Избави нас от зла
Шрифт:
Он хмуро посмотрел на меня.
— Вы так погрязли в пороках, что действительно не можете быть очищены?
— Я знаю, сэр, — ответил я ему, — что не могу быть спасен ни вашим Богом, ни каким-нибудь другим.
Его лицо сильно побледнело, как и в тот раз, когда я его ударил.
— Я вижу, сэр, — злобно прошептал он, — что вы, подобно змию, тайно заползли в самое сердце нашего святого братства. Что же… — Он наклонился ко мне, продолжая шипеть: — Ваши намерения должны быть пресечены. Посмотрим, останется ли какой-то тяжкий труд, который минует вас, благословенный тяжкий труд и исправление молитвой. И если вы покажете себя никчемным мусором, ну, тогда, сэр, придется смести вас и бросить в огонь!
Ловелас замолчал и криво улыбнулся.
— Конечно, — продолжал он, едва заметно поведя плечами, — я легко мог снова его ударить, но
Лорд Рочестер рассмеялся.
— Я всегда говорил: будь у нас мужество, мы все выглядели бы трусами.
Ловелас пожал плечами.
— Возможно. И все же не одна только трусость заставляла меня цепляться за жизнь.
— Как вас понимать?
Ловелас прикрыл глаза.
— Не могу определенно сказать, — заговорил он. — Однако помню, что в тот самый момент, когда началась моя порка, я смотрел на штормовое море и думал, как легко потерялся бы я в его волнах, окажись за бортом… Зачем стремиться в дикость гор и лесов, думал я, когда прямо передо мной куда более безнадежная дикость? И все же, когда я уже решил, что прыгну в море, память рисовала мне ненавистное лицо, которое являлось мне в кошмарных снах в Праге. Высеченное из горной породы, оно поворачивалось ко мне, пристально смотрело на меня, встречалось со мной взглядом. И я воображал, что все это происходило снова, и понимал, вглядываясь в бушевавший шторм, что вовсе не хочу погибнуть в пучине океана.
— Почему же? — мрачно подал голос лорд Рочестер. — Я не понимаю.
— Я чувствовал… — Ловелас замолчал.
Его взгляд был отчужденным и странным, направленным куда-то очень далеко.
— Это могло быть ощущением… Провидения… Какого-то порядка вещей, очень тонко переплетенных невидимыми нитями… Такого строгого порядка, что мне вдруг страстно захотелось понять, куда эти нити не велят мне идти. И тогда я понял.
— И все же откуда вам было знать, что Провидение не желает, чтобы вы отправились именно в океанские глубины?
— Я не мог знать этого, милорд. И действительно стал бояться, что это и есть моя судьба. Потому что проходили недели, а юмор мистера Шелдона становился невыносимым, все более яростным и ледяным, как зимние штормы, сулящим, казалось, почти неминуемую гибель. Что касается порок, удовольствие которых мне довелось вкусить первым, то теперь они проводились все чаще и становились все более жестокими. Зачастую мистер Шелдон предпочитал размахивать плетью сам. Для него стало особенно важным докапываться до корней супружеской неверности. Достаточно было одного брошенного греховного, как ему казалось, взгляда или щек, зардевшихся краской стыда, как неотвратимо выносился приговор о наказании за провинность. Однажды, когда мы уже были в море более девяти недель и со дня на день ожидали появления берегов Новой Англии, за прелюбодеянием застали обнаженных мужчину и женщину. Гнев мистера Шелдона был ужасным. Им, казалось, овладела жесточайшая лихорадка. Его глаза блестели, все его тело судорожно тряслось. В безумии своей ярости он даже приказал подвергнуть публичной порке женщину, нарушившую супружескую верность, и сам отхлестал ее своей сильной богобоязненной рукой. Точно так же он обошелся с прелюбодеем-мужчиной, а потом приказал опустить его за борт на веревке.
— Посмотрим, — закричал мистер Шелдон, — не охладит ли такое крещение распутство, которое жжет его чресла!
