Изборник. Памятники литературы Древней Руси
Шрифт:
Иоанн — первый новгородский архиепископ (1163–1186 гг.). В первой половине XV в. при новгородском архиепископе Евфимии II в Новгороде создается ряд литературных произведений, в которых воскрешается история Новгорода Великого. В частности, литературно оформляются легендарные предания об Иоанне. Три легенды о первом новгородском архиепископе составляют основу «Жития Иоанна Новгородского», написанного, по-видимому, известным агиографом XV столетия Пахомием Логофетом. Наиболее интересен в «Житии» рассказ о путешествии Иоанна на бесе в Иерусалим, носящий сказочно-фантастический характер.
«Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе» печатается по списку конца XV в. — ГПБ, Соловецкое собрание, № 617 (500), с единичными исправлениями явно испорченных мест по списку XVI в. — ГБЛ, Румянцевское собрание, № 154.
«Житие Михаила Клопского» — памятник новгородской литературы конца 70-х гг. XV в. В основе «Жития» лежат предания о юродивом Михаиле, подвизавшемся в Клопском Троицком монастыре под Новгородом с 10-х по
Первая редакция «Жития» дошла до нас в двух вариантах — оба они дают уже измененный, по сравнению с первоначальным, текст произведения. Публикуется реконструкция первоначального вида «Жития», которая делалась по текстам, опубликованным в кн.: «Повести о житии Михаила Клопского», М.-Л. 1958.
«Сказание о Дракуле» состоит из ряда эпизодов-анекдотов о «мунтьянском» (румынском) князе Владе, известном под прозвищами Цепеша (то есть «Сажателя на кол», «Прокалывателя») и Дракулы («Дракона»). Анекдоты стали известны русскому автору во время его пребывания в соседних с Румынией землях. О своем пребывании в Венгрии с какими-то спутниками автор сам упоминает в повести (мы «видехом», «при нас умре»), судя по сообщенным им сведениям, он был там в 80-х гг. XV в. (после смерти Дракулы). Эти указания позволяют прийти к выводу, что автором повести был русский посол в Венгрии и Молдавии — скорее всего дьяк Ивана III Федор Курицын, возглавлявший в 1482–1484 гг. русское посольство к венгерскому королю Матвею Корвину и молдавскому господарю Стефану Великому. Анекдоты, которые он положил в основу своей повести, записывали в те годы и другие писатели: авторы анонимных немецких брошюр «О великом изверге Дракола Вайда», поэт-мейстерзингер Михаэль Бехайм и итальянский гуманист Антонио Бонфини, создавший «Венгерскую хронику». Русский автор рассказывал о многочисленных жестокостях Дракулы, сравнивал его с дьяволом, но одновременно сообщал и о справедливости Дракулы, беспощадно каравшего всякое преступление, кто бы его ни совершил. Этим его повесть отличалась от немецких сказаний о Дракуле, где описывались только жестокости «великого изверга», и сходилась с «Хроникой» Бонфини, автор которой считал соединение жестокости и справедливости обязательным свойством государя. Так считал и русский публицист XVI в. Иван Пересветов. Но, в отличие от Бонфини или Пересветова, автор «Повести о Дракуле» создал не публицистический трактат, а художественное произведение. Рассказав о жестокости и справедливости Дракулы, од предоставил самим читателям вынести приговор герою.
«Повесть о Дракуле» публикуется по списку ГПБ, Кирилло-Белозерское собрание, № 11/1068 (Ефросиновский список).
В основе этого русского литературного памятника, созданного в конце XV — начале XVI в., лежит, по-видимому, устное греческое сказание о царе «латинской веры», отражавшее чаяния греческого населения восточных провинций Византии, оккупированных крестоносцами. Первоначальная редакция русской повести несет на себе еще значительное количество черт иноземного источника: действие в ней приурочено к Антиохии, Басарга назван греческим купцом и т. п. Но уже на раннем этапе литературной жизни повести Антиохия заменяется не называемым сказочным царством, в котором люди «русской веры» терпят притеснения царя-язычника, Басарга становится русским купцом, киевлянином и т. д. В основе фабулы повести — популярный в литературе разных народов сюжет, носящий в сравнительном литературоведении условное обозначение «император и аббат», хорошо известный советскому читателю по балладе С. Маршака «Король и пастух». Сущность сюжета заключается в том, что скромный, никому неизвестный человек отгадывает предлагаемые властелином мудреные загадки, спасая этим от гибели себя или другого человека.
