Избранник

Гунин Лев

Он со своей неопределенной улыбкой двинулся в комнату, осмотрелся, посетил кухню, туалет, вошел в ванную. Здесь он пустил в раковину воду, открыв чуть-чуть горячий кран, а сам направившись в зал, стал раздеваться. Вернувшись в ванную комнату, он снял с себя все и встал под душ.

Его мускулистое тело было правильно сложено, и плечи - неожиданно довольно покаты. На правом боку виднелся розоватый рубец. Врач мог заключить по рубцу, что он свидетельствует о прооперированной почке. Внизу живота белел совсем незаметный рубец, указывающий на произведенное в детстве удаление аппендикса. Несмотря на мускулистость, его тело не казалось громоздким, вызывающим отвращение "куском мяса", как у многих "качков", то есть, тех, кто занимается "боди билдинг". В нем даже ощущалось что-то безоружное.

Покончив с душем, Сергей, уже в плавках, на ходу вытирая спину полотенцем, проходит в комнату. Там довольно прохладно. Все вещи создают своим присутствием определенный колорит. Ночь уже давно вошла в свои права. В окне - прямо, чуть правее, - угадывался силуэт

шестиэтажного дома. Над ним, выше его, горело множество огоньков. Сбоку, слева, тянулся стоящий под углом еще один шестиэтажный дом. А еще выше, маня бестелесностью и мировым огромом, висело черно-синее, далекое звездное ночное небо.

Назавтра мы можем видеть Сергея в его же комнате, стоящим возле тахты и глядящим вперед. Поперек тахты, вытянув ноги и облокотив голову на подушки, лежит скромного вида, редкой красоты молодое создание.
– Так куда же мы сегодня ... прошвырнемся - вечером?
– А ты куда б хотела пойти?
– Знаешь, в "Меридиане" фильм идет, вроде хороший. Давай сходим туда.
– На сколько? Надо позвонить и узнать. Часов на девять. Кажется, Люда мне говорила, что ходила на девять...
– А не поздно это? Ты помнишь, тогда? Боюсь, что опять будет то же самое.
– Просто нарвались на каких-то идиотов! И потом - кто ж виноват, что в вас, мужчин, Создатель вложил такие гены, что вы чуть что сразу лупите друг друга?
– Я готов следовать своим генам с удовольствием - и сразиться с любым другим самцом за тебя. Но лезть за зря самому в ловушку, добровольно давая себя избить...
– Тебя - избить? А кто это тебя собирается избить. Из-за чего?
– Не знаю.
– Мало ли что бывает? Людям, наверное, делать нечего, вот они кулаками и машут!
– Нет, это не случайность.
– Ах, вот как! Но мне-то ты рассказать можешь, что там у тебя еще такое стряслось?! Страшного ничего не случилось. Ждали меня двое: возле кафе. Ефим Ефимыч там был; он подвез. Но те и сюда потом приезжали. Понаблюдать. В белой "Волге". В той самой, что Саню-стукача в воскресенье "тусовку" нашу подсматривать привозила. С ним двое входили, не те самые, но как братья-близнецы.
– И ты их впустил?!

