ИСТОРИЯ ДНЯ ОТЦОВ, ИЛИ КАК МОЖНО ВОСПИТАТЬ ПРИВЫЧКУ КО ЛЖИ [23]
Красив и строен мальчик мой — Ему всего лишь пять. И нежной любящей душой Он ангелу под стать. У дома нашего вдвоем Мы с ним гуляли в ранний час, Беседуя о том, о сем, Как принято у нас. Мне вспоминался дальний край, Наш домик прошлою весной. И берег Кильва, точно рай, Возник передо мной. И столько счастья я сберег, Что, возвращаясь мыслью вспять, Я в этот день без боли мог Былое вспоминать. Одетый просто, без прикрас, Мой мальчик был пригож и мил. Я с ним, как прежде много раз, Беспечно говорил. Ягнят был грациозен бег На фоне солнечного дня. "Наш Лисвин, как и Кильвский брег, Чудесен", — молвил я. "Тебе милее здешний дом? — Спросил я малыша. — Иль тот, на берегу морском? Ответь, моя душа! И где ты жить, в краю каком Хотел бы больше, дай ответ: На Кильвском берегу морском Иль в Лисвине, мой свет?" Глаза он поднял на меня, И взгляд был простодушья полн: "У моря жить хотел бы я, Вблизи зеленых волн". "Но, милый Эдвард, отчего? Скажи, мой мальчик, почему?" "Не знаю, — был ответ его, — И сам я не пойму…" "Зачем же эту благодать Лесов и солнечных лугов Ты безрассудно променять На Кильв морской готов?" Но, отведя смущенный взгляд, Не отвечал он ничего. Я повторил пять раз подряд: "Скажи мне, отчего?" Вдруг поднял голову малыш, И, ярким блеском привлечен, Увидел на одной из крыш Сверкавший флюгер он. И миг спустя его ответ, Столь долгожданный, был таков: "Все дело в том, что в Кильве нет Вот этих петухов". Я стать мудрей бы не мечтал, Когда, мой дорогой сынок, Тому, что от тебя узнал, Сам научить бы мог.
23
Перевод И. Меламеда
WE ARE SEVEN
— A simple Child, That lightly draws its breath, And feels its life in every limb, What should it know of death? I met a little cottage Girl: She was eight years old, she said; Her hair was thick with many a curl That clustered round her head. She had a rustic, woodland air, And she was wildly clad: Her eyes were fair, and very fair; — Her beauty made me glad. "Sisters and brothers, little Maid, How many may you be?" "How many? Seven in all," she said And wondering looked at me. "And where are they? I pray you tell. She answered, "Seven are we; And two of us at Conway dwell, And two are gone to sea. "Two of us in the church-yard lie, My sister and my brother; And, in the church-yard cottage, I Dwell near them with my mother." "You say that two at Conway dwell, And two are gone to sea, Yet ye are seven! — I pray you tell, Sweet Maid, how this may be." Then did the little Maid reply, "Seven boys and girls are we; Two of us in the church-yard lie, Beneath the church-yard tree." "You run about, my little Maid, Your limbs they are alive; If two are in the church-yard laid, Then ye are only five." "Their graves are green, they may be seen," The little Maid replied, "Twelve steps or more from my mother's door, And they are side by side. "My stockings there I often knit, My kerchief there I hem; And there upon the ground I sit, And sing a song to them. "And often after sunset, Sir, When it is light and fair, I take my little porringer, And eat my supper there. "The first that died was sister Jane; In bed she moaning lay, Till God released her of her pain; And then she went away. "So in the church-yard she was laid; And, when the grass was dry, Together round her grave we played, My brother John and I. "And when the ground was white with snow, And I could run and slide, My brother John was forced to go, And he lies by her side." "How many are you, then," said I, "If they two are in heaven?" Quick was the little Maid's reply, "O Master! we are seven." "But they are dead; those two are dead! Their spirits are in heaven!" Twas throwing words away; for still The little Maid would have her will, And said, "Nay, we are seven!"
