданом бумаг.
— Что же ты, голубчик, не распорядился, чтоб замести его след метлами?
— Прозевал маленько, а то, брат, и люди были подготовлены в желтых рубахах.
— Ну так почему прозевал?
— А видишь, мне сказали, что К. поедет с обеда, но он, проклятый, укатил утром.
— А! Это, брат, значит, предупредили его друзья. Ну, жаль, что не проводили с триумфом! А куда же он отправился?
— Да, кажется, на Бальджу (Золот. промысел. См. «Природа и охота», янв. — фев. 1885 г.), чтоб успеть и там произвести ревизию да пощупать Лебедкина.
— Вот, поди-ка, бедный Сереженька и не чает, сердечный, что такой приятель налетит к нему в гости.
— Ну да, господь с ним, мы тут ничем не пособим. А ты дай-ка мне поскорей закусить, да я побегу восвояси.
— Что так приспичило? А теперь, по нашему обычаю, вероятно, и коня твоего расседлали да запрятали под навес, а то жарко.
— Это, брат, напрасно!
— Ничего, успеешь, — ведь тебя на воде не несет. А вот пообедаем, потолкуем, тогда и ступай с богом.
Кобылин остался. Мы пообедали как следует, выпили при таком радостном случае, перебрали по ниточке все, что творилось К., и я прочитал приятелю черновое конфиденциальное письмо на имя горного начальника о действиях пресловутого ревизора.
— Ого-го! — сказал он, прослушав письмо.
— Ну что ты гогочешь? Чего испугался?
— Да ничего, только в некоторых местах очень сильно и резко уж сказано.
— Тем лучше, если оно попадет к Муравьеву.
— А разве ты этого хочешь?
— Иначе и писать не стоит.
— Ну, брат, смотри! Чтоб не погладили против шерсти.
— Не думаю, потому что Муравьев человек умный, он тотчас поймет и увидит истину, а фальши тут нет…