Изабелла Баварская. Приключения Лидерика. Пипин Короткий. Карл Великий. Пьер де Жиак
Шрифт:
— Ваше сиятельство, — холодно произнес Леклерк, — это наказание для солдата, а я не солдат.
— Делайте, как я сказал, — проговорил коннетабль, вдевая ногу в стремя.
Леклерк подошел к нему, намереваясь его задержать:
— Подумайте, ваше сиятельство.
— Итак, двадцать пять: ни больше, ни меньше, — повторил коннетабль и вскочил в седло.
— Ваше сиятельство, — сказал Леклерк, хватаясь за поводья, — это наказание для слуг и вассалов, а я не тот и не другой. Я свободный человек, свободный гражданин города Парижа. Прикажите две недели, месяц тюрьмы, — я повинуюсь.
— Не хватало еще, чтобы эти негодяи сами выбирали себе наказание! Прочь с дороги!
Коннетабль дал шпоры коню, и конь рванулся
Солдаты с удовольствием исполняли такие приказы, когда жертвой был буржуа. Горожане и солдаты ненавидели друг друга, и случавшееся время от времени перемирие не могло потушить взаимной неприязни; нередко бывало, что по вечерам где-нибудь на пустынной улице встречались школяр и солдат: тоща один хватался за дубинку, а другой — за меч. Мы вынуждены признать, что Перине Леклерк отнюдь не принадлежал к числу тех, кто в подобных случаях уступал дорогу, лишь бы избежать потасовки.
На этот раз повезло людям коннетабля, и когда Перине подкатился к их ногам, они оба набросились на него; очнулся Перине, когда его уже раздели до пояса и, связав над головой руки, прикрутили к суку так, что его ноги едва касались земли; а затем, отцепив от пояса мечи и положив их на землю, солдаты стали избивать Перине мягкими и эластичными ножнами с флегматичностью и размеренностью пастухов Вергилия.
Третий солдат подошел поближе и стал считать удары.
Сильное тело приняло первые удары; казалось, они не произвели никакого впечатления на того, кто их получил, хотя при свете луны видны были оставленные ими голубоватые полосы, но вскоре гибкие, как кнут, ножны при каждом ударе стали рвать кожу. Звук ударов из пронзительно-свистящего превратился в глухой, притупленный, похожий на хлюпанье грязи; к концу экзекуции солдаты били уже только одной рукой, другой прикрывая лицо от брызг крови.
На двадцать пятом ударе солдаты, добрые католики, остановились и посмотрели на содеянное. Осужденный не испустил ни единого крика, не произнес ни слова жалобы.
Дело было сделано, один из солдат спокойно засовывал меч в ножны, другой в это время своим мечом перерезал веревку, которой был привязан Перине.
Как только веревка оборвалась, Перине, которого только она и держала в стоячем положении, упал на землю, впился в нее зубами и лишился чувств.
ГЛАВА XIX
Спустя месяц после того, как все это случилось, Париж оказался в центре грандиозных политических событий.
Никогда крах не угрожал французской монархии до такой степени: три партии рвали на части королевство, каждая старалась ухватить кусок пожирнее.
Как мы уже говорили, в Нормандии высадился король Англии Генрих V вместе со своими братьями герцогами Кларейсом и Глостером. Он атаковал крепость Тук, которая после четырехдневной осады капитулировала. Оттуда Генрих V отправился на Кан, город подвергся осаде, защищали его сеньоры с прославленными именами — Лафайет и Монтене. Несмотря на упорное сопротивление, Кан был взят. К славе новых побед примешалась память о победах, одержанных при Гонфлере и Азенкуре, — Нормандия пребывала в отчаянии. Более ста тысяч человек бежали и нашли убежище в Бретани; королю Английскому достаточно было показаться или выслать вперед небольшой отряд солдат — и город сдавался. Так пали города Аркур, Бомонле-Роже, Эвре, Фалез, Бэйе, Лизье, Кутанс, Сен-Ло, Авранш, Аржантон и Алансоы. Лишь Шербур продержался дольше, чем все перечисленные города, вместе взятые — его защищал Жан д’Анжен, — но и он вынужден был сдаться; а так как Шербур — это ворота в Нормандию, то вся Нормандия оказалась под властью Генриха V Английского.