Легко радушное дитя Привыкшее дышать, Здоровьем, жизнию цветя, Как может смерть понять? Навстречу девочка мне шла: Лет восемь было ей; Ее головку облегла Струя густых кудрей. И дик был вид ее степной, И дик простой наряд, И радовал меня красой Малютки милый взгляд. "Всех сколько вас, — ей молвил я, — И братьев, и сестер?" — Всего? Нас семь! — и, на меня Дивясь, бросает взор. "А где ж они?" — Нас семь всего, — В ответ малютка мне. — Нас двое жить пошли в село И два на корабле. И на кладбище брат с сестрой Лежат из семерых, А за кладбищем я с родной: Живем мы подле них. "Как? Двое жить в село пошли, Пустились двое плыть, А вас все семь! Дружок, скажи, Как это может быть?" — Нас семь, нас семь! — она тотчас Опять сказала мне. — Здесь на кладбище двое нас Под ивою в земле. "Ты бегаешь вокруг нее, Ты видно, что жива; Но вас лишь пять, дитя мое, Когда под ивой два". — На их гробах земля в цветах, И десяти шагов Нет от дверей родной моей До милых нам гробов. Я часто здесь чулки вяжу, Платок мой здесь рублю, И подле их могил сижу, И песни им пою. И если позднею порой Светло горит заря, То, взяв мой сыр и хлеб с собой, Здесь ужинаю я. Малютка Дженни день и ночь Томилася, больна; Но Бог ей не забыл помочь — И спряталась она. Когда ж ее мы погребли И расцвела земля — К ней на могилку мы пришли Резвиться, Джон и я. Но только дождалась зимой Коньков я и саней, Ушел и Джон, братишка мой, И лег он рядом с ней. "Так сколько ж вас?" — был мой ответ. — На небе двое, верь! Вас только пять". — О, барин, нет! Сочти — нас семь теперь. "Да нет уж двух: они в земле, А души в небесах!" Но был ли прок в моих словах? Все девочка твердила мне: — О нет, нас семь, нас семь!
24
Перевод И. Козлова
LINES WRITTEN IN EARLY SPRING
I heard a thousand blended notes, While in a grove I sate reclined, In that sweet mood when pleasant thoughts Bring sad thoughts to the mind. To her fair works did Nature link The human soul that through me ran; And much it grieved my heart to think What man has made of man. Through primrose tufts, in that green bower, The periwinkle trailed its wreaths; And 'tis my faith that every flower Enjoys the air it breathes. The birds around me hopped and played, Their thoughts I cannot measure: — But the least motion which they made It seemed a thrill of pleasure. The budding twigs spread out their fan, To catch the breezy air; And I must think, do all I can, That there was pleasure there. If this belief from heaven be sent, If such be Nature's holy plan, Have I not reason to lament What man has made of man?
В прозрачной роще, в день весенний Я слушал многозвучный шум. И радость светлых размышлений Сменялась грустью мрачных дум. Все, что природа сотворила, Жило в ладу с моей душой. Но что, — подумал я уныло, — Что сделал человек с собой? Средь примул, полных ликованья, Барвинок нежный вил венок. От своего благоуханья Блаженствовал любой цветок. И, наблюдая птиц круженье, — Хоть и не мог их мыслей знать, — Я верил: каждое движенье Для них — восторг и благодать. И ветки ветра дуновенье Ловили веером своим. Я не испытывал сомненья, Что это было в радость им. И коль уверенность моя — Не наваждение пустое, Так что, — с тоскою думал я, — Что сделал человек с собою?