– Саня под руку мою скользнул, и на кухню, где вся компания сидела, я за ним. А потом иду назад в коридор - там уже двое этих "братьев". Стоят, глазами зыркают.
– Так ведь тусовки-посиделки у всех, не только у тебя. Вот у меня хотя бы. От Василия - так просто не выходят. У него круглые сутки Смольный перед взятием. Или - Зимний перед штурмом. А что от тебя они хотят? Ты хоть имеешь представление?
– Дело мое товарищи мне не показывали. Но думаю, это все оттого, что я слишком много кистью по холсту водил, в ущерб политическому самосознанию. И - главное -- наверное, в неправильном направлении...
– Что -- ?.. Ну! Я же всерьез спрашиваю, а ты все шуточки...
– А я серьезно.
– Да ну!..
– Я совершенно серьезно...
– Так, значит, мазня твоя кому-то всерьез не нравится? Так надо тебя понимать? Да?
– Да. Совершенно верно. Я занимаюсь живописью и рисованием так... как кое-кому не нравится. Только розги тут не метод. Все равно им не вернуть меня в огород с кухни, где видно, для чего нужно то, что на огороде растет. Да и мне самому уже не заставить себя "образумиться". Я ведь не мальчик, которому достаточно только розги под нос. Однако, боюсь, что, если не образумлюсь, наедет, к примеру, на меня белая "Волга", - и будут считать, что вот, образумился, только, мол, слишком поздно...
– Да ты на меня тоску навел! Но, допустим, что то, что ты мне говоришь, не твои фантазии. Рисуй так, как им хочется. А я не умею.
– А ты научись.
– А вдруг не смогу?
– Попробуй.
– --- - А как ты думаешь, это трудно?
– - - Мне откуда знать? Я же еще только в училище. На втором курсе.
– Это невозможно! Лучше тогда вообще разучиться рисовать. Ты, значит, вот так! Не понимаю, чего это люди, если тебе верить, не могут поделить какие-то там штрихи на куске мертвой тряпки. Подумаешь, нарисовал-написал так или иначе! Что бы там ни было, все равно это мертвый холст или кусок бумаги. Стоит ли из-за них живой человеческой жизнью жертвовать?

– Почему одному человеку нужно что-то одно, определенное, то, что он считает своим правом, и он никак не может этого добиться, а другой, даже не задумывающийся над тем, что и почему ему надо, имеет все, на что только укажет его мелкая прихоть? Почему? Почему люди не могут между собой поделить: права, блага, женщин? Даже если одна сторона уступает, другой все кажется мало, мало; власть, какой наделяются люди, их привилегированность в удовлетворении желаний им всегда представляется недостаточной. И не мертвый холст, как ты говоришь, не идеальная субстанция являются ареной битвы, а борьба за души людей: за правду - или против нее, за человечность - или против, борьба одних с насаждением смерти, творением которой являются все системы подавления, а противопоставлением - жизнь, выраженная в искусстве, и борьба других за право и дальше насаждать стереотипы фальши и подавлять искусство из пушек. Вокруг материальных ценностей дерутся, отпихивая друг друга, далеко не лучшие люди. И "хороший" капиталист, и "хороший" директор социалистического предприятия готовы пожертвовать жизнью, здоровьем, счастьем других людей ради намеченной цели. Иначе бы и не подступились к арене этой борьбы. То есть, за деньги и власть сражаются друг с другом только богатые люди. Бедные допускаются лишь к борьбе вокруг

духовных ценностей. Этот суррогат оставлен им, чтобы наполнить хоть каким-то смыслом их существование. Таков закон жизни. Моя жизнь без живописи - ничто, темный колодец с бездонной глубиной. Я - выражаясь языком твоего папочки - только скромный солдат. Но и для меня проекты работ, процесс их создания - то же самое, что для бизнесмена миллиардные выгодные сделки, управление денежной империей, его дома, дворцы и яхты. Что могут мне дать взамен наслаждения писать и рисовать то, что я хочу? Потрясающих женщин? Но что такое секс без любви, без обаяния? Любовь - это продолжение моих художественных идей, моих представлений, всей этой насыщенной атмосферы художественного творчества. Забери его - и вместе с ним не станет любви. А без любви мне не нужна даже самая потрясающая женщина. Может быть, в порядке обмена меня поставили бы председателем Ленинградского горисполкома? Но мне это неинтересно. Мне это ни к чему. Что же мне могли бы дать? Отправку на Запад с миллиардом в кармане? Ну, хорошо, может, обладание деньгами, удовольствия и праздность заменили бы мне искусство, а вдруг нет? Вдруг после первых месяцев эйфории я бы очнулся - и понял, что потерял нечто более ценное, чем деньги. Что мне оставалось бы делать? Сброситься с Эйфелевой башни? Так что даже теоретически компромисс невозможен. А на практике, в реальной жизни, никто меня даже и не подумает вознаградить, если отступлюсь. Любая система, а наша - в квадрате, действует с позиции силы. Государство "считает", что жизнь это подарок, который оно может в любой момент отобрать. А тоталитарное государство рассчитывается исключительно этим "подарком"... Если бы деформирующее, уродливое начало убило во мне художника, какой бы оставался для меня смысл в жизни? Мне было бы еще страшнее жить... А теперь им лишь остается сражаться со мной извне. Без творчества жизни для меня как бы не существует. А то, что приемлемо было бы для них - не творчество.

