Из жизни непродажных
Шрифт:
Лана прикусила губу, а Платон, сжав кулаки и покраснев, пробормотал под нос ругательство. Правда, по-английски.
– Мама!
– укоризненно сказал Саша.
– Тошка!
– возмущенно воскликнула Лана.
– Ох, я и впрямь не вовремя, при ребенке… - спохватилась Екатерина Кирилловна.
– Я не ребенок, я уже паспорт получил!
– заявил Платон.
– Платон, поводи меня, я сам еще боюсь ходить, а маме меня водить тяжеловато, - попытался спасти положение Саша.
– Вам должны были дать коляску!
–
– Как неловко получилось… Вот глупая!
– обругала себя Екатерина Кирилловна.
– Ну что вы, не переживайте, - вежливо сказала Лана, но в душе согласилась: да уж, умного мало. Не вообще, а в данной ситуации…
– Но раз уж мальчики нас оставили, я вам расскажу. Не потому, что люблю сплетничать, поверьте! Просто такое положение дел требует какого-то выхода. Какого-то поступка с вашей стороны. Я имею в виду газету.
– Вы хотите сказать, что мы должны описать все наши злоключения?
– растерялась Лана.
– Ну… Ведь название газеты - «Объектив», и вы всегда его оправдывали. А сейчас - весь город гудит, а вы три выпуска отмалчивались, ни слова на интересующую всех тему, а потом и вовсе на каникулы ушли!… Весь город говорит…
Лана не верила в такие вещи. Весь город говорит! Триста тысяч человек? Им что, нечего обсуждать, кроме того, что случилось с ее семьей?
– Екатерина Кирилловна, я поняла: вы советуете как-то… рассказать читателям всю эту историю. Послезавтра на планерке мы это обсудим… - Лана поморщилась, отвернулась и с неловкостью сказала: - Не обижайтесь, но мне невмоготу слушать еще и сплетни. То, что весь город говорит. И так тяжко…
Сашина мама, а по совместительству доктор исторических наук и директор краеведческого музея, покраснела, опустила глаза и пробормотала:
– Я совершенно не собиралась передавать сплетни. Просто мне небезразлична репутация газеты, в которой работает мой сын. Наша общая репутация небезразлична.
Лане стало стыдно. Ей пришлось пережить такое, о чем не хочется вспоминать. А Саше Матросову что, меньше пережить пришлось? А его маме? И она не только мама пострадавшего сотрудника газеты, она и сама может считаться членом коллектива, потому что за эти годы столько для газеты написала… Она тоже свой человек, и ей тоже сейчас тяжко.
Екатерина Кирилловна постояла молча, напряженно выпрямив спину, повернулась и пошла в ту сторону, куда Платон увел ее сына. Лана догнала ее через два шага, уцепилась за локоть и жалобно сказала:
– Простите меня! Простите поскорее! Или я сгорю от стыда!
По дороге домой долго молчали. Лана все еще ругала себя за свое поведение с Сашиной мамой, хотя они помирились и даже всплакнули, обнявшись.
– Ты на Екатерину Кирилловну не сердись, она ведь пережила не меньше нашего, - вдруг нарушил молчание Платон.
Между прочим, сцены, разыгравшейся между женщинами,
– Лишь бы она на меня не сердилась, Тошка, - со вздохом сказала Лана.
– Я иногда бываю… несносной.
– Да ладно, чего ты! Вы же хорошо попрощались, я видел. Она на тебя не злится, - утешил Платон.
– Ну, и что про нас плетут в городе?
– Ты, Тош, историю любопытной Варвары помнишь?
– Я фольклором не интересуюсь, - надменно заявил Платон.
– Не интересуется он… А я вот вспомнила не вовремя, - вздохнула Лана.
– Не потому не вовремя, что ничего не узнала, а потому, что обидела хорошего человека, который не просто поболтать хотел, а душой болеет за нас. Да и за себя тоже. Она ведь наш постоянный автор. И какой!
– Мам, не расстраивайся, тебе нельзя. Don’t worry! Be happy!
– пропел он своим скрипучим подростковым голосом.
– Ну и хорошо, что ничего не узнала, а то мучилась бы от несправедливости.
Они уже подходили к своему дому, когда позвонил Олег и сообщил о благополучном прибытии к старшим Стечкиным.
– Завтра с утра поедем навестить Влада, а потом - к теще, а то уже сколько она внука не видела, - доложил он.
– Домой вас, я так понимаю, послезавтра ждать?
– Нет, завтра поедем. Не могу же я первый рабочий день прогулять.
– Отлично, маме привет от нас…
– А как же! Ну, ведите себя хорошо…
– Все, теперь уборка неизбежна, - закончив разговор, сказала Лана Платону.
Решила начать с кухни Стечкиных, но запах еды, простоявшей целый день на столе, вызвал уже привычную реакцию. Платон, увидев ее страдальческое лицо, отобрал у нее тарелки.
– Мам, если тебя так тянет на уборку, иди у нас в квартире чистоту наводи. К дяде Паше завтра все равно его домработница придет, не знаешь, что ли?
– Знаю, но кухню хотя бы надо убрать…
– Ага! И будешь каждые пять минут унитаз пугать… Иди, я сам. И ужин я тебе приготовлю. Иди уже! Телик посмотри или почитай.
– Ну, хорошо… А ты ничего у нас парнишка растешь, заботливый!
– Лана хотела потрепать сына по голове, но он увернулся.
– Пубертатный период, - вздохнула она и хотела уже уйти, но остановилась, нерешительно глядя на Платона, который сновал по кухне, деловито собирая со стола остатки утреннего пиршества.
– Тош, Тимка как-то не очень хочет сестренку… А ты?
Платон замер с посудой в руках, помолчал…
– Ну у тебя и вопросики, ма… Откуда я знаю?
– Он осторожно поставил обратно на стол башню из чайных чашек, повернулся лицом к Лане и нерешительно сказал: - Вот если честно, я пока ничего не знаю. Мне только тебя жалко.
– Знаешь, Тошка, что в тебе неизменно с самого младенчества - так это твоя правдивость, - со вздохом сказала Лана.
– Не понял, ты меня хвалишь или ругаешь?
– с подозрением спросил Платон.