25
Перевод И. Меламеда
THE THORN
I "There is a Thorn — it looks so old, In truth, you'd find it hard to say How it could ever have been young, It looks so old and grey. Not higher than a two years' child It stands erect, this aged Thorn; No leaves it has, no prickly points; It is a mass of knotted joints, A wretched thing forlorn, It stands erect, and like a stone With lichens is it overgrown. II "Like rock or stone, it is o'ergrown, With lichens to the very top, And hung with heavy tufts of moss, A melancholy crop: Up from the earth these mosses creep, And this poor Thorn they clasp it round So close, you'd say that they are bent With plain and manifest intent To drag it to the ground; And all have joined in one endeavour To bury this poor Thorn for ever. III "High on a mountain's highest ridge, Where oft the stormy winter gale Cuts like a scythe, while through the clouds It sweeps from vale to vale; Not five yards from the mountain path, This Thorn you on your left espy; And to the left, three yards beyond, You see a little muddy pond Of water-never dry Though but of compass small, and bare To thirsty suns and parching air. IV "And, close beside this aged Thorn, There is a fresh and lovely sight, A beauteous heap, a hill of moss, Just half a foot in height. All lovely colours there you see, All colours that were ever seen; And mossy network too is there, As if by hand of lady fair The work had woven been; And cups, the darlings of the eye, So deep is their vermilion dye. V "Ah me! what lovely tints are there Of olive green and scarlet bright, In spikes, in branches, and in stars, Green, red, and pearly white! This heap of earth o'ergrown with moss, Which close beside the Thorn you see, So fresh in all its beauteous dyes, Is like an infant's grave in size, As like as like can be: But never, never any where, An infant's grave was half so fair. VI "Now would you see this aged Thorn, This pond, and beauteous hill of moss, You must take care and choose your time The mountain when to cross. For oft there sits between the heap So like an infant's grave in size, And that same pond of which I spoke, A Woman in a scarlet cloak, And to herself she cries, 'Oh misery! oh misery! Oh woe is me! oh misery!'" VII "At all times of the day and night This wretched Woman thither goes; And she is known to every star, And every wind that blows; And there, beside the Thorn, she sits When the blue daylight's in the skies, And when the whirlwind's on the hill, Or frosty air is keen and still, And to herself she cries, 'Oh misery! oh misery! Oh woe is me! oh misery!'" VIII "Now wherefore, thus, by day and night, In rain, in tempest, and in snow, Thus to the dreary mountain-top Does this poor Woman go? And why sits she beside the Thorn When the blue daylight's in the sky Or when the whirlwind's on the hill, Or frosty air is keen and still, And wherefore does she cry? — О wherefore? wherefore? tell me why Does she repeat that doleful cry?" IX "I cannot tell; I wish I could; For the true reason no one knows: But would you gladly view the spot, The spot to which she goes; The hillock like an infant's grave, The pond-and Thorn, so old and grey; Pass by her door — 'tis seldom shut — And, if you see her in her hut — Then to the spot away! I never heard of such as dare Approach the spot when she is there." X "But wherefore to the mountain-top Can this unhappy Woman go? Whatever star is in the skies, Whatever wind may blow?" "Full twenty years are past and gone Since she (her name is Martha Ray) Gave with a maiden's true good-will Her company to Stephen Hill; And she was blithe and gay, While friends and kindred all approved Of him whom tenderly she loved. XI "And they had fixed the wedding day, The morning that must wed them both; But Stephen to another Maid Had sworn another oath; And, with this other Maid, to church Unthinking Stephen went — Poor Martha! on that woeful day A pang of pitiless dismay Into her soul was sent; A fire was kindled in her breast, Which might not burn itself to rest. XII "They