Избранник судьбы
Шрифт:
– Наверное, бури какие-нибудь магнитные там, на солнце, – промямлил Михаил от фонаря сочинённую фразу.
– Сколько тебе ложек сахара? – осведомилась мать.
– Не надо сахара… И покрепче, – уточнил сын, приблизив её к сверхудивлению.
Мама промолчала, но заказ выполнила.
Михаилу чай пришёлся не по вкусу. Одна польза – тошнотворная неприязнь отклоняла от мысленной, и потому он пробовал пить залпом.
После завтрака Михаил не захотел терпеть заточение в четырёх стенах, в духоте. Через пару минут он вышел во двор, а оттуда на огород и картофельное поле.
Погода, словно по желанию, выпала что ни на есть подходящая. Утренняя звезда только малость отстыковалось от горизонта, не успев накалить как положено окрестности села. Пёстрое платье природы излучало лишь доброту и ласку. Распускались все благоприятные эмоции, остатки кошмара таяли, точно последний весенний снег.
Любой пейзаж вокруг был прелестен. Бурлящая жизнь гармонично двигалась своим чередом. Щебетание птиц на деревьях, стрекотание шпионски укрывшихся кузнечиков, гул крылатых насекомых великолепно дополняли мелодию бриллиантовой росы, которую Михаил стряхивал с травы лёгким прикосновением пальцев. Наступило время разрядки, все нервные импульсы в семикласснике протекали медленно, как густая патока.
Михаил проник в самую неотразимую часть владений Облаковых – сад, где благоухали пышные кроны яблонь, вишен, рябин, сирени и множества иных зелёных красавиц. Михаил присел в тень деревца, закрыл глаза и утонул в шелесте колышимых ветром листьев, в шёпоте мнимых, но бесконечно сладостных голосов дриад, которые могли почудиться его тонкому слуху. Покой…
Общительность не являлась компонентом натуры семиклассника. Настоящих друзей он почти не имел, так лишь… приятелей, и то весьма шатких. Ко всем же остальным он относился негативно; они в свою очередь отвечали взаимностью.
Лучшим другом для него, с которым он проводил почти всё время, было одиночество. Только с ним он чувствовал себя свободным, раскрепощённым, тем, кем он есть на самом деле. Только оно лечило все душевные раны, полученные им от врагов, а именно от всех остальных людей, кроме близких ему сердец, коих существовало предельно мало.
На школьных переменах он не бесился по всему зданию, точно угорелый, не швырялся мокрыми тряпками в сверстников, не угощал младших пинками и подзатыльниками от нечего делать, не разбрасывал направо и налево ненормативную лексику, иными словами не был похож на всех.
Он был изгоем класса: изредка с кем-нибудь разговаривал, без спешки бродил по коридорам, смотрел в окна, где царствовала несуетливая и недвижимая среда и не сдавливал уши гомон, топот, сумасшедший хохот и визг.
Не любил школу… Это ещё пушисто сказано. Она стала ему каторгой едва ли не с первого класса. Все секунды каждого прожитого там дня длились в напряжении и угнетённости. Даже на уроке в кабинете он чувствовал себя скованно, будто в клетке с надписью «Осторожно, львы!».
За многочисленные годы он не сумел, да и не хотел, влиться в коллектив и стать своим. Вина ложилась на несовпадение характеров. Михаил знал на двести процентов, что все считают его сдвинутым. Он о них аналогичного мнения.
Он отдавал предпочтение книгам, музыке, науке, прочим интеллектуальным отраслям. Знакомые, как правило, держали при себе пачку сигарет, а вместо газированной воды употребляли пиво, причём не умалчивали о том. Понятно, что им всякая там литература, если они еженедельно собираются на вечеринки или дискотеки в компании с одноклассницами, чтобы развлечься никотином, алкоголем, покривляться под какую-нибудь группу, омерзительно мычащую из колонок или пострелять в птичек из пневматического ружья.
Последнее Михаилу казалось низшей чертой критерия безнравственности. Они лишали ни в чём не повинных животных самого дорогого – жизни! И ведь нет же!
Простое убийство их не устраивало, они с радостью для начала измучают бедных, маленьких жертв. Эти палачи сами информировали Михаила о собственноручных ритуалах казни, когда получалось завязать с ними краткую дискуссию. Они с энтузиазмом повествовали о том, как ловили мышей, сажали их в кипяток, огонь, разрывали их петардами. Орды мышей, лягушек, воробьёв, синиц встретили смерть под весёлыми взглядами жестоких «друзей» Михаила.
«Тебе их не жалко? – спрашивал семиклассник, маскируя ненависть, и на что получал ответ: « Бывало сначала. Поймал однажды мышь, а она возьми и цапни меня за руку. Ну я разозлился, нашпиговал ей пасть петардами, поджёг и в речку!».
Михаил с геркулесовой выдержкой дослушал эту жуть. «Сама виновата. Меньше надо возникать!» – оправдывался тогда соратник по учёбе. «А что она по-твоему должна была делать? Лизать тебе ладонь, как преданный пёс? – повысил тон Михаил. – Вот бы ты гулял, никого не трогал, а тебя вдруг хватает за ногу великан и поднимает высоко над родимой землёй. Так просто, для развлечения. Чего-то мне не верится, что ты сильно рад будешь. Станешь брыкаться, а он тебе за наглость кости переломает, закинет подальше, и в добрый путь, отважный космонавт! Весело, чёрт побери!».
Оппонент замялся, пробормотал невнятную абракадабру, на том спор и финишировал. Осуждающая лекция, конечно, не повлияла на привычки знакомого Михаила.
Михаил хоть являлся противником живодёрства, но, как известно, нет на свете безгрешных. И на его совести лежала маленькая сгубленная жизнь.
Прошлым летом он покончил с вороной, принадлежащей стае, совершавшей налёты на загон, где вместе с курами паслись цыплята. Чёрные охотницы уже утащили двоих птенцов, и Михаилу пришлось пойти на терзающий поступок. Эпизод с кровавыми пробоинами на тельце создания помнились и теперь. Мальчику приснилось после того, словно он – ворона, парящая в небесах в своё удовольствие, которая неожиданно подвергается разрывающим ударам, и весь он становится дьявольски горячим, пикирует вниз, все цвета замещаются жаркой краснотой, мир крутится бешеным смерчем…
«Зачем они творят убийства? – размышлял Михаил, сидя под вишней. – Какой тут смысл? Хищники вынуждены убивать травоядных на пропитание, иначе они сами погибнут от голода. И мы, и я – тоже не вегетарианцы, нам простительно. Но кто они, находящие в чужых страданиях и смертях утеху и забаву? Представили бы себя на их месте!»
Михаил вдруг заметил, что думает совсем не о том, и запер в клетку вольнолюбивые мысли. «Намеревался обрести покой на время, а выстроилось всё шиворот на выворот,» – усмехнулся мальчик.