Избавление
Шрифт:
Святость минут была столь значительна, что какое–то время все стояли молча, веря и не веря, что наконец–то сбылось — вернулись!
Стоя у потрепанных ветел, Костров чувствовал, как огорчение сжимало сердце. Не было ни пограничного столба, выбитого из металла советского государственного герба. Граница не походила на довоенную, притихшую, угрюмо–строгую, с дотами, сторожевыми вышками и другими сооружениями, оплетенными проволокой. Теперь здесь виделась одна беспорядочно заросшая травою и кустарником низина. На
Постояли, вбирая в память виденное. Потом кто–то сказал отчаянно просто:
— Потопаем дальше!
Крылатая фраза вызвала усмешку на лицах. Топать теперь мало кому приходилось, садились в машины и ехали разбитыми и пыльными румынскими дорогами. По знойным долинам. Навстречу горячим ветрам… Попадались на пути селения — большие и малые, и были они опустелыми, будто все в них вымерло, глазом не сыскать ни одной живой души, даже днем окна задраены ржавыми жалюзи и крашеными дощатыми ставнями. Только нет–нет да кто–нибудь выглянет из подворотни, и опять — чужое безлюдье.
— Ой, ребята, просто умираю, как пить хочу! — не стерпела Верочка. На время марша, когда шестовая телефонная связь была свернута, она отпросилась у начальника связи ехать с батальоном Кострова.
— Попить — пожалуйста, — ответил ей старшина Горюнов, охотно отстегивая от пояса помятую с боков алюминиевую фляжку.
Верочка отпила глоток из фляжки и сморщила нос:
— Вода какая–то вареная! Фрр!..
— А нам что прикажешь пить, товарищ старшина? — серьезным тоном спросил Тубольцев.
— Такой приказ пока воздержусь отдавать, — нашелся что ответить Горюнов.
— До какой поры?
— Пока не сделаем большой привал и не найдем колодец… Проверить надо, вода может быть и отравленная.
— Э-э, слишком долго ждать, — махнул рукой лейтенант Голышкин. Верка, стучи своему суженому, проси на минутку остановиться.
— Зачем?
— Вон виноградник! Глядите, какие гроздья свисают…
— А ведь и правда. Догадливый лейтенант! — оживилась Верочка и начала кулаком барабанить по кабине.
Автомашина заскрипела тормозами, майор Костров высунул голову из кабины, солдаты наперебой просились нарвать винограда на всю братву.
— Не возражаю, — согласился Костров. — Только не озоровать. Лишнего не рвите.
— Само собой!.. — Голышкин спрыгнул с остановившейся машины. Следом за ним в виноградник побежали и Тубольцев, и Нефед Горюнов… Подбегали к проволоке, огородившей от дороги виноградник, одни — посмелее перепрыгивали через забор, другие — подлезали под него. Не усидела в машине и Верочка.
— Ребята, соколики, как же я могу? — замешкалась она перед проволокой.
—
— Но я же в юбке… — обронила Верочка, чем вызвала смех и ехидные остроты.
— Да, юбка твоя узка, — возвратясь к ней, усмехнулся Голышкин. Давай разрежу немного.
— Я вот вам разрежу. Не посмотрю, что вы и лейтенант! — пригрозила Верочка и почему–то поглядела в сторону машины, на своего майора.
— Давай же руки. Не бойся, не увидит твой майор, а увидит приревнует, любить будет крепче. — И Голышкин, обхватив за талию, перенес ее через проволоку.
Рвали неразборчиво, хотя попадались кисти совсем незрелые. Верочка напала на сизый виноград, но Нефед Горюнов поманил ее к себе:
— Вот тутошний хорош. Черные гроздья идут на вина, а вот эти прозрачные. Гляди, солнышко внутри–то. Самые сладкие!
— Самые сладкие, — отправляя в рот виноградины, приговаривала Верочка.
Возвращались мужчины с виноградом в подолах гимнастерок, а Верочка несла в берете, да еще в руке две огромные кисти.
— Как же я назад переберусь? Эй, помогайте уж…
— А что за это посулишь? — подоспел Голышкин.
— Что бы вы хотели? — дерзко спросила Верочка, заставив лейтенанта смутиться до красных пятен на лице. Голышкин смолчал, и лишь кто–то сбоку поддел его:
— Поцелуя, видать, захотел!
— Дурной, — с достоинством ответила Верочка. — Поцелуй тогда дорог, когда от любимой.
— Шалуны! — незлобиво упрекнул Горюнов. — Иди сюда, Верочка, я проволоку раздвинул. Подлезай!
Поехали дальше.
Желая утолить скорее жажду, виноград ели немытым, и, когда Верочка намекнула, что надо бы сбрызнуть его водой, недавно прибывший а батальон молдаванин Митря заверил:
— Мы привыкли есть с кустов. Чистейший, как слеза.
— Спасибо и на том румынам, что дали нам отведать, — сказал Горюнов.
— Благодарить, полагаю, их пока не за что… Подумаешь, виноград сорвали! — проворчал Голышкин.
Тубольцев — в тон ему, с нотками недовольства:
— Да и кому спасибо–то слать? Попрятались вон, и глаз не кажут.
— Приглядываются! — уверял Митря. — Я румын знаю. Потянутся к нам. Еще какими друзьями станем!
Тубольцев упорствовал:
— Солдаты этого Сатанеску или как его… Антонеску до нитки наших людей обирали. Одессу вон разграбили, сказывали, даже рельсы трамвайные увезли к себе… А мы, выходит, должны миндальничать!
— Что же ты хочешь, товарищ Тубольцев? — спросил вмешавшийся в разговор Костров. На какой–то отрезок пути он забрался в кузов к солдатам, вместе с ними уминал виноград, и сейчас Верочка, сидя с ним рядом, нет–нет да и совала украдкой ему в рот крупные, просвеченные солнцем ягоды. — Чего же молчишь, говори откровенно!