Избранницы
Шрифт:
Наталия Роллечек
ИЗБРАННИЦЫ
— В скором времени к нам пожалует новая сестра! — сообщила во время вечерней молитвы сестра Алоиза.
— Хоровая или конверская? — поинтересовалась Йоася.
У сестры Алоизы от удивления взметнулись брови.
— Этот вопрос просто неуместен в твоих устах, Йоася. Вы все должны своим скромным поведением и радушным
— А, значит — хоровая, — заключила Гелька, когда мы уже укладывались спать. — С конверской наши сестрички не разводили бы таких церемоний.
— Какие же обязанности поручат ей? — полюбопытствовала Зоська. — Наверно, по белошвейной мастерской, а то ведь сестра Юзефа больна.
— Эта новая сестра — из благородных, — отозвалась Янка. — Матушка-настоятельница рассказывала о ней моей тете.
— И вовсе не из таких уж благородных! Она постриглась в монахини назло своим родителям, потому что они не разрешили ей стать цирковой артисткой. А у нее было такое влечение к этому.
— К чему?
— Я же говорю: к цирку. Она умела прыгать через обруч и вообще была очень способная. Сестра Дорота обо всем мне рассказала.
— В нее, кажется, безумно влюбился какой-то старик богач! И перед смертью записал на нее все свое достояние. Она воспитывалась в монастыре. И вот там-то сестры внушили ей мысль о божественном призвании. Они хотели, чтобы все ее богатства достались монастырю.
— Как бы не так! Да она бедна, как церковная мышь, — возразила Казя. — Но она — племянница самой матушки-генералки. И вы увидите, как станут лебезить перед ней сестрички!
— А я слышала, что она была негодницей, — вновь отозвалась Янка.
— Как это так — негодницей? — заинтересовались все.
— А так, в нее был влюблен один ксендз.
— Ну и что?
— Как что? И она каждый день торчала у окна, чтобы он мог ее видеть.
— И больше ничего?
— Ничего.
— Э, так в этом нет ничего особенного. Сестра Дорота тоже всегда стоит у окна, когда гуралы вывозят навоз из хлева. Вот если бы монахиня убежала с ксендзом, тогда бы она была негодницей. А так — что…
Этими словами Гелька прекратила дискуссию.
Погасла лампочка, тускло мерцавшая под самым потолком. Наступила ночь — тягостно удушливая от вони и холодная, как все зимние ночи в приюте. Ветер бешено ломился в деревянные стены. Трещал прогнивший потолок. Стоило оторвать голову от соломенной подушки, как ледяная струя воздуха сразу же начинала обвевать щеки. Малыши всем телом прижимались к щуплому матрасу, будто стараясь слиться с жестким мешком, влезть в него. Старшие девочки натягивали на головы одеяла и лежали в полной апатии ко всему окружающему. Время от времени кто-нибудь поднимался на своей койке, растирал окоченевшие ноги и, подышав на руки, вновь грохался на жесткую соломенную подстилку.
Я оторвала голову от подушки.
— Ты что, Сабинка, плачешь? — Я соскочила с койки и подбежала к ней. — Почему ты плачешь?
— Потому что завтра кончают колоть дрова.
— Ну, ничего не поделаешь, моя дорогая.
Довольная своим утешением, я вернулась на койку.
На другой день, после возвращения из школы, мы снова застали Сабину у окна. Когда по коридору проходила монахиня, Сабина делала вид, что взрыхляет землю в ящике с пеларгониями. Испачканные глиной пальцы инстинктивно крошили сухие комочки, а подернутые, влажной пеленою глаза, покрасневшие от слез, устремлены были в окно.
На дворе колол дрова молодой гурал. Лицо у него было смуглое, озорное, вьющиеся волосы блестящими шелковистыми кольцами усыпали голову. Он снял свой полушубок и работал в одной рубахе.
Сабина, оставив пеларгонию, с корзиной в руке вышла на двор. Мы столпились у окна и наблюдали за нею с насмешливым сочувствием.
Красивый и стройный дровосек распрямился и бросил взгляд в сторону улыбающегося личика Йоаси. Редковолосая, плоскостопая, в грязном платье, рядом с ним Сабина выглядела мухой, запутавшейся в монастырской паутине. Однако сама Сабина не отдавала себе в этом отчета. Кружась около гурала и пытаясь одеревеневшими от холода пальцами оторвать примерзшие ко льду щепки, она заглядывала ему в лицо покорно и выжидательно, а он не обращал на нее ни малейшего внимания.
— И как ей не стыдно, — сказала Янка. — Что этот парень подумает о нас?
Я удивленно посмотрела на Янку. Меня вовсе не интересовало, что этот гурал подумает о нас. Подобная мысль могла прийти в голову только «благовоспитанной девочке из хорошего дома», каковой, без сомнения, была Янка. Однако, поскольку и меня, как и каждую из нас, вгонял в краску малейший намек на сердечные переживания, я с сочувствием смотрела на Сабину, выметавшую непослушными от холода руками снег со двора.
Тем временем гурал кончил работу. Он аккуратно сложил поленья, вбил топор в колоду, надел полушубок и, набив трубочку табаком, приготовился в дорогу. В раскрытой настежь калитке появился возница с кнутом в руках. Он кивнул дровосеку. Гурал спрятал трубку в карман и зашагал к калитке.
— Хо-хо! — засмеялась Владка, отходя от окна. — Наконец-то Сабина оставит в покое пеларгонии. Пошли делать уроки.
— Глядите! — взвизгнула вдруг Йоася.
Все мы снова бросились к окну… Глаза у нас едва не полезли на лоб от удивления.
Следом за гуралом шла Сабина.
Всей гурьбой мы пустились по лестнице, но, прежде чем добежали до калитки, Сабина уже вышла на дорогу. Низко опустив голову, придерживая руками концы платка, она плелась вслед за медленно едущей фурой.
— Сабина!!!
— Идет! Ей-богу, идет! Даже не обернется! — воскликнула Зоська. — Совсем с ума сошла!
— Давайте сейчас же вернемся, немедленно. Пусть каждая из нас возьмется за свою работу и делает вид, будто ничего не знает. — Повелительно нахмурив брови, Янка внимательно следила за тем, чтобы вернулись все без исключения. Она сама затворила калитку и загнала домой гурьбу самых любопытных девчонок.