Можно было не сомневаться, что подобная ванна могла заморозить самые жаркие сердца. Была середина зимы, и нам, стоявшим на палубе, снег и ветер слепили глаза. Мы услышали крик мужчины, оказавшегося
После того случая прелюбодеянием больше никто не занимался. Для меня было настоящим счастьем отсутствие на корабле мало-мальски привлекательных женщин. И тем не менее, несмотря на воздержание, меня не покидало ощущение, что я все еще могу утонуть, правда вместе с кораблем, потому что в последующие дни шторм усиливался и усиливался, а надежды добраться до берега оставалось все меньше и меньше. Но наступил день, когда ветер стал стихать, и вскоре палуба огласилась криками, возвестившими о нашем прибытии в залив Массачусетс. Я поднялся наверх и увидел, что мы приближались к берегу, но с севера надвигались тучи, чернее которых мне прежде не приходилось видеть. Было ясно, что оказаться в безопасности мы могли бы, лишь обогнав время. Путешествовавшая на корабле братия надеялась высадиться в Салеме, где, как говорили, обитали Божьи Избранники. Но, едва впереди показались едва заметные огни города, нас вынесло обратно в залив. Ветер развернул корабль, а потом изменил направление и понес его на скалы. Наша судьба, казалось, была предрешена. Потом мы снова увидели огни и дома на берегу. Вскоре показалась гавань, и я понял, что мы спасены.
Оказавшись на суше, мы узнали, что попали в рыбачий городок под названием Марблхэд. Однако сразу стало ясно, что моя братия надолго в нем не задержится. В этом месте не было и намека на святость, все дышало жестоким варварством, таким же грубым, как скалы, к которым лепились невзрачные домишки, и таким же яростным, как ветры, которые окатывали эти скалы брызгами вздымавшихся выше домишек волн. Братия провела в Марблхэде одну бессонную ночь, дрожа от холода и непогоды, но еще больше от благоговейного ужаса, который не позволил эти людям ступить на твердую землю, где было много таверн, а на улицах полно пьяных. На следующий день шторм утих, и корабль братии продолжил свой путь. Однако я с ними не остался, улизнув с корабля сразу же, как только заметил на берегу подвыпивших гуляк.
Я провел в Марблхэде несколько дней, обосновавшись в комнатушке на втором этаже мрачной вонючей таверны. Я постарался наилучшим образом позаботиться о запасах, однако у меня еще не было реальных планов в отношении того, куда идти и когда отправиться в путь. Была некоторая надежда дождаться весны, потому что штормы становились все более жестокими, и ветры наметали все более глубокие снежные сугробы. Я сомневался, что смогу далеко уехать при таких погодных условиях. Моя боль тоже снова усилилась. Кровь, сочившаяся из сосков, становилась гуще, а живот покрылся пятнами, цвет которых походил на синяки, нанесенные ударами изнутри. Все, что я мог заставить себя делать, это как можно реже прикладываться к горлышку бутылки с мумие. Это была последняя и уже почти пустая бутылка. Я знал, что не должен выпить остатки эликсира в таверне, потому что без мумие у меня не оставалось никаких шансов добраться до глубин этого сурового континента. Я валялся в своей комнатушке, скорчившись на кровати, и сожалел о том, что не стал жертвой кораблекрушения.
Однажды вечером я задремал, и мне снова привиделось лицо в горах. Как и во время прошлых видений, глаза старика медленно открылись, и в то же мгновение до моего слуха донесся пронзительный крик. Я сразу проснулся. Снизу, из таверны, слышался приглушенный гул, а потом снова раздался крик. Я закрыл глаза. Видения не было, крики, казалось, тоже смолкли. Я поднялся с постели и с трудом спустился вниз по лестнице, То, что творилось в таверне, было, казалось, пропитано буйством и жестокостью. Люди обменивались колкостями, дико смеялись и глядели на открытую дверь, через которую в помещение таверны врывался ветер. В дверях стоял высокий поджарый мужчина. Он кутался в плащ, а шляпу натянул так низко на лоб, что я не смог разглядеть его лицо. Увидев меня, он, казалось, сделал движение в мою сторону, но потом повернулся спиной и сразу же исчез в ночи. Я последовал за ним на улицу. Шел сильный снег, но сквозь порывы метели я заметил его фигуру, удалявшуюся в направлении холма за поселением. Мне стало не по себе. Я знал, что на этом холме не было ничего, кроме могил. И вдруг неведомо как, но я почувствовал, как меня что-то дернуло, потянуло назад… Да, словно какие-то невидимые нити…