– А тебе не приходила в голову мысль, что ты просто этим оправдываешь свое отшельничество, отказ от общественной жизни, от внешнего мира, ты просто заперся - и сидишь тут, наслаждаясь пустотой своей этой квартиры, думая, что пустота это только то, - что тебя окружает.

– А ты не думаешь, что просто фальсифицируешь ситуацию, хотя должна это чувствовать? Разве я похож на отшельника?

– Иногда на очень веселого отшельника.

– Да?

– А что тут удивительного? Ты нигде не работаешь, сидишь тут в четырех стенах, и вот как только покидаешь их, тут сразу же тебя хотят убить - чтобы ты поменьше выходил из дому... Где уж тут не веселиться! Слушай, а почему бы тебе не устроиться на работу?

– Меня нигде не берут.

– Неправда. Ты просто не хочешь работать, - вот и все.

– Они готовы (и то не вполне уверен) предоставить мне только такую работу, чтоб я не смог после нее держать кисть в руках, а мольберт стал бы мне казаться одним из ящиков, вроде тех, что мне пришлось бы выгружать из вагонов.

– Опять! "Они"!.. Повторяю: ты просто не хочешь работать. А зачем тебе работать? Тут у тебя все есть. Тебе надо только сидеть тут и водить кистью, воображать, что ты великий художник. Да что касается меня, то я в твоей мазне определенно не вижу никакого проку...

– Подожди!..

– ...Да! И больше тебе ничего не надо. Как будто ты...

– Послушай! Давай оставим эту тему. Ну, пожалуйста. Прошу тебя.

– Он садится на край тахты и берет ее за руку.
– Не надо.

– А я не хочу молчать.
– Она вырывает руку.
– Ты хочешь заставить меня не говорить? А я хочу говорить. Ты сидишь здесь как настоящий отшельник да, да, отшельник. Как отшельник. Или как зэк. Ха-ха-ха! да ты, Сереженька, настоящий зэк. Вот и борода! Ты знаешь, ты очень похож...

Сергей встает и стоя смотрит на нее.

– Ты сидишь здесь как настоящий зэк, а это - твоя камера. Да ты что это на меня так уставился? Как будто нельзя иначе смотреть! Ты заперся здесь, словно весь мир ополчился на тебя, как будто ты нашел, как алхимическим способом делать из твоих холстов чистейшее золото. Думаешь, что станешь великим художником!.. А что ты на меня так уставился?

– Мне интересно.

– Интересно. Интересно! Что тебе интересно?

– Интересно, что ты можешь так говорить. Вместо того, чтобы отправиться в кино с кем-нибудь другим. Если женщина - еще и с таким жаром - хочет вернуть тебя к "общественной жизни", - за это ведь можно все отдать. Забросить кисти, сжечь холсты, устроиться на работу: а?! Но не могу я душой кривить. Особенно перед тобой. Знаю, что ... на этих условиях не смогу сделать тебя счастливой. Если, женившись на тебе, стану работать каким-нибудь ... плотником в ... похоронном бюро, в душе никогда тебе не прощу. Жизнь у нас не сложится, вот. Не может сложиться - ... на обмане. Ну, пошли смотреть твой фильм!

– Не пойду я теперь ни в какое кино. И вообще с тобой никуда не пойду! Тоже мне, оратор выискался! Видала я в... ввв... видала я таких ораторов! Искусство! Свобода самовыражения! Все это пустые слова! В мире нет больше ничего, кроме обустроенной жизни, обеспеченности, финансовой независимости и крепкой семьи. Остальное - просто кривляние. Все твои друзья - а они все младше тебя на десять лет...

– Положим, не все, и не на десять...

– Не важно! Так вот, все твои друзья скоро перебесятся, позабудут об этих выкриках: "свобода!", "совесть!", и побегут по ниточке в отдел культуры ленгорисполкома зав. секторами работать. Ну, чего опять уставился? Что тебе теперь интересно?