say, full six months after this, While yet the summer leaves were green, She to the mountain-top would go, And there was often seen. What could she seek? — or wish to hide? Her state to any eye was plain; She was with child, and she was mad; Yet often was she sober sad From her exceeding pain. О guilty Father-would that death Had saved him from that breach of faith! XIII "Sad case for such a brain to hold Communion with a stirring child! Sad case, as you may think, for one Who had a brain so wild! Last Christmas-eve we talked of this, And grey-haired Wilfred of the glen Held that the unborn infant wrought About its mother's heart, and brought Her senses back again: And, when at last her time drew near, Her looks were calm, her senses clear. XIV "More know I not, I wish I did, And it should all be told to you; For what became of this poor child No mortal ever knew; Nay-if a child to her was born No earthly tongue could ever tell; And if 'twas born alive or dead, Far less could this with proof be said; But some remember well, That Martha Ray about this time Would up the mountain often climb. XV "And all that winter, when at night The wind blew from the mountain-peak, Twas worth your while, though in the dark, The churchyard path to seek: For many a time and oft were heard Cries coming from the mountain head: Some plainly living voices were; And others, I've heard many swear, Were voices of the dead: I cannot think, whate'er they say, They had to do with Martha Ray. XVI "But that she goes to this old Thorn, The Thorn which I described to you, And there sits in a scarlet cloak I will be sworn is true. For one day with my telescope, To view the ocean wide and bright, When to this country first I came, Ere I had heard of Martha's name, I climbed the mountain's height: — A storm came on, and I could see No object higher than my knee. XVII "'Twas mist and rain, and storm and rain: No screen, no fence could I discover; And then the wind! in sooth, it was A wind full ten times over. I looked around, I thought I saw A jutting crag, — and off I ran, Head-foremost, through the driving rain, The shelter of the crag to gain; And, as I am a man, Instead of jutting crag, I found A Woman seated on the ground. XVIII "I did not speak — I saw her face; Her face! — it was enough for me; I turned about and heard her cry, 'Oh misery! oh misery!' And there she sits, until the moon Through half the clear blue sky will go; And, when the little breezes make The waters of the pond to shake, As all the country know, She shudders, and you hear her cry, 'Oh misery! oh misery!'" XIX "But what's the Thorn? and what the pond? And what the hill of moss to her? And what the creeping breeze that comes The little pond to stir?" "I cannot tell; but some will say She hanged her baby on the tree; Some say she drowned it in the pond, Which is a little step beyond: But all and each agree, The little Babe was buried there, Beneath that hill of moss so fair. XX "I've heard, the moss is spotted red With drops of that poor infant's blood; But kill a new-born infant thus, I do not think she could! Some say, if to the pond you go, And fix on it a steady view, The shadow of a babe you trace, A baby and a baby's face, And that it looks at you; Whene'er you look on it, 'tis plain The baby looks at you again. XXI "And some had sworn an oath that she Should be to public justice brought; And for the little infant's bones With spades they would have sought. But instantly the hill of moss Before their eyes began to stir! And, for full fifty yards around, The grass — it shook upon the ground! Yet all do still aver The little Babe lies buried there, Beneath that hill of moss so fair. XXII "I cannot tell how this may be, But plain it is the Thorn is bound With heavy tufts of moss that strive To drag it to the ground; And this I know, full many a time, When she was on the mountain high, By day, and in the silent night, When all the stars shone clear and bright, That I have heard her cry, 'Oh misery! oh misery! Oh woe is me! oh misery!'"
