Избави нас от зла
Шрифт:
В спальне воцарилась тишина. Казалось, внезапно затрепетали и стали еще темнее тени. Лорд Рочестер подался вперед, превозмогая боль, и хриплым шепотом спросил:
— Каким образом? Как ему это удалось?
Ловелас пожал плечами и криво улыбнулся.
— У евреев существует миф, будто душа способна переходить из одного тела в другое, становясь призраком, которого они называют гильгул. Это, конечно, языческая легенда, и все же в Праге, похоже, тайком верили, что в ней скрыты намеки на какую-то более высокую и еще более жуткую правду. Потому что, милорд, чем мог быть тот голем, если не плотью от плоти мифического гильгула, ссохшаяся пыль которого заключала в себе переселившегося духа? Тадеуш явно тоже проникся духом этой премудрости, хотя, согласно его толкованию, для создания голема нужен был другой материал, да еще и пропитанный кровью.
—
— Дух восстал из праха благодаря совершенному жертвоприношению, — ответил Ловелас. — Тадеуш очаровал своим взглядом Крёгера, а потом полоснул ножом по обнаженному горлу. В его намерение, несомненно, входило также убийство Самуила и Хазлера, однако пролитой крови Крёгера оказалось достаточно, чтобы от одного ее соприкосновения с глиной карьера вокруг его безжизненного тела все внезапно зашевелилось. Увидев это, сэр Чарльз упал на колени. Из его горла вырвался крик ликования, и он приник к земле. Глиняная пыль сразу же поползла по нему, словно полчище голодных мух, ее становилось все больше и больше, пока сэр Чарльз не оказался целиком погребенным под бурлившим облаком этой непроглядной тьмы. Самуил отвернулся от этого зрелища, и Хазлер не сразу заметил, что старый еврей пустился наутек. Он бросился в погоню, но поскользнулся. Поднявшись, он с трудом выбрался из карьера. Самуила нигде не было видно. Хазлер оглянулся. Весь карьер был, казалось, охвачен бурей. Он смутно видел Тадеуша, который простер руки и обращался с какими-то словами к глиняной фигуре, лежавшей на том месте, куда недавно упал сэр Чарльз. Хазлер поспешил прочь, не оглянувшись ни разу.
— Выходит, он не видел, что произошло дальше?
Ловелас пожал плечами.
— Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы представить себе дальнейшие события. Тадеуш должен был надежно запаковать тело сэра Чарльза, несомненно прихватив с собой достаточно сухой глины и ила с берега реки. Вы читали письмо моего отца, милорд, и, вероятно, помните, что он обнаружил в подвалах дома Уолвертонов землю, которая, казалось, присасывалась к его сапогам.
— Вы полагаете, что какие-то частицы этого духа могли оставаться в ней?
— Конечно, иначе зачем Тадеушу понадобилось привозить с собой так много этой земли?
— Но почему в Вудтон, Ловелас? Зачем так далеко?
— Потому что Вудтон ближе всех к Стонхенджу. Тадеуш многое знал от сэра Чарльза. И не следует забывать, милорд, что Тадеуш переписывался с мадам Маркизой, а та, в свою очередь, поддерживала связь с доктором Ди. Когда сэр Чарльз описывал достопримечательности неподалеку от своего дома, Тадеуш, несомненно, понял, что речь шла о древних вехах могущественной линии власти. Он знал, что найдет эту линию без помощи книги, и для этого ему не потребуется пытать какого-нибудь английского еврея.
Лорд Рочестер скривил губы.
— Когда этот Хазлер убежал из карьера, он больше не встречался с Самуилом? — спросил он.
Ловелас улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Охвативший его ужас был так велик, что он не был способен ни на что другое, кроме отчаянного бегства.
— В свое горное убежище?
— Да, туда, где он безвылазно сидел много лет и постепенно превращался в развалину, не переставая думать о том ужасе, свидетелем которого оказался, и дрожа от страха перед неизбежностью появления в его крепости существа, подобного Тадеушу.
— Было бы воистину милосердием положить конец такому существованию.
— Воистину.
Наступило молчание.
— Полагаю, вы сразу же направились в Прагу, — спросил наконец лорд Рочестер, — чтобы выяснить, жив ли еще Самуил?
Ловелас кивнул, помолчал и снова улыбнулся.
— Перед тем как мы оставили Германию, у Миледи пробудилось и все время нарастало такое же, как у вас, милорд, стремление к милосердию. Проявлялось это, конечно, совершенно по-женски, но с теми же повторявшимися приступами тошноты. И все же, как вы только что обмолвились сами, таково уж свойство милосердия, если оно к тому же время от времени позволяет еще и удовлетворить аппетит. Такого вот сорта милосердие и проявила Миледи к Конраду Хазлеру.
Произнеся последнюю фразу, он в злобной улыбке обнажил зубы. Когда она исчезла с его лица, Ловелас стал разглядывать свои ногти, а потом спокойно сказал:
— Да, когда с этим было покончено, мы продолжили свой путь в Прагу.