В основу публикуемого текста положен список ГИМ, собрание Барсова, № 2392, начала XVII в., с исправлениями дефектов и ошибок по двум другим спискам этого же варианта повести (ГБЛ, собр. Ундольского, № 632; собр. Румянцевское, № 378).
Это произведение, созданное, по всей видимости, в XV в., в древнерусских рукописях часто называется «Житием» или «Повестью о житии». Однако вместо религиозных подвигов святых здесь рассказана история любви крестьянской девушки из Рязанской земли и муромского князя.
Повесть построена на использований двух народно-поэтических мотивов: сказания об огненном летающем змее и сказки о мудрой деве. Легенды, рассказанные в повести о Петре и Февронии, находят себе параллели в ряде западноевропейских сюжетов: исследователи сравнивают эту повесть с песней старшей Эдды о битве Зигурда со змеем Фафнаром и о союзе этого героя с вещей девой, с сагой о Рагнаре и Ладброке. Особенно много общего наблюдается между повестью о Петре и Февронии и повестью о Тристане и Изольде как в передаче главной поэтической темы и сюжетной линии, так и в отдельных характерных эпизодах. В поздних записях сохранилось устное предание о Февронии из села Ласково Рязанской области. Возможно, что автор повести о Петре и Февронии использовал какой-то из вариантов этой устной легенды, но необходимо отметить, что повесть отличается от легенды более высокой художественностью и поэтичностью. В повести о Петре и Февронии нет никаких указаний на действительных исторических прототипов героев. Высказывались предположения, что под именем князя Петра надо подразумевать князя Давида Юрьевича, княжившего в Муроме с 1204 по 1228 г. (до него княжил старший брат его Владимир Юрьевич). Но существует и другое мнение — что прототипом Петра был муромский князь Петр, живший в начале XIV в., родоначальник бояр Овцыных и Володимеровых.
Повесть о Петре и Февронии публикуется по списку первой редакции в рукописи, относящейся к концу XVI — началу XVII вв. (ГИМ, себр. Уварова, № 1056 (523), лл. 353–369 об.), исправления внесены по рукописи ГИМ, собр. Хлудова, № 147, опубликованному М. О. Скрипилем в ТОДРЛ, т. VII, 1949, стр. 225–246.
Тема спора человека со смертью была популярной в литературе и искусстве позднего средневековья. В конце XV в. на Руси появился перевод одного из немецких диалогов жизни со смертью. Оригиналом послужил текст, напечатанный в Германии и перевезенный в Новгород любекским типографом Бартоломеем Готаном. «Прение живота со смертью» в XVI в. стало одним из популярнейших произведений. Оно неоднократно подвергалось переработкам и изменениям. Издаваемый текст представляет собой один из вариантов значительной переработки, сделанной во второй половине XVI в. Первоначальная форма чистого диалога заменилась повествованием. Абстрактные образы собеседников первоначальных редакций персонифицированы. Смерть представлена в виде безобразной старухи с большим запасом оружия, сидящей на тощем коне. Неопределенный «живот» превратился в удалого воина, разъезжающего по чистому полю. и похваляющегося своею силой. Однако по своему идейному содержанию на всех этапах этот памятник входит в число произведений с традиционной темой христианского отношения к смерти.
Текст публикуется по рукописи ГБЛ, собр. Ундольского, № 537, с исправлениями по списку ГИМ, собр. Музейное, № 1720.