I — Ты набредешь на старый Терн И ощутишь могильный холод: Кто, кто теперь вообразит, Что Терн был свеж и молод! Старик, он ростом невелик, С двухгодовалого младенца. Ни листьев, даже ни шипов — Одни узлы кривых сучков Венчают отщепенца. И, как стоячий камень, мхом Отживший Терн оброс кругом. II Обросший, словно камень, мхом Терновый куст неузнаваем: С ветвей свисают космы мха Унылым урожаем, И от корней взобрался мох К вершине бедного растенья, И навалился на него, И не скрывает своего Упорного стремленья — Несчастный Терн к земле склонить И в ней навек похоронить. III Тропою горной ты взойдешь Туда, где буря точит кручи, Откуда в мирный дол она Свергается сквозь тучи. Там от тропы шагах в пяти Заметишь Терн седой и мрачный, И в трех шагах за ним видна Ложбинка, что всегда полна Водою непрозрачной: Ей нипочем и суховей, И жадность солнечных лучей. IV Но возле дряхлого куста Ты встретишь зрелище иное: Покрытый мхом прелестный холм В полфута вышиною. Он всеми красками цветет, Какие есть под небесами, И мнится, что его покров Сплетен из разноцветных мхов Девичьими руками. Он зеленеет, как тростник, И пышет пламенем гвоздик. V О Боже, что за кружева, Какие звезды, ветви, стрелы! Там — изумрудный завиток, Там — луч жемчужно-белый. И как все блещет и живет! Зачем же рядом Терн унылый? Что ж, может быть, и ты найдешь, Что этот холм чертами схож С младенческой могилой. Но как бы ты ни рассудил, На свете краше нет могил. VI Ты рвешься к Терну, к озерку, К холму в таинственном цветенье? Спешить нельзя, остерегись, Умерь на время рвенье: Там часто Женщина сидит, И алый плащ ее пылает; Она сидит меж озерком И ярким маленьким холмом И скорбно повторяет: "О, горе мне! О, горе мне! О, горе, горе, горе мне!" VII Несчастная туда бредет В любое время дня и ночи; Там ветры дуют на нее И звезд взирают очи; Близ Терна Женщина сидит И в час, когда лазурь блистает, И в час, когда из льдистых стран Над ней проносится буран, — Сидит и причитает: "О, горе мне! О, горе мне! О, горе, горе, горе мне!" VIII — Молю, скажи, зачем она При свете дня, в ночную пору, Сквозь дождь и снег и ураган Взбирается на гору? Зачем близ Терна там сидит И в час, когда лазурь блистает, И в час, когда из льдистых стран Над ней проносится буран, — Сидит и причитает? Молю, открой мне, чем рожден Ее унылый долгий стон? IX — Не знаю; никому у нас Загадка эта не под силу. Ты убедишься: холм похож На детскую могилу, И мутен пруд, и мрачен Терн. Но прежде на краю селенья Взгляни в ее убогий дом, И ежели хозяйка в нем, Тогда лови мгновенье: При ней никто еще не смел Войти в печальный тот предел. X — Но как случилось, что она На это место год от году Приходит под любой звездой, В любую непогоду? — Лет двадцать минуло с поры, Как другу Марта Рэй вручила Свои мечты и всю себя, Вручила, страстно полюбя Лихого Стива Хилла. Как беззаботна, весела, Как счастлива она была! XI Родня благословила их И объявила день венчанья; Но Стив другой подруге дал Другое обещанье; С другой подругой под венец Пошел, ликуя, Стив беспечный. А Марта, — от несчастных дум В ней скоро помрачился ум, И вспыхнул уголь вечный, Что тайно пепелит сердца, Но не сжигает до конца. XII Так полугода не прошло, Еще листва не пожелтела, А Марта в горы повлеклась, Как будто что хотела Там отыскать — иль, может, скрыть. Все замечали поневоле, Что в ней дитя, а разум дик И чуть светлеет лишь на миг От непосильной боли. Уж лучше б умер подлый Стив, Ее любви не оскорбив! XIII О, что за грусть! Вообрази, Как помутненный ум томится. Когда под сердцем все сильней Младенец шевелится! Седой Джером под Рождество Нас удивил таким рассказом: Что, в матери набравшись сил, Младенец чудо сотворил, И к ней вернулся разум, И очи глянули светло; А там и время подошло. XIV Что было дальше — знает Бог, А из людей никто не знает; В селенье нашем до сих пор Толкуют и гадают, Что было — или быть могло: Родился ли ребенок бедный, И коль родился, то каким, Лишенным жизни иль живым, И как исчез бесследно. Но