Избавитель
Шрифт:
Начальник Тайной Канцелярии вышел.
Савва прикрутил лампу.
Мелькали мысли, воспоминания, что-то ничтожное, нечистое…
Почудилось, что кто-то ходит по кабинету, роется в ящиках стола. Лампа вспыхнула и погасла. Раздался отрывистый скрип, все затихло. Сглотнув комок в горле, Савва зажег лампу. В комнате никого не было…
Как-то вдруг ослабев, Савва прилег на диван и погрузился в свое одиночество, где были только, боль, страх и отчаяние. Даже в детстве он был одинок. В детстве это одиночество представлялось, как пустота, мрак, затягивающий куда-то, и такой глухой и глубокий, что глазом не обнять. Пальцы его вздрогнули, зашевелились. Он нащупал пуговицу на спинке дивана. Он старался отогнать от себя эти мысли о пустоте. На короткое время он забылся. Перед глазами замелькали какие-то картины, лица, как будто одни и те же и точно скрывающие за собой что-то еще.
И за светом есть свет, и за тьмой еще большая тьма…
Очнулся Савва
На мгновение Савва потерял сознание от боли. Он был слеп и беспомощен. Он падал спиной куда-то в пустоту, в бездонный ужас. Что-то непереносимое, немыслимое…
— Нет, нет, только не это… — прошептал он застывшими губами. Отступая, он споткнулся, пнул ногой чемодан. Чемодан раскрылся, и оттуда вывалились пластинки Апрелевского завода, какие-то письма, будильник, заводная балерина. Подняв руки, она закружилась. Маленький, бледный призрак девочки с тощими косичками. Она мечтала стать прима-балериной. Он смотрел на нее, не отрываясь. Вспомнилось, как она качалась на сучковатой яблоне и бросала в него вишневые косточки, а он лежал на крыше, читал. В какой ужасающей нужде она жила, но была так счастлива этим мгновением. Он невольно улыбнулся. И для него была блаженством эта минута игры. Он позвал ее. Она поднялась к нему на крышу. Вспомнилась эта внезапная близость, возникшая из ничего и совершенно естественная. Они увлеклись игрой и слишком далеко зашли. Его остановил страх. Запомнилось ее лицо в эту минуту, отчужденное, грустное. Ему стало как-то не по себе. Он знал, что больше не увидит ее, что все погибло, несмотря на его жалкие потуги продлить это блаженство словами и фразами. Она лишь молча качала головой, а он отступал шаг за шагом. В этой ее немоте был крик, была жалость и сочувствие, как будто он должен был умереть…
Савва лег на спину, сложив руки на груди. Постепенно пришло ощущение покоя. Все как-то отодвинулось, и олива в кадке, и бюст Старика, и окно…
И снова она увиделась ему в каком-то радужном мрении. На столике у кровати горела лампа. Она спала. На шее билась синяя жилка. Она боялась темноты, собак, лошадей, грызла ногти и до 13 лет играла в куклы. Ее мать была актрисой на вторых ролях…
Вдруг повеяло холодом. Застучали часы. Савва зажал уши руками, чтобы не слышать этого равнодушного и ужасающего стука, и позвал слугу…
— Что-то я хотел тебе сказать?.. пожелать, потребовать или попросить?..
— Да… — По тону повелителя слуга понял, что нужно улыбнуться, но не осмелился.
Савва смотрел и на него, и мимо него.
Несколько минут болезненного созерцания собственного я. Желаний не было, были лишь растревоженные мысли, которые Савва не мог собрать.
«Интересно, как их готовят?.. или дрессируют?.. мог бы ведь и улыбнуться для разнообразия… — Слуга как будто раздвоился. Из-за его спины высунулся бюст Старика. Савва усмехнулся. — Странно устроен человек… кажется, Свифт построил дом для умалишенных и сам в нем поселился… нашел себе теплое место… теплое место — это цель в жизни, а смысл?.. неплохо бы выпить рюмку домашней наливки… отвести душу… — Взгляд Саввы переместился на слугу. — Что он здесь делает?.. может быть хочет прославиться, как Астролог, открывший конец света… — Какое-то время Савву преследовали мрачные фантазии и совершенно жуткие предчувствия. — Хватит об этом, лучше займись делом!.. хорошо бы, но каким?.. чем вы желаете заняться?.. что предпочитаете?.. что я предпочитаю?.. все что угодно, только не двигаться с места… однако, просто лежать — скучно, ужасно скучно… надо бы издать какой-нибудь указ, например, пушечным выстрелом оповещать граждан каждое утро о том, что я еще жив, а между тем… что между тем?.. да так, ничего… — Савва слегка привстал, почудилось, что над ним порхают гении смерти. Раздвинув слипчивые крылья веера, слуга обмахивал его, отгоняя мух. — Он думает, что я бог, а я не бог, я немощный и бессильный старик… ну, что ты стоишь, как на похоронах?.. может быть послать его на конюшню и выпороть?.. как будто его судьба изменится от этого… а вдруг?.. нет, это было бы несправедливо… и потом он еще не утратил иллюзий, пусть ловит для себя случай… наверное, ноги дрожат от нетерпения, так бы и унесся куда-нибудь… только куда?.. к какой-нибудь девочке под юбку, куда же еще… совсем еще мальчик, даже жаль его… к сожалению, жизнь не похожа на роман и все очаровательные принцессы превращаются в обыкновенных мегер… и
29
Уже несколько минут Шуут вел Моисея по лабиринту коридоров и лестниц Башни. Поднявшись на террасу, они прошли через застекленную галерею в зимний сад, обогнули фонтан с позеленевшей фигурой божка, дальше, дальше, налево, направо и очутились в комнате с низким сводчатым потолком.
