Избавление
Шрифт:
– Ладно. – Голос ее звучал как бы уже издалека, из будущего; в нем были различимы годы одиночества, мука одиноких ночей в постели. – Ладно, Эд. Никто ничего уже не изменит. Никто вообще ничего не может изменить: все бессмысленно! Все совершенно бессмысленно. И всегда все было бессмысленно!
Я чувствовал, что она вот-вот замолчит и не скажет больше ни слова, но рискнул все же сказать:
– Может быть, прислать Марту, чтобы она побыла с вами пару дней?
– Мне не нужна Марта. Мне нужен Дрю.
Она разрыдалась; я шагнул к ней, но она затрясла головой так сильно, что я остановился и попятился; повернулся, положил ключи на кофейный столик, рядом с книгой об истории компании, в которой работал Дрю, и вышел.
Когда мы ехали
Вернувшись домой, я поставил кресло перед окном, взял подушку и одеяло и сел в кресло, поставив рядом с собой телефон. Я смотрел в окно на дорогу, ведущую к дому, и меня трясло. Марта села на пол и положила голову мне на колени; потом встала, принесла бутылку виски и пару стаканов.
– Любимый, – сказала она. – Расскажи мне, что тебя беспокоит? Кто-то разыскивает тебя? У тебя неприятности?
– Вроде нет, – ответил я. – Никто меня не разыскивает. Не думаю, чтобы мной кто-нибудь особенно интересовался. Но... полностью я в этом не уверен. Может быть, кое-кто и хотел бы до меня добраться. Может быть, полиция захочет пообщаться со мной. Мне нужно просто немножко пересидеть. Если ничего неприятного не произойдет в ближайшие полмесяца – значит – я надеюсь, – все будет в порядке.
– А ты не можешь мне рассказать, что же все-таки произошло?
– Нет, сейчас не могу. И может быть, вообще никогда не смогу тебе рассказать.
– Кто тебя ранил, Эд? Кто посмел тыкать ножом в моего любимого мужа?
– Я сам себя резанул, честное слово, – сказал я. – Я упал на свои стрелы. Одна застряла во мне, и ее пришлось вырезать ножом. Иначе я не смог бы ее вытащить. А со стрелой, торчащей из меня, я не мог управиться с байдаркой и довезти Льюиса. Вот и пришлось резать. Я рад, что нож был такой острый, а не то я б до сих пор сидел там, на реке, и резал.
– Пойди лучше, поспи, любимый. Если нужно будет, я тебя сразу разбужу. Я с тобой, я помогу тебе. Лес, река – все это уже в прошлом. Иди поспи.
Но я не мог заснуть. Мы живем в тупике, и поэтому, если на нашей улице появляется машина, это значит, что либо соседи возвращаются домой, либо кто-то едет к ним по делам. Я видел, как несколько машин проезжали по улице и подъезжали к соседним домам. Около десяти часов вечера какая-то машина остановилась у нашего дома. Когда она подъезжала, свет фар медленно развернулся и утопил нас в своем сиянии. Марта своей теплой рукой прикрыла мне невольно открывшийся рот. Я сидел оцепеневший, ослепленный, неподвижный. Подъезд к нашему дому был последним на нашей улице, и водитель машины воспользовался им, чтобы развернуться. Он уехал. И вскоре уехал и я – в сон.
Я проснулся. Марта все еще была рядом со мной. Было уже светло. Ее неровно рассыпавшиеся волосы вызвали во мне прилив нежности. Она спала. Очень осторожно я выбрался из-под нее, положил ее голову на кресло. Взял один стакан, бутылку виски и пошел в ванную. Я повернулся и увидел в дверях Марту. Она поцеловала меня, потом села на крышку унитаза и содрала с меня повязку уверенными, быстрыми движениями профессиональной медсестры.
– Сегодня уже лучше, – сказала она. – Все будет в порядке. А ты здоровый парень! Раны заживают на тебе быстро.
– Честно говоря, я не чувствую себя сейчас очень здоровым. Я до сих пор чувствую усталость.