только с тех осенних дней Уходит в горы Марта Рэй. XV Еще я слышал, что зимой При вьюге, любопытства ради, В ночи стекались смельчаки К кладбищенской ограде: Туда по ветру с горных круч Слетали горькие рыданья, А может, это из гробов Рвались наружу мертвецов Невнятные стенанья. Но вряд ли был полночный стон К несчастной Марте обращен. XVI Одно известно: каждый день Наверх бредет она упорно И там в пылающем плаще Тоскует возле Терна. Когда я прибыл в этот край И ничего не знал, то вскоре С моей подзорною трубой Я поспешил крутой тропой Взглянуть с горы на море. Но смерклось так, что я не мог Увидеть собственных сапог. XVII Пополз туман, полился дождь, Мне не было пути обратно, Тем более что ветер вдруг Окреп десятикратно. Я озирался, я спешил Найти убежище от шквала, И, что-то смутно увидав, Я бросился туда стремглав, И предо мной предстала — Нет, не расселина в скале, Но Женщина в пустынной мгле. XVIII Я онемел — я прочитал Такую боль в погасшем взоре, Что прочь бежал, а вслед неслось: "О, горе мне! О, горе!" Мне объясняли, что в горах Она сидит безгласной тенью, Но лишь луна взойдет в зенит И воды озерка взрябит Ночное дуновенье, Как раздается в вышине: "О, горе, горе, горе мне!" XIX — И ты не знаешь до сих пор, Как связаны с ее судьбою И Терн, и холм, и мутный пруд, И веянье ночное? — Не знаю; люди говорят, Что мать младенца удавила, Повесив на кривом сучке; И говорят, что в озерке Под полночь утопила. Но все сойдутся на одном: Дитя лежит под ярким мхом. XX Еще я слышал, будто холм От крови пролитой багрится — Но так с ребенком обойтись Навряд ли мать решится. И будто — если постоять Над той ложбинкою нагорной, На дне дитя увидишь ты, И различишь его черты, И встретишь взгляд упорный: Какой бы в небе ни был час, Дитя с тебя не сводит глаз. XXI А кто-то гневом воспылал И стал взывать о правосудье; И вот с лопатами в руках К холму явились люди. Но тот же миг перед толпой Цветные мхи зашевелились, И на полета шагов вокруг Трава затрепетала вдруг, И люди отступились. Но все уверены в одном: Дитя зарыто под холмом. XXII Не знаю, так оно иль нет; Но только Терн по произволу Тяжелых мрачных гроздьев мха Все время гнется долу; И сам я слышал с горных круч Несчастной Марты причитанья; И днем, и в тишине ночной Под ясной блещущей луной Проносятся рыданья: "О, горе мне! О, горе мне! О, горе, горе, горе мне!"
26
Перевод А. Сергеева
THE LAST OF THE FLOCK
I In distant countries have I been, And yet I have not often seen A healthy man, a man full grown, Weep in the public roads, alone. But such a one, on English ground, And in the broad highway, I met; Along the broad highway he came, His cheeks with tears were wet: Sturdy he seemed, though he was sad; And in his arms a Lamb he had. II He saw me, and he turned aside, As if he wished himself to hide: And with his coat did then essay To wipe those briny tears away. I followed him, and said, "My friend, What ails you? wherefore weep you so?" — "Shame on me, Sir! this lusty Lamb, He makes my tears to flow. To-day I fetched him from the rock; He is the last of all my flock. III "When I was young, a single man, And after youthful follies ran, Though little given to care and thought, Yet, so it was, an ewe I bought; And other sheep from her I raised, As healthy sheep as you might see; And then I married, and was rich As I could wish to be; Of sheep I numbered a full score, And every year increased my store. IV "Year after year my stock it grew; And from this one, this single ewe, Full fifty comely sheep I raised, As fine a flock as ever grazed! Upon the Quantock hills they fed; They throve, and we at home did thrive: — This lusty Lamb of all my store Is all that is alive; And now I care not if we die, And perish all of poverty. V "Six Children, Sir! had I to feed: Hard labour in a time of need! My pride was tamed, and in our grief I of the Parish asked relief. They said, I was a wealthy man; My sheep upon the uplands fed, And it was fit that thence I took Whereof to buy us bread. 