Королева и герцог, со своей стороны, занимали Шампань, Бургундию, Пикардию и часть Иль-де-Франс; Санлис держал сторону бургундцев, Жан де Вилье сеньор де Л’Иль-Адан распоряжался в Понтуазе, но поскольку он был не в ладах с коннетаблем, обращавшимся с ним высокомерно, то отдал этот город, расположенный всего в нескольких лье от Парижа, герцогу Бургундскому, — тот выслал туда подкрепление, а правителем оставил де Л’Иль-Адана.
Остальная часть Франции, которою от имени короля и дофина правил коннетабль, была не в силах противостоять врагу, ибо к графу Арманьякскому, подтягивавшему свои войска к столице королевства, то и дело поступали жалобы от жителей городов и селений, где проходили его солдаты, что те их грабят; солдаты и впрямь были голодны и давно не получали жалованья. Недовольство стало всеобщим, коннетабль не знал, кого ему больше бояться: своих или чужих.
Герцог Бургундский, отчаявшись овладеть Парижем силой, решил воспользоваться недовольством, которое вызывала политика короля — этим недовольством кораль был обязан коннетаблю, — и обеспечить себе поддержку в городе. Преданные ему люди тайком проникли в Париж, группа заговорщиков готовилась открыть ему ворота Сен-Марсо. Некий служитель церкви и кучка горожан, живших поблизости, сделали вторые ключи от ворот и послали к герцогу человека, дабы предупредить о дне и часе задуманного предприятия. Исполнение задуманного герцог возложил на Гектора де Савеза, выказавшего храбрость и ловкость в деле похищения из Тура королевы, а сам с шестью тысячами человек отправился ему на подмогу.
В то время как вся эта армия в полнейшем молчании движется на Париж, чтобы осуществить дерзкий замысел, мы проведем читателя в огромную залу замка Труа-ан-Шампань, где держит свой двор королева Изабелла, окруженная бургундской и французской знатью.
Тот, кто увидел бы королеву восседающей в раззолоченном кресле в этой готической зале, выставившей напоказ всю роскошь бургундского дома; тот, кто увидел бы, как одному она улыбается, другому грациозно протягивает прекрасную руку, третьему говорит приветливые слова, — ужаснулся бы, заглянув в ее душу, кипевшую ненавистью и сотрясавшуюся от жажды мщения, а также той борьбе, которую выдерживала эта гордячка, обуздывая бушевавшие в ней страсти, что составляло удивительный контраст с величавым спокойствием ее чела.
Чаще других она обращается к молодому сеньору, стоящему по правую руку от нее: он приехал последним, его зовут Вилье де Л’Иль-Адан. Он тоже прячет под приветливой улыбкой и ласковыми словами ненависть и планы отмщения, часть из которых уже осуществил, отдав герцогу Бургундскому город, порученный его заботам. А герцог Бургундский, подумав: кто изменил однажды, изменит и в другой раз, — не взял его с собой в Париж и, сделав вид, что оказывает ему большую честь, отправил его к королеве.
Немного позади, справа и слева, оперевшись на край кресла королевы, стоят в полупочтительной-полусвободной позе и вполголоса разговаривают о чем-то два наших старых знакомца — де Жиак и де Гравиль: заплатив выкуп, они вольны были вернуться к своей прекрасной повелительнице и предложить ей свою любовь и меч. Всякий раз, как она обращает свой взор в их сторону, ее чело хмурится: ведь они боевые соратники шевалье де Бурдона; когда они вдруг произносят имя несчастного молодого человека, оно скорбным эхом отдается в ее сердце, что вопиет о мщении.
Внизу, по левую сторону от ступеней, которые возносят над всеми, словно трон, королевское кресло, расположились Жан де Во, Ле Шатлю, де Л’Ан и де Бар. Жан де Во рассказывает, как несколько дней назад они с его родственником Гектором де Савезом захватили в церкви Шартрской Божьей Матери Гелиона де Жаквиля и убили его, в чем они могут поклясться. Чтобы не замарать алтарь кровью, они вытащили де Жаквиля из церкви и, несмотря на мольбы, несмотря на обещание выкупа в пятьдесят тысяч экю золотом, нанесли ему столь тяжелые раны, что спустя три дня он скончался.