Избавитель
Шрифт:
Все остальные заместители Тиррана ничего из себя не представляли.
Проводив взглядом ласточек, Тирран хмуро улыбнулся и отошел от окна в глубь залы. Воцарилась тишина. Ждали Савву. Он задерживался по какой-то причине…
Савва, теневой правитель этой страны, еще раз перечитал письмо, которое слуга нашел под дверью, и задумался. Мысли его были холодные, скользкие.
«Что, если все это правда?..»
В письме анонимный автор сообщал о том, что у Никитских ворот каждую ночь рассыпают пальмовые листья, ждут Избавителя и жезл уже отлит…
Савва выронил письмо. Взгляд его переместился на портрет Старика. В сети морщин
Женился Савва рано, но поссорившись с тещей, ушел от жены, не тронув ее. В тот же год он сошелся с женщиной, которая уже была замужем и имела детей, но и с ней он не ужился, устав от ее дурного нрава, и вступил в связь со служанкой, которая уже была беременна от мужа. Спустя несколько месяцев она родила девочку, которую он усыновил, а еще через год — мальчика. Мальчика он признал и с детства приблизил к себе, сам обучал его читать и писать, мальчик даже перенял его подчерк. Дочку он не захотел ни признавать, ни воспитывать. Так они и выросли, не зная друг друга. Когда сыну исполнилось 17 лет, он получил письмо, сообщающее об их постыдной связи. Савва был просто потрясен…
Слуга тихо окликнул его.
— Уже пора…
— Да, да, я слышу… — Савва закутался в полы халата, расшитого золотой ниткой и отороченного лисьим мехом, хмуро глянул на пожилую, бедно одетую деву с тонкими чертами лица, сохранившего в себе былую красоту. Она сидела в кресле у камина и раскладывала пасьянс. Тонкие губы, слой румян, скрывающий землистую кожу, нос, как у коршуна. Он вспомнил себя малюткой на ее руках, ее прибаутки. Она исполняла любую его блажь. Вспомнилась мать, страстная, как итальянка, она во всем любила размах. Вся в вихре огорчений и забав, она часто путала день и ночь. Парик с завитками, туфли на шпильках, платье, как туман. Звеня украшениями, во всей своей красе, словно луна, она среди ночи срывалась куда-то впопыхах, в большой свет, в театр, куда глаза глядят. Дом для нее был, точно каменный застенок. Жизнь ее, к несчастью, была коротка. Она так и не узнала ни его любви, ни его ночных страхов, когда он чуть живой от холода, не помня себя, караулил ее у дверей спальни. Он все бы отдал за этот ее быстрый, жадный, мимолетный взгляд, как прикосновение. Отец Саввы был равнодушен к театру и большому свету. Он глох от музыки, а от запаха цветов его мучила астмы. Он был другой. У него все было по плану. Он из всего извлекал пользу и морил Савву скукой.
«Учись, потей, с жизнью не шутят…» — Отец вставал вместе с коровами. Он и Савву будил чуть свет и запирал в библиотеке среди пыли и книг…
Увиделся дом в проулке на Птичьем холме, уже дважды ограбленный и, говорят, уже снесенный. Вместо дома построили музей. В вязи черных веток обрисовалось лицо матери, вспыхнули ее кошачьи глаза. Возможно, останься он с ней, он не жил бы в такой заботе.
Савва вздохнул. Минуту, другую он сидел в оцепенении, потом встал и подошел к окну. Все то же: ворота в малый круг, над ними светофоры, как кошачьи глаза, купола, клубы дыма, стаи ворон, точно души умерших, что вечно живут в этих дымах…
Савва невольно зажмурился, увидев, как на него несется все это. Пятясь, он отступил от окна и сел на кровать. Чувствовал он себя отвратительно. Ночью у него был обморок, когда дверь спальни внезапно сама собой распахнулась настежь…
— Бог оставил эту страну, а где нет Бога, там бродят призраки… — сказала дева, как будто прочитав его мысли.
—
— Тебе уже давно пора быть в Ассамблее… — Дева смешала карты.
— Да, пора… — Савва встал…
В зал ассамблей вошел Певец, несущий некий символ музыки, затем Астролог с гороскопом в одной руке и пальмовой ветвью в другой, за ним Писец с крылышками на голове, сосудом и камышовой палочкой и Держатель Палантина с чашей для возлияний. Позади всех шел, опустив голову, Савва, похожий на мумию фараона. Здоровье его резко ухудшилось в последние дни. Слегка искривленную голую шею его обнимал большой черный бант, подчеркивающий болезненную бледность щек…
Молча, не поднимая головы, Савва сел на свое место, вытянув перед собой изувеченные подагрой ноги.
В зале повисло молчание.
Савва хмуро, вскользь глянул на собравшихся в зале, и закрыл глаза. Все его раздражало. Захотелось свернуться в клубок и заснуть. Не открывая глаз, он поманил слугу и попросил укрыть его пледом. Пока слуга возился с пледом, у Саввы возникали какие-то мысли, но он не придавал им значения.
Как-то вдруг вспомнилось детство, дом с верандами. Ребенком он забирался по узловатому стволу груши на крышу с книгой и кульком липких карамелек. Вспомнился запах и вкус груш, какой-то сладковато-тошнотворный. Как будто покачиваясь на волнах, Савва перенесся в убогую комнатку с лепными херувимами и свисающей с потолка керосиновой лампой, от которой на стенах появлялись изменчивые тени, видения, то лучшее, что видится душе в сумерках. Они выплывали из пустоты, пронизывая невольной дрожью и какой-то странной тоской, от которой он просыпался весь в слезах. Вспомнилась девочка 13 лет с тощими рыжими косичками…
— Хочешь, я тебе почитаю… — услышал он ее слегка картавый голос и подкрутил фитиль лампы. Разноликая, в ночной рубашке с бахромой, она сиротливо сидела на огромной кровати с никелированными дугами и шарами. Бледное, продолговатое лицо, длинные руки, изящно изогнутые, как крылышки, выпорхнули из ночной рубашки. Она раскрыла книгу и стала читать вслух, медленно, то и дело сбивалась.
За окном шумел город, придавленный низким небом. В свисающих полосках липкой бумаги шелестели мухи. На подоконнике пламенели бархатисто-пунцовые герани…
Увиделась уже другая сцена. Как-то неестественно нависнув над комодом, он слушал радио. Передавали последние известия. Она лежала на кровати и читала какую-то книгу. Она вечно что-то читала. На него она не обращала внимания.
— Скажи, ты меня любишь?.. — вдруг спросил он.
Она промолчала, лишь слегка сощурила свои фиалковые глаза.
— Ну, что ты молчишь?..
— Да, люблю… — Податливо вяло она приподнялась на локте, отложила книгу, неожиданно расплакалась и выбежала на террасу.
Он выключил радио. Руки его дрожали. Он так остро ощутил ее смятение. В синей дымке высветилось все ее стройное тело, нерешительно замершее у края открытой террасы. Вскинув руки, она оглянулась. Пальцы ее что-то неуверенно ощупывали в воздухе, запоминали. Поразил ее взгляд, бессмысленно остановившийся…
Паутина сна порвалась, и тени прошлого расплылись по стенам, словно дым…
— Можно начинать?.. — Тирран почтительно склонил голову чуть вниз и набок и за ним все тринадцать заместителей, занимающих семь полуколец, склонили головы чуть набок и вниз.