«Потому что, как учил раввин Лев, в любой розе можно найти все тайны мира».
— Мы приближались к городу, — продолжил свой рассказ Ловелас, — не питая больших надежд на то, что раввин еще жив. Он уже был стариком, когда с ним встречался Хазлер, а это произошло более двадцати лет назад. Его страдания в ночь этой встречи тоже были ужасными. Я был склонен, как только мы въехали в Прагу, направиться
Мы подыскали себе квартиру в каком-то особняке, стоявшем в тени замка. Миледи сразу же ускользнула на улицу. Я не пошел с ней. Боль в животе становилась все острее. И все же, когда я свернулся калачиком в постели, дожидаясь возвращения Миледи, мое нетерпение тоже стало нарастать. В конце концов оно одержало верх, и у меня не осталось сил ее дожидаться.
Подавив свою боль, я отважился окунуться в унылые сумерки города. Я пересек мост и углубился в гетто, а потом точно так же, как когда-то Паша, попал в лабиринт его кривых, грязных улочек. Они привели меня к дверям синагоги, хотя я и не ставил перед собой такую цель. Я услышал доносившийся изнутри жалобный голос и бормотание нескольких ответных голосов. Зайдя внутрь, я посмотрел через какое-то окошко на собравшийся совет. Я сразу узнал это место — его показывал мне в своем воображении Паша. Но воздух был тяжелым, пропитанным смрадом масляных ламп. В их свете все выглядело таким блеклым и мутным, что я едва различал фигуры находившихся там людей. Однако я смог разобрать слова, которые они повторяли нараспев. Это была скорбная песнь о том, как был разрушен Иерусалим, и о том, что тогда, накануне разрушения, тоже появлялся Странник. И теперь я стоял там, где он появился во второй раз, с приготовленной в дар книгой в руках. Меня бросало в дрожь от одной мысли об этой книге и тайнах, которые она могла в себе содержать.
Я отвернулся от окошка. Передо мной была лестница. Одного взгляда на нее оказалось достаточно, чтобы мое сердце начало учащенно биться. Я подошел к ней и стал подниматься по ступеням. В темноте перед собой я смог различить темный прямоугольник двери. Я открыл ее, вошел внутрь и сразу ощутил такую боль, словно наткнулся на стену ножей. В тот же момент все мои мысли утонули в непроглядном облаке полного замешательства. Какое-то мгновение я не сомневался, что меня охватил страх. Все, что я мог видеть вокруг себя, это сундуки и кучи книг. Под толстыми слоями пыли их контуры вырисовывались нечетко. Я наклонился и прикоснулся рукой к полу. Моя боль сразу же резко усилилась, ток крови в венах потрясла какая-то мощная приливная волна. Я задрожал всем телом, потом, едва передвигая ноги, попятился и вышел за дверь. Оказавшись на верхней площадке лестницы, я снова услышал донесшиеся снизу жалобные звуки песнопения. Внезапно они показались мне настолько горестными, наполненными таким отчаянием, что к моему ощущению ужаса добавилось ощущение крайнего одиночества. Оно казалось мне таким безысходным, что я в полном смысле слова задыхался, не находя способа избавиться от него. Я спустился с чердака, вышел на улицу и окунулся в прохладу ночи. Я жадно глотал воздух и внезапно почувствовал в нем запах свежей крови. Меня снова охватила паническая дрожь. Я резко повернулся и увидел перед собой улицу мясных лавок. Дрожь сразу же прошла, меня стал душить смех облегчения. Я торопливо зашагал прочь, всеми силами стараясь изгнать остатки ужаса, застрявшего где-то внутри. Но воздух был отвратительным, куда бы я ни повернул. Тесным зловонным переулкам, казалось, не будет конца. Рядом с каким-то публичным домом я едва не угодил в колодец для замачивания кожи. За ним было множество самих кожевенных лавок. В их расположении относительно друг друга не было никакого порядка, кривые переулки оказывались тупиками. Все же мне удалось выбраться из лабиринта. Позади этих лавок я обнаружил узкие ворота, прошел через них и совершенно неожиданно для себя оказался на открытом месте.
Я огляделся. Передо мной смутно вырисовывались странной формы плиты. Они, казалось, торчали из земли повсюду. Я двинулся вперед и понял, что шагаю среди беспорядочно разбросанных могил, расположенных группами, в которых плиты чрезвычайно близко примыкали одна к другой. Эти отдельные группы могильных плит образовывали округлую линию, напоминавшую челюсть старика с остатками зубов. У меня не было иного выбора, и я пошел петлявшей между могилами тропинкой, потому что земля по обе стороны от нее была высоко вздыблена неровными буграми. Меня не удивило, что узкие щели между камнями были затянуты тускло серебрившейся паутиной. Я сделал глубокий вдох. Воздух, казалось, стал удивительно чистым. На мгновение остановившись, я еще раз глубоко вдохнул, а потом закрыл глаза и прислонился к одному из надгробий, стараясь успокоить все еще сильно бившееся сердце.