Из жизни кукол
Шрифт:
К Свену-Улофу Понтену, сидевшему в следственной тюрьме, в первый раз пришли на свидание. Алиса никогда еще не была так красива. А жена еще никогда в жизни не выглядела такой серой.
Дни, проведенные в заключении, смыли все плотины в его сознании. Он стоял рядом с собой и смотрел, как его деяния отделяются от него.
Что сейчас о нем говорят? Что пишут? Какую ложь распускают по Сети?
Вот вопрос: существует ли одна правда или их тысячи?
Стены камеры были выкрашены в темно-желтый цвет, призванный символизировать радость и энергию. Но Свену-Улофу казалось, что этот нечистый желтый, который уже начал выцветать, за десятилетия
Он несет на себе печать страха.
Свен-Улоф стал рассказывать, что у него в камере есть унитаз и раковина. Есть кровать, письменный стол, книжная полочка и окно, устроенное слишком высоко.
– Я вижу верхушки деревьев и гнездо. Я смотрю на гнездо каждый день, но птиц там еще не видел. А на потолке у меня лампочка, и в стеклянном шаре кучка дохлых мух. Они пробрались туда по двум длинным винтам с резьбой… – Он всплеснул руками. – Но как?
Оса и Алиса молча смотрели друг на друга.
Они видели, что он безумен, но не знали, как себя вести, и обе они понимали, что их сострадание ему не нужно.
– Может быть, они там были с самого начала, еще личинками, – продолжал он. – Родились взаперти, внутриведомственно.
Свен-Улоф Понтен болтал, о чем хотел.
Наконец-то он свободен.
– На стене есть динамик с диодом. Когда я нажимаю на кнопку, чтобы переговорить с надзирателем, загорается зеленый огонек. Когда связи нет, он светится красным, но надзиратели, конечно, слышат меня все время, независимо от того, какой огонек горит, красный или зеленый. Они слышат, как я мастурбирую по ночам. Когда я это понял, мне стало стыдно, но теперь я уже не стыжусь.
Пора сказать все как есть.
Сказать все. Без цензуры.
Ему было горько не из-за того, в чем его обвиняли. Такое может случиться с кем угодно, он ведь живет в стране, где люди гораздо больше хотят попасть в шоу “Парадиз-отель”, чем на юридический факультет.
Ему было горько из-за того, что он никогда не говорил о себе начистоту.
Свен-Улоф поднял руку и посмотрел на жену.
– Ты нищий на эмпатию человек, Оса. Другие люди тебя не волнуют. Даже собственная дочь. И мое моральное разложение – результат твоей неспособности к сочувствию. Ты прекрасно знала, что я делаю с Алисой, но не вмешивалась. Ты позволила мне оставаться больным.
– Нет…
– Да. Ты не помогала Алисе, ты не помогала мне. Ты просто помалкивала.
Оса смотрела на дочь, а Алиса смотрела на отца.
Но Свен-Улоф закрыл глаза.
– Алиса никому ничего не рассказывала, – продолжал он. – Даже в лечебнице. Это была наша тайна. Алиса меня не предала… В отличие от тебя.
– Но ты же не виноват, – сказала Оса.
Алиса фыркнула.
– Я не покончила с собой только благодаря маме. – Она расплакалась и сжала руку матери. – Здесь только один человек болен, – всхлипнула она.
У Свена-Улофа Понтена, сорока пяти лет, из Стоксунда, заместителя директора предприятия с годовым оборотом в восемьдесят миллионов, были сонные глаза.
Не держи меня, подумал он.
Пожалуйста!
Обними, если мы только и успеем, что обняться.
Любимая.
Прямо сейчас.
– Пошел ты, – сказала дочь.
Свен-Улоф остался сидеть, не открывая глаз. В попытке почувствовать себя нормальным он представил себе ужин в доме Армина Майвеса, в немецком Ротенбурге.
Когда бывшему военному не удалось откусить программисту половой орган, он раздавил тому тестикулы зубами и отрезал член.
Некоторые
Заключительные титры
Будущее
“Some people think little girls should be seen and not heard
But I say…
Oh Bondage! Up yours!
1, 2, 3, 4” [92]
В пятнадцати минутах езды от Сансет-Бич
Как в телесериале
Не квартира с балконом в Голливуде, а домик с верандой, почти у самой воды.
92
“Некоторые считают – на девочек надо смотреть, их не надо слушать
Но я скажу…
Рабство, отвали!
1, 2, 3, 4” (англ.).
И пошли они – те, кто сомневался, что у них все получится.
Небольшой деревянный замок: два этажа, веранда с видом на самый широкий пляж Калифорнии с самым белым песком. Гораздо лучше, чем Голливуд, который, что бы там ни говорила Нова, не так близко к океану. Жара здесь не душит, люди благодушнее, а листья у пальм зеленые и блестящие, а не изжелта-сухие, как в городе.
Им неописуемо повезло с этим домиком – вероятно, не обошлось без помощи агентов Новы, а денег хватило даже на сто литров краски. Дом больше не будет скучным желто-коричневым; он станет розовым. Вот почему они сейчас сидят на восточной веранде с малярными кистями, щетками и валиками, одетые в синие рабочие комбинезоны.
Они закончили красить две стены, взмокли и если бы были в силах, то спустились бы на пляж, искупаться. Но, скорее всего, никуда не пойдут, искупаются в бассейне. До вечеринки Нове еще нужно репетировать монолог, а Мерси поработать над эссе. Вечером к ним на барбекю придут Бен и Мэг, они живут через несколько домов от них.
Монолог Нова уже выучила, осталось только навести лоск.
– Я надеюсь на Мэг. Она хорошая актриса – может, посоветует что-нибудь дельное.
Нова закрывает глаза и повторяет слова, в точности как учил ее преподаватель драматического искусства.
“When the moon rises early, just as the Santa Ana winds kicks up out of nowhere, and the sun is just dropping out of sight, whoever you meet at the far side of the pier, is who you destined to be with” [93] .
Мерси опускает спинку шезлонга и ложится. Как странно все-таки оказаться здесь. Не больше года прошло, а кажется – целая вечность.
93
Когда на небосклоне появляется ранняя луна и теплый ветер дует с берегов Санта-Аны, когда солнце только-только исчезает за горизонтом, любой, кого ты встретишь на конце пирса, послан тебе самой судьбой (англ.).