Избранницы
Шрифт:
— Ну и ветер!
— Будто кто-то плачет…
— Это в трубе завывает.
Ураган все более неистовствовал. Тревожно звенели в окнах стекла. На чердаке бушевал ветер. Казалось, что взбесившаяся ночная темень сметет с лица земли наш деревянный монастырь.
А тем временем внутри приюта кто-то пронзительно стонал.
«Оо… ооо…» — отчетливо неслось по помещению.
Печальная жалоба, слышавшаяся в этих звуках, с каждой
— Матерь божия! — заплакала Владка. — «Оно» идет к нам!
В нашем воображении моментально пронеслись дьяволы с ослиными ушами, упыри и привидения, серые безголовые тени каких-то страшилищ, снующих в монастырском мраке.
«Оо-ооо…» — снова донеслось до нас. Звуки были преисполнены страдания и боли.
— Бегите за кропилом! — пискнула Владка, пряча лицо в подушку.
— Раны господни! — заорала Гелька. — Людка!!!
Кто-то зажег свет. Людкина койка была пуста.
Мы выскочили на лестницу.
Людка стояла там. Босая, в одной ночной рубашке. Держась обеими руками за чугунные перила, она положила на них голову и, дрожа всем телом от холода и лихорадки, отчаянно взывала:
— Сестра Зенона, приди ко мне! Приди!
Утром в нашей спальне уже не было Людкиной койки.
— Людка лежит в инфирмерии [4] . Ее поместили туда ночью, — сообщила нам сестра Юзефа. — Прошу быстро построиться парами и спуститься в трапезную. Сестра Алоиза сейчас придет.
4
Инфирмерия — больничная палата в тюрьме или монастыре.
Но сестра Алоиза в то утро опоздала. Девушки успели уже выполнить свои хозяйственные поручения, прочитать молитву и рассаживались за столом, когда в трапезную вошла сестра-воспитательница. Яркий румянец на щеках, дрожащий голос выдавали волнение, которое сестра Алоиза напрасно пыталась скрыть.
— Всем «рыцарям господа Христа» — встать!
Мы поднялись со своих мест, удивленно переглядываясь.
— Я принесла вам радостную новость. Наша «Евхаристичная Круцьята» с сегодняшнего дня имеет свою покровительницу на небе.
— Людка умерла, — прошептала Гелька, бледнея.
— Преклоните колени и поблагодарите святейшую матерь божию за то, что Людка умерла как настоящий рыцарь и с этой грешной земли унеслась прямо на небо.
— На небо? А что из того, что на небо? Пусть бы жила с нами…
Печаль, неузнаваемо преобразившая голос Гельки, вырвала наружу плач, которым были переполнены наши сердца. Столовая начала буквально содрогаться от рыданий.
Сестра Алоиза, с лицом белее бумаги, схватилась за колокольчик. Она звонила беспрерывно, а когда первый приступ плача несколько ослаб, слегка пошевеливая колокольчиком, голосом властным и четким сказала:
— А теперь чтобы все пели! Геля и Казя — альты, встаньте справа. Сопрано прошу на середину — так, как в часовне. Вторые сопрано — Йоася и Владка — здесь!..
Сестра Алоиза решительно распоряжалась девушками, ставшими, казалось, безучастными ко всему, расставляла их по местам, потрясала колокольчиком, заглушая плач, который время от времени снова вспыхивал то здесь, то там, восстанавливала дисциплину и порядок.
Наконец воспитанницы были построены в три ряда перед деревянными столами, на которых стыл так и не выпитый кофе, и, обратив взоры на стену с распятием, выдавливали из неподатливых гортаней радостные звуки: «Хвали, душа моя, господа. Буду восхвалять господа, доколе жив. Буду петь богу моему, доколе есмь».
На другой день, то и дело вытирая покрасневшие от холода носы, мы носили из теплицы цветы. Благодаря стараниям сестры Алоизы отцы-иезуиты прислали нам олеандры и фикусы, сестры-альбертинки — кактусы и миртовые деревца, братья-кармелиты — примулы, гортензии и канны.
Только смерть Людки раскрыла перед нами выдающиеся художественные таланты нашей воспитательницы. Недюжинные способности сестры Алоизы по части декоративного искусства, ее страстная любовь к богослужениям, художественный вкус — все это было самозабвенно отдано как последний долг умершей сиротке.
Маленький гробик утопал в зелени и цветах. Печальная фигура монахини в черном велоне и снежно-белом чепце казалась неподвижной. Задумчивый взгляд устремлен на весь этот пышный сад смерти. Легким прикосновением руки она время от времени вносит достойные подлинного художника изменения в погребальную декорацию — и белошвейная мастерская превращается в мертвецкую. Благодаря тонкому вкусу сестры Алоизы и ее трогательной заботе буйная прелесть цветов и зелени в сочетании с серебром, черным и белым крепом выглядела особенно торжественно и величественно.
Монахини проходили мимо Людки, преклоняли колени, при этом черные велоны опускались до самого полу, молились (о чем можно было судить по едва заметному шевелению губ). Тишину нарушало лишь негромкое потрескивание горящих свечей.
У стены в три шеренги выстроились воспитанницы, читая покаянный псалом:
«…Окропи меня… и буду чист; омой меня, и буду белее снега…»
Мы поднимали к потолку заплаканные лица.
Незаметно подкрался мрак и заполнил все свободное пространство между ветвями миртов и олеандров. Алтарик божьей матери заблестел, как звезда. Огоньки свечей приняли красноватый оттенок, цветы стали как бы стройнее, запах ладана усилился и смешался с запахом воска.
Все застыло в неподвижности, и даже на живые цветы легла печать смерти. Только теперь неутомимая сестра Алоиза, придвинув вазон с миртом ближе к громнице [5] , отошла от катафалка, слегка вздохнула и опустилась на кленчник [6] , прикрыв лицо руками.
Напротив нее, на возвышении, затерянное в тюле и кружевах, лежало тоненькое тельце ребенка, взирая на свое небо, где добрый господь бог, не помнящий человеческих грехов, о которых гласит пятидесятый псалом, приготовил для Людки кружку кофе, большой крендель с маслом, а если он уж такой всесильный и всепрощающий, как говорилось в потрепанном Людкином молитвеннике, то приготовил ей на небе саночки и теплые рейтузы, чтобы Людка в своей загробной жизни могла поехать кулигом.
5
Громница — свеча в руках умирающего или в изголовье гроба.
6
Кленчник — скамеечка для стояния на коленях во время молитвы.