'Do this: how can we give to you,' They cried, 'what to the poor is due?' VI "I sold a sheep, as they had said, And bought my little children bread, And they were healthy with their food For me-it never did me good. A woeful time it was for me, To see the end of all my gains, The pretty flock which I had reared With all my care and pains, To see it melt like snow away — For me it was a woeful day. VII "Another still! and still another! A little lamb, and then its mother! It was a vein that never stopped — Like blood drops from my heart they dropped. 'Till thirty were not left alive They dwindled, dwindled, one by one And I may say, that many a time I wished they all were gone — Reckless of what might come at last Were but the bitter struggle past. VIII "To wicked deeds I was inclined, And wicked fancies crossed my mind; And every man I chanced to see, I thought he knew some ill of me: No peace, no comfort could I find, No ease, within doors or without; And, crazily and wearily I went my work about; And oft was moved to flee from home, And hide my head where wild beasts roam. IX "Sir! 'twas a precious flock to me As dear as my own children be; For daily with my growing store I loved my children more and more. Alas! it was an evil time; God cursed me in my sore distress; I prayed, yet every day I thought I loved my children less; And every week, and every day, My flock it seemed to melt away. X "They dwindled, Sir, sad sight to see! From ten to five, from five to three, A lamb, a wether, and a ewe; — And then at last from three to two; And, of my fifty, yesterday I had but only one: And here it lies upon my arm, Alas! and I have none; — To-day I fetched it from the rock; It is the last of all my flock."
I Прошла в скитаньях жизнь моя, Но очень редко видел я, Чтобы мужчина, полный сил, Так безутешно слезы лил, Как тот, какого повстречал Я на кругах родной земли: Он по дороге шел один, И слезы горькие текли. Он шел, не утирая слез, И на плечах ягненка нес. II Своею слабостью смущен, Стыдясь, отворотился он, Не смея поглядеть в упор, И рукавом глаза утер. — Мой друг, — сказал я, — что с тобой? О чем ты? Что тебя гнетет? — Заставил плакать, добрый сэр, Меня ягненок этот вот, Последний, — с нынешнего дня Нет больше стада у меня… III Я смолоду беспечен был; Но, образумившись, купил Овцу — не зная, есть ли прок В таких делах, но в должный срок Моя овца, на радость мне, Хороших принесла ягнят; Желания мои сбылись — Женился я и стал богат. Плодились овцы; что ни год Со стадом вместе рос доход. IV От лета к лету время шло, И все росло овец число, И вот их стало пятьдесят, Отборных маток и ягнят! Для них был раем горный луг, Для нас был раем наш очаг… Один ягненок уцелел — Его несу я на плечах, И пусть нам сгинуть суждено От нищеты — мне все равно. V Я шестерых детей кормил, На это не хватало сил В неурожайный, горький год — Я попросил помочь приход. А мне сказали: "Ты богат — Богатство на лугу твоем, А хочешь хлеба — обходись Своим нетронутым добром. Приходский хлеб — для бедноты, Его просить не смеешь ты!" VI Овцу я продал, и моя Досыта стала есть семья, Окрепли дети — мне ж кусок И горек был, и шел не впрок. Настала страшная пора, Смятение вошло в мой дом: Овечье стадо — мой оплот, Моим же созданный трудом, — Как снег растаяло, и нас Настиг беды и скорби час. VII Еще овца, еще одна Покинуть пастбище должна! И каждая из них была Как капля крови. Кровь текла Из ран моих — вот так пустел Мой луг, и сколько там в живых, Я не считал — я лишь мечтал, Чтоб не осталось вовсе их, Чтоб волю дать судьбе слепой, Чтоб кончить горький этот бой! VIII Я замкнут стал, я стал угрюм, Мутился ум от черных дум, В грехах подозревал я всех И сам способен стал на грех. Печален дом, враждебен мир, И навсегда ушел покой, Устало к своему концу Я шел, охваченный тоской; Порой хотелось бросить дом И жить в чащобах, со зверьем. IX Таких овец не видел свет, Цены им не было и нет; Клянусь, я поровну любил Детей — и тех, кто их кормил, — Моих овец… И вот, молясь, Я думал, что, наверно, Бог Карал за то, что больше я Своих детей любить бы мог… Редело стадо с каждым днем, Овец все меньше было в нем. X Все горше было их считать! Вот их пятнадцать, десять, пять, Их три, — уж близко до конца! — Ягненок, валух и овца… Из стада в пятьдесят голов Один остался, да и тот, Оставшийся, из рук моих В чужие руки перейдет, Последний, — с нынешнего дня Нет больше стада у меня…
