Избавление

Ангел долго трубит по окраинам в микрорайонах,

И хорошие люди ему стеклотару несут:

Молодая старуха, писатель и двое влюбленных

Не на шутку спешат, словно грянул уже Страшный Суд.

Трое суток назад брился ангел – не больше, не меньше.

Похмеленный с утра, раздает он святые рубли.

И ласкает глазами красивых откормленных женщин,

Отраженное солнце на пустой стеклотаре рябит.

По пятнадцать копеек за воздух в унылой посуде —

Можно снова

Ангел хмурый, прими, обделенных судьбою не судят,

С нас грехи, как бутылки. Да поставь, не держи на весу.

Грех тяжел городской – пахнет дымом, борщом

и бензином,

Безобразен снаружи и крайне неряшлив внутри.

Ты немного любви и немного терпенья займи нам,

Мы сторицей вернем, только ты не забудь, протруби.

Медный голос рожка бьется в стены бетонных окраин,

Ранним утром в субботу я несу стеклотару, как вор.

Ангел деньги сочтет, нашей неблагодарностью ранен,

И вздохнет глубоко, и со вздохом запустит мотор.

Мотороллер трещит, на ухабах гремит стеклотара,

Отрастает щетина, похмелье навстречу грядет.

И разбуженный город с колхозной деревней на пару

То ли милости божьей, то ли кары божественной ждет.

Друзья уходят – остается вечер.

Бормочет вечер старую молитву,

Но больно мне, когда друзья уходят.

Любовь уходит – остается осень.

Роняет осень трепетные листья,

Но грустно мне, когда любовь уходит.

Земля уходит – остается небо.

Рождает небо песни и полеты,

Но страшно мне, когда земля уходит.

Провожали лето до поляны.

До поляны, до чистой речки.

Убирали лодку цветами,

Пели песни, хороводы водили.

Улыбнулось лето на прощанье,

Село в лодку, веслом оттолкнулось…

Желтый лист опустился на воду

И поплыл за летом вдогонку.

Над стадионом сумерки и снег,

Вершины елей недоступны взору,

И чертит веткой быстрые узоры

На тусклом насте легкий человек.

Снег замечает линии судьбы,

Рисунок лиц и очертанья слова.

Но черная фигурка чертит снова,

Не прекращая с январем борьбы.

Себя узнаю – отзовется смех,

Всплывет из-под сознания наружу.

Я пережил жару, дожди и стужу

И помню всё, и понимаю всех.

И этот снег, что долетел сквозь пласт

Минувшего, сквозь сумерки и лица,

До самой смерти, верно, будет длиться,

А после смерти обретет страницы,

Что кем-то будут прочтены, бог даст.

На горизонте тают горы.

Два километра до границы.

Здесь плохо слабым и покорным.

Привольно пацанам и птицам.

Сжигает солнце вид унылый

С крестом Империи на сопке…

Всего па час воды хватило

В трехсотграммовой фляге плоской.

Мне лет четырнадцать, не больше,

Я худ и чёрен от загара.

А ветер волосы ерошит,

Разогревает кровь задаром.

И вся моя любовь к Отчизне

Сосредоточена отныне

На однокласснице капризной,

Живущей там, на Украине.

Мне вся страна, как дом отцовский,

Я так привык по ней скитаться.

И пусть характер не бойцовский,

Но я уже умею драться.

Нас во дворе комендатуры

Солдаты учат рукопашной,

Что жизнь сложна, что бабы – дуры

И всё пройдет как сон вчерашний.

Пусть жарко в точке самой южной,

И на зубах песок скрипучий,

Мне полюбить всё это нужно —

Жару и пылевые тучи.

Мне нужно выжить здесь и выбрать

Себе судьбу и путь-дорогу…

Луна, блестящая, как рыба,

Плывет по небу недотрогой.

Я уехал, а степи остались

Плавить облако в тусклом закате.

На бутон из бетона и стали

Май тяжелые грозы истратил.

Очевидная горечь победы, —

Километры кипят на колесах.

Через год и оттуда уеду

Без успеха, без денег, без спроса.

И на дымной черте горизонта

Усмехнусь в беспокойное небо.

Теплый вечер, начало сезона

И луна, где ни разу я не был.

Пешком по Пушкинской… Неспешно и беспечно

В любой субботний день для отдыха души

Пройдемся медленно. Как лица хороши

У девушек, грядущих нам навстречу!

Наследием людей гордятся города,

И тайный звон побед над медленной природой,

Как тайный звон монет. И я уже продал,

И я уже купил хорошую погоду.

Пешком по Пушкинской… К истокам наших песен

В минуту редкую раздумий и добра

Прогулку совершим. Хохочет детвора,

И хорошо дышать, и воздух нам полезен.

Способные любить и в радости одни,

Но жителям Земли останутся навеки

Восторги площадей и Пушкинской огни,

Великие леса и голубые реки.

Уже не хозяин. Пускай остальные

По-прежнему бредят успехом и властью.

Я буду бродяжить, пока не остынет

Закат, предназначенный город украсить.

А ночью помедлю напротив фасада,

Напротив подъезда знакомого дома

И буду стоять за косым листопадом

Совсем по-другому, совсем по-другому.