Избранники Тёмных сил
Шрифт:
— Нет, — твердо произнес я.
За спиной раздалось тихое поскребыванье. Мне почудилось, что десятки крыс закопошились где-то под мостовой, в черной сети подвалов и канализаций.
— Сейчас начнется суматоха, — предупредил голос у меня над ухом. — Если ты упустишь свой шанс, то второго уже не будет. Какую роль ты выбираешь, палача или стороннего наблюдателя?
— Я сам разберусь, — я попытался сбросить сильную когтистую руку, нещадно вцепившуюся в мое плечо. Казалось, что под давлением длинных корявых пальцев вот-вот хрустнет кость.
— Дурак! — прошипел голос у меня за спиной. Сильная рука вцепилась мне в волосы и толкнула вперед, нарочно, чтобы я расшиб лоб о мостовую. Бродяга нанес удар и мгновенно исчез, а я упал на землю, но вскочил на ноги так молниеносно, что никто даже не заметил толчка и падения.
Не было больше рядом ни жестокого советчика, ни даже Эдвина. То место перед сценой, где стоял он, теперь
Тревожные скребущие звуки и писк донеслись до меня снова, но уже не из-под земли, а, казалось, со всех сторон надземного пространства. Какой-то наглый серый зверек вцепился острыми зубками в носок моего сапога. Я скинул его, но к ногам тут же подскочили другие мелкие зубастые крысята. Я готов был посылать проклятие в адрес всего, что связано с колдовством. Это ведь опять шутки Эдвина. У обычных крыс не бывает таких острых зубов и такой страсти к насилию, даже за счет самоуничтожения. Они кидались прямо на людей, не пугаясь ни огня, ни оружия. Я вытащил револьвер, прицелился в какого ловкого зверька, карабкающегося по занавесу, выстрелил и попал в фонарь, болтающийся над сценой на крючке. В колдовстве я имел успех, но во всех бытовых нуждах меня, как будто, преследовали несчастья. Осколки от разбитого фонаря поранили актрис и нескольких зрителей, огонь вырвался на волю и теперь жадно лизал занавес и потолочные балки. Одна из них опасно накренилась. Я быстро пошел вперед, раскидывая ногами снующих рядом крыс. Мне показалось, что на сцене осталась одна девушка, и горящая балка вот-вот упадет на нее. Остальные члены труппы проворно спасались бегством. Как легко люди бросают в беде своих друзей и сотрудников? Девушка стояла одна на уже вспыхнувшей сцене и была абсолютно спокойна, даже хладнокровна, будто огонь не мог причинить ей вред. Она неспешным движением руки сняла треуголку и маску. В отблесках пламени она показалась мне идеальным белым манекеном.
— Осторожно! — крикнул я ей, но она смотрела не на меня, а куда-то далеко, в конец площади, туда, где серая масса копошащихся зверьков расступилась перед отрядом стражей инквизиции. Августин, как обычно, был в самом центре событий, и девушка смотрела прямо на него. Он тоже заметил ее и смутился. Крысы разбегались, освобождая ему путь, ни одна из них не посмела вцепиться в края его балахона, волочившиеся по земле, будто он был заговорен. А вот в туфельку одиноко стоявшей на сцене коломбины попытался вцепиться какой-то нахальный зверек. Он укусил ее всего раз, а потом взвизгнул так, будто она его пихнула, и шмыгнул в какую-то дыру. Неужели на туфельку попал ядовитый порошок, каких много среди театрального грима.
Я обернулся, опять же из опасения, что люди Августина явились за мной, оступился и упал прямо возле горящего театрального помоста. Крысы тут же кинулись ко мне, почуяв легкую добычу. Рука метнулась под камзол в поисках ножа, но того, как раз не оказалось на месте. Наверное, я выронил его, когда разговаривал со своим мрачным советчиком. Ах, да, он что-то твердил на счет палаша, спрятанного под сценой. Я стряхнул у себя с рукава пару жадных, кусачих зверьков, наступил на того, который попытался подобраться к ступне. Рукой я пытался нашарить у себя за спиной хоть что-то, напоминающее рукоять. Вот мои пальцы лизнул огонь, запах паленой плоти ударил в ноздри мне самому, руку обожгла боль, но я не отступал. Чуть левее сено еще не воспламенилось. Я стал искать там, зная, что в запасе у меня все пара секунд, и нащупал что-то твердое, покрытое камнями и гравировкой. Одно усилие и быстрота. Я дернул изо всех сил, радуясь, что рукоять еще не раскалилась от жары, и из сена выскользнуло длинное, широкое, как у какого-нибудь старинного меча лезвие. Я никогда еще не держал в руках такого пугающего, опасного оружия. Лезвие заточили так, что на него было страшно смотреть. Я размахнулся и разрубил пополам какого-то наглого зверька, прокусившего мне обувь. От вида крови меня затошнило, а у крыс, напротив, жадно загорелись глазки. Их внимание на время было отвлечено от меня, и я сумел вскочить на ноги, не опасаясь укусов.