– Тогда
– Нет, я поеду в контору.
– Нет, не поедешь! Что за идиотская мысль! Ты отправишься в постель.
– Нет, честно, я хочу поехать в город, зайти к себе в кабинет. Мне хочется, да к тому же это просто необходимо. На то есть много причин.
– Поступай как знаешь! Но это действительно глупо. Езжай, езжай, только смотри не помри.
– Ни за что, – сказал я. – Но понимаешь, если я не буду чем-нибудь заниматься, я просто сойду с ума. Я не вынесу больше этого ожидания и высматривания в окно – не едет ли кто?
Марта сделала мне новую перевязку, и я поехал в город. Мне нужно было вернуться к обычной жизни, и чем скорей, тем лучше. Так, чтобы казалось, что жизненная рутина никогда ничем не нарушалась.
Я зашел к себе в кабинет и оставил дверь широко открытой – так, чтобы всякий, кому захотелось бы меня увидеть, мог это сделать. Я сидел за столом и перебирал фотографии и эскизы.
В обеденный перерыв я вышел на улицу и купил местную газету. В ней я нашел заметку о смерти Дрю и его фотографию, сделанную во время одной из ежегодных встреч выпускников его колледжа. Вот и все. Я усиленно трудился до конца рабочего дня. И когда ехал по шоссе домой, меня восхищало, что я могу свободно перемещаться куда захочу. Это было просто чудесно.
На этом все и закончилось. Все происшедшее прошло сквозь фильтры моей памяти, и в ней осталось лишь то, что имело значение для меня.И только для меня. У меня до сих пор сохраняется небольшой, особый страх, который вспыхивает всякий раз, когда возле нашего дома я вижу огни незнакомого автомобиля, или когда в телефонной трубке слышу незнакомый голос, или когда Марта звонит ко мне в контору. Долгое время я каждый день просматривал все ежедневные местные газеты, но только один раз я увидел в них название реки, по которой мы плавали. Река упоминалась в связи с завершением строительства дамбы в Эйнтри. Губернатор штата участвовал в церемонии открытия, играли студенческие и школьные оркестры; газеты писали, что губернатор произнес очень хорошую речь о той пользе, которую принесет дамба для всего региона и о том, что производство электроэнергии будет способствовать развитию промышленности. Упомянул он и о дополнительных возможностях, которые появятся после образования нового озера. И по мере того, как воды озера поднимались все выше, я каждую ночь засыпал все спокойнее; внутренним взором я видел, как ползет вверх уровень воды, которая становится все темнее и темнее; вода взбирается по скале все выше и выше, ощупывая все те выступы, где я подтягивался и полз вверх. И, наконец, я засыпал уже легко и спал так же глубоко, как и Дрю. Через несколько дней после того, как я прочел заметку о завершении строительства дамбы, я знал, что над человеком, которого мы захоронили в лесу, уже плещется вода; когда долину реки стало заливать водой, Дрю и тот второй, убитый стрелой, оказывались все глубже и глубже под водой, которая давила на них все сильнее и сильнее; они погружались все глубже во мрак. Они все больше уходили в прошлое, все меньше влияния оказывали на жизнь оставшихся в живых.
И произошла еще одна странная вещь. Река – и все, что с ней было связано – не просто осталась в памяти. Она стала моей собственностью, моей личной частной собственностью. Никогда по отношению к чему бы то ни было я не испытывал ощущения такого полного обладания. Река, оставшаяся в моем воображении, теперь текла в никуда, она стала вечной. Я ощущал ее – и до сих пор ощущаю, – всем телом. Мне даже, некоторым образом, нравится, что она больше не существует, а я вот обладаю ею. Во мне она продолжает свое существование, и она будет жить во мне, пока я не умру. Зеленая, с торчащими из нее камнями, глубокая, мелкая, быстрая, медленная, прекрасная, какой она в реальности никогда не была. В ней умер мой друг, умер, в какой-то мере, ради того, чтобы я мог жить. И мой враг тоже был скрыт в ней.