Историческая роль Ивана Васильевича Грозного сложна и противоречива; весьма своеобразное место занимает он и в русской литературе. Первый царь «всея Руси», в годы правления которого к территории Русского государства были присоединены Казань, Астрахань и Сибирь и окончательно установилось крепостное право, создатель опричнины и организатор кровавых карательных походов па собственные земли, Иван IV был одной из наиболее зловещих фигур в истории России. Тиранские черты Грозного сказались и в его творчестве: нагромождение многочисленных и часто явно фантастических обвинений против своих противников, постепенно нагнетаемое в ходе этих обвинений «самовозбуждение», — все это весьма типично для правителя, диктующего сочинения безгласным секретарям, — Грозный, по всей видимости, не писал, а диктовал свои послания. Но сочинения Ивана IV обнаруживают не только безграничность его власти. Суровая феодально-церковная идеология XVI в., в которой был воспитан Иван IV, отвергала все виды «смехотворения» и любые «неполезные повести»; в решениях Стоглавого собора, утвержденных царем, важное место занимала борьба с народным искусством скоморохов, но сам Грозный чувствовал пристрастие к скоморошеским «играм». В этом его прямо обвиняли противники (и в первую очередь — Курбский). Художественные наклонности и вкусы даря сказывались и в его сочинениях. Но дело было не только во вкусах. Иван IV был по преимуществу публицистом — в своих произведениях он спорил, убеждал, доказывал. И, несмотря на неограниченную власть внутри государства, ему приходилось встречаться с серьезными противниками: из-за рубежа приходили сочинения врагов и, в первую очередь, наиболее талантливого из них — князя Андрея Курбского. Споря с этими «крестопреступниками», царь не мог ограничиваться традиционными приемами литературы XVI в. — обширными цитатами из отцов церкви, высокопарной риторикой. Свое первое послание Курбскому (1564 г.) он адресовал не только и не столько самому «крестопреступнику», сколько «во все Российское царство» (так и озаглавлена первая, древнейшая редакция послания). Читателям «Российского царства» нужно было показать всю неправду обличаемых в послании бояр, а для этого недостаточно было общих слов — нужны были живые, выразительные детали. И царь нашел такие детали, нарисовав в послании Курбскому картину своего сиротского детства в период «боярского правления» (отец Ивана IV, Василий III, умер, когда сыну было три года, мать — пять лет спустя) и картину боярских своевольств в годы его юности. Картина эта была остро тенденциозной и едва ли исторически точной. Но в выразительности ей отказать нельзя — недаром Курбский старался впоследствии в своих сочинениях дать иную версию истории первых лет правления Грозного, явно отвечая тем самым на рассказ царя.
Отрывок из первого послания Ивана Грозного А. М. Курбскому печатается по спискам первой редакции — ГИГ», собрание Погодина, № 1567 (не имеющему окончания), и ЛОИИ, собрание Археографической комиссии, № 41, с небольшими исправлениями по другим спискам той же редакции.
В отличие от посланий Ивана IV Курбскому, его послание Василию Грязному не было рассчитано на широкое распространение и сохранилось только в одном экземпляре (среди памятников дипломатических сношений с Крымским ханством — «Крымских дел»). Написано оно было в связи с тем, что Василий Грязной, опричник и близкий сподвижник царя, попал в 1574 г. в плен к крымским татарам. Грязной обратился из плена к царю, прося выкупить его (это письмо не дошло до нас), но размеры выкупа, названные крымцами, показались Ивану IV несообразно высокими. В послании Грязному, доказывая ему невозможность выкупа на этих условиях, царь высказал заодно свое недовольство опричниками, к которым принадлежал Грязной, — в 1571–1572 гг. опричнина не оправдала себя как военная сила и была официально отменена. Стиль послания, его грубоватый юмор, во многом был связан со скоморошескими традициями, близкими Грозному и поддерживавшимися и в опричнине.
Послание Василию Грязному печатается но единственному списку: ЦГАДА, ф. 123, Крымская посольская книга, № 14, лл. 214 об.-217 об.
В апреле 1564 г. наместник Ивана IV в городе Юрьеве (Тарту), незадолго до этого присоединенном к Русскому государству, князь Андрей Михайлович Курбский бежал в польскую Ливонию. А. М. Курбский участвовал в административных реформах середины XVI в., входил в тот круг близких к царю лиц, который он сам назвал впоследствии «избранной радой». Со второй половины XVI в. многие из этих лиц попали в опалу, были сосланы и казнены; ожидал расправы и Курбский. Но, перейдя к польскому королю, получив от него крупные земельные пожалования, Курбский не просто вошел в среду литовско-русской знати, постоянно «отъезжавшей» из Москвы в Вильно и обратно. Он захотел обосновать свой отъезд и обратился к Ивану IV с посланием, в котором обвинил царя в неслыханных «муках» и «гоненьях» против верных воевод, покоривших России «прегордые царства». Иван Грозный ответил Курбскому обширным посланием «во все Российское царство»; завязалась острая полемика между двумя противниками, хорошо владевшими пером.