27
Перевод Ю. Даниэля
THE MAD MOTHER
I Her eyes are wild, her head is bare, The sun has burnt her coal-black hair; Her eyebrows have a rusty stain, And she came far from over-the main. She has a baby on her arm, Or else she were alone: And underneath the hay-stack warm, And on the greenwood stone, She talked and sung the woods among, And it was in the English tongue. II "Sweet babe! they say that I am mad, But nay, my heart is far too glad; And I am happy when I sing Full many a sad and doleful thing: Then, lovely baby, do not fear! I pray thee have no fear of me; But safe as in a cradle, here, My lovely baby! thou shall be: To thee I know too much I owe; I cannot work thee any woe. III "A fire was once within my brain; And in my head a dull, dull pain; And fiendish faces, one, two, three, Hung at my breast, and pulled at me; But then there came a sight of joy; It came at once to do me good; I waked, and saw my little boy, My little boy of flesh and blood; Oh joy for me that sight to see! For he was here, and only he. IV "Suck, little babe, oh suck again! It cools my blood; it cools my brain: Thy lips I feel them, baby! they Draw from my heart the pain away. Oh! press me with thy little hand; It loosens something at my chest; About that tight and deadly band I feel thy little fingers prest. The breeze I see is in the tree: It comes to cool my babe and me. V "Oh! love me, love me, little boy! Thou art thy mother's only joy; And do not dread the waves below, When o'er the sea-rock's edge we go; The high crag cannot work me harm, Nor leaping torrents when they howl; The babe I carry on my arm, He saves for me my precious soul; Then happy lie; for blest am I; Without me my sweet babe would die. VI "Then do not fear, my boy! for thee Bold as a lion will I be; And I will always be thy guide, Through hollow snows and rivers wide. I'll build an Indian bower; I know The leaves that make the softest bed: And, if from me thou wilt not go, But still be true till I am dead, My pretty thing! then thou shall sing As merry as the birds in spring. VII "Thy father cares not for my breast, Tis thine, sweet baby, there to rest; Tis all thine own! — and, if its hue Be changed, that was so fair to view, 'Tis fair enough for thee, my dove! My beauty, little child, is flown, But thou wilt live with me in love, And what if my poor cheek be brown? Tis well for me, thou canst not see How pale and wan it else would be. VIII "Dread not their taunts, my little Life; I am thy father's wedded wife; And underneath the spreading tree We two will live in honesty. If his sweet boy he could forsake, With me he never would have stayed: From him no harm my babe can take; But he, poor man! is wretched made; And every day we two will pray For him that's gone and far away. IX "I'll teach my boy the sweetest things: I'll teach him how the owlet sings. My little babe! thy lips are still, And thou hast almost sucked thy fill. — Where art thou gone, my own dear child? What wicked looks are those I see? Alas! alas! that look so wild, It never, never came from me: If thou art mad, my pretty lad, Then I must be for ever sad. X "Oh! smile on me, my little lamb! For I thy own dear mother am: My love for thee has well been tried: I've sought thy father far and wide. I know the poisons of the shade; I know the earth-nuts fit for food: Then, pretty dear, be not afraid: We'll find thy father in the wood. Now laugh and be gay, to the woods away! And there, my babe, we'll live for aye."