Шуут вышел на балкон. На бельевой веревке покачивалась, как будто распятая, рубашка. Город просыпался, поеживался. Тускло поблескивали крыши, вода. Она плескалась внизу. Рябь ловила отражения. Шуут обратил внимание на незнакомца в широком и темном плаще, который стоял на Горбатом мосту. Вел он себя более чем странно. Как-то пугливо глянув по сторонам, незнакомец вытащил из-под плаща какой-то сверток, отступил в нерешительности, неожиданно размахнулся и бросил сверток в воду…
«Как нетопырь…» — подумал Шуут.
Когда-то он точно так же поступил со своей рукописью, а потом…
Вспомнилось, как, перегнувшись, он смотрел вниз, на уплывающие под мост листки, они ударялись о низкие сваи, завивались в воронки, разворачивались, словно цветы, и влеклись в тень моста.
«Там глубоко, саженей пять, а дальше — мель, при всем желании не утонешь…» — подумал он и, собрав у ног складки широкого и темного плаща, как мешок, перевалился через парапет. Его голова нырнула, вынырнула, то скрывая, то открывая сизое, выпученное лицо. Он как будто шел по топкому дну и оглядывался, исчезал, тонул в тине, пробирался в путанице скользких водорослей, через осоки. Истомлено колеблясь, извиваясь, они ловили его слабо противящиеся руки…
Поскальзываясь на камнях, он с трудом выбрался из воды и упал ничком на отлогий берег. Под ним хрупко шелестели раковины, сухие, отдающие бурым запахом водоросли. Чуть поодаль играли дети. Смеясь, они пускали потешные огни. Никто не обращал на него внимания…
Шуут был седьмым ребенком в семье. Его отец работал на музыкальной фабрике, мать нянчила детей. Облепленная детьми, точно ракушками, она плавала где-то в полутьме комнат.
После школы Шуут устроился на фабрику. Целый год он настраивал скрипки. Слух у него был музыкальный. В этом музыкальном шуме и бормотанье, лишенном всякого смысла, различались слова. Одно слово цеплялось за другое, присоединялось к следующему. Он начал записывать их на бумагу, по ночам напрасно жег керосин. Так казалось матери. Шуут ушел из дома, когда ему исполнилось 17 лет. Он не сошелся с отцом в оценке своего будущего. Он мечтал о музыкальной карьере для себя. Какое-то время Шуут был бездомным, ночевал в кинотеатре. На последнем сеансе он прятался за кулисами, спал на стульях, укрываясь свисающим задником, а утром уходил.
Летом он перебрался на чердак дома с террасой, затянутой проволочной сеткой.
Был воскресный день. Он был в духе и выбрался на крышу, лег. Он любил лежать так, вытянувшись, и смотреть дальше облаков и звезд, постепенно погружаясь в атмосферу блаженного забытья какой-то потусторонней жизни. Воображение набрасывало перед ним тонкие, едва уловимые, капризно-изменчивые очертания, точно рисунок по фарфору…
Вдруг он услышал звуки музыки. Как будто дверь открылась на небе, кто-то позвал его. Легкая зыбь наслаждения пробежала по спине. Он встал и, как зачарованный, пошел на голос. Окно мансарды было приоткрыто. Он увидел рыжеволосую деву в черном. Она играла на пианино…
Вспомнилась комната с просевшим неровным полом, грязно-красным диваном, нелепыми вазочками на буфете и кроватью с целой горой подушек. Над кроватью висели вышитые нитками мулине изображения Нарцисса и Психеи в рамках. Дом был деревянный. По ночам он весь стонал от старости и воспоминаний. Рамки раскачивались.
Остаток воскресного дня прошел, как во сне…
Среди ночи он проснулся, точно от толчка. Дева разглядывала его. Кто знает, где она провела ночь, в каких небесах и безднах, но выглядела она свежей, помолодевшей. Она как будто читала его мысли и знала о нем больше, чем он сам. Неожиданно лицо ее изменилось, побледнело, словно она вспомнила что-то ужасное и вытащила из его кровати задохшегося котенка…