Это же целое крысиное нашествие. Я оглядел площадь, устеленную сплошным живым ковром из серых спинок, обернулся на горящую сцену, но не заметил ни убегающей коломбины, ни ее горящего трупа. Казалось, ее не было здесь вообще, хотя я точно видел ее минуту назад, хладнокровную и равнодушную к смерти.
Где-то далеко на соборе зазвонил колокол. Чистые, высокие звуки прокатились по городу. Стая голубей взмыла ввысь в небо с высокой колокольни, и я услышал хлопанье крыльев над своей головой, но не птичьих, а более мощных, более широких и пушистых, будто в полете над площадью пронеслась
Вокруг пустота, даже Августин со своими приспешниками предпочел убраться. Я задрал голову ввысь, пытаясь рассмотреть высокий шпиль и купола, фигурно вырисовывавшиеся на фоне темного неба. Одно обстоятельство показалось мне наиболее странным. Колокол монотонно раскачивался и издавал звон, но звонаря поблизости не было.
Крыс прогнали с площади именно эти перезвоны, но не могут же колокола звонить сами по себе. Кто-то же дернул за веревку, привязанную к медному язычку, а потом унесся с колокольни и пролетел низко у меня над головой, чуть не задев крылом. Собственное предположение показалось мне нелепым, но, как ни странно, вполне возможным. Ведь я же сам недавно наблюдал, как невероятное становится очевидным, разве сегодня вечером я не узнал о том, что Эдвин умеет летать, но какой для него-то резон прогонять из города захватчиков. Разве он не олицетворение зла, прячущееся под красивой маской? По какой причине он может совершить добрый поступок?
Улицы, объятые колокольным звоном. Я содрогнулся, услышав те богатые оттенками золотистые переливы, которые столетия назад причиняли мне нестерпимую боль. Я знал, что сейчас стал намного могущественнее, что при звоне колоколов у меня уже не хлынет кровь из ушей, и все равно, внутри все натянулось, как стрела, я готов был спрятаться в любом подземелье, лишь бы только не стоять в городе, наполненным этим звоном.
Моему серому воинству колокольный звон тоже пришелся не по вкусу. Крысы сбежали назад, в свои убежища прежде, чем я успел им это приказать. Я остановился и скрестил пальцы левой руки. Огонь, уже перекинувшийся на крышу какого-то здания, тотчас угас, только тонкая полоса пламени продолжала слабо ползти по мостовой, и ее сияние на миг загипнотизировало меня. Я даже не сразу заметил девушку, лежавшую на земле. Тонкая пораненная лодыжка застряла между камнями мостовой. Девушка не могла убежать от ползущего к ней огня, да, кажется, она не замечала ни пламени, ни каких-то мышей, подлизывающих лужицу крови у ее ног. Она была без сознания или мертва. А жаль! Я сразу узнал пестрые в кружевных оборках юбки коломбины и ее треуголку, валявшуюся рядом на мостовой. Скорее всего, передо мной покойница. Я нагнулся, чтобы перевернуть ее на спину и последний раз посмотреть на ее лицо, на голову, которую мне уже не захочется отсекать от тела, потому что девушка и так мертва. Я легонько пожал закоченевшую руку трупа и убедился, что пульса нет.
Стоило только наклониться, как чьи-то крылья зашелестели у меня прямо над головой. Какая-то огромная птица низко и стремительно пролетела мимо, мягкие перья задели мне затылок и сбили шляпу с головы. В высоте раздался чей-то шепот, и все стихло. Не было больше ни колокольного звона, ни мягкого шуршания крыльев.
Я встал на ноги, поднял шляпу и хотел идти, разыскивать своих легкокрылых подданных, навестить художника, затесаться в чью угодно компанию, лишь бы только в преддверии новогодних праздников не остаться в унылом одиночестве. Так куда же лучше пойти: в резиденцию фей или в гости к Марселю? Я задержался на миг, растерявшись даже перед столь незатейливым выбором, и вдруг заметил, что мертвая девушка шевельнулась. Рука, безвольно лежащая на мостовой, с силой сжала что-то, какое-то украшение на золотой цепочке, оно обвилось вокруг бледных холодных пальцев, как змейка. Раздался тихий вздох, и та, кого минуту назад я счел трупом, начала медленно подниматься. Струйка огня уже лизала ее ступню, застрявшую меж камней, и, почувствовав боль, коломбина тихо вскрикнула.
Сам не зная для чего, я выхватил из ножен шпагу. Я ведь вовсе не хотел отсечь ее лодыжку или голову, просто порыв на миг возобладал над разумом. Огонь тихо угасал под моим едва различимым шепотом. Я тушил пожары так же легко, как разжигал. Шпага опасно сверкала, пробуждая все злобное и подлое, что дремало внутри меня. Я не был ни правшой, ни левшой, обе руки с тех пор, как я стал чародеем, были одинаково ловки, но для собственного спокойствия я предпочел переложить шпагу в левую ладонь, а правую руку протянуть девушке. Пусть она обопрется и поднимется, пусть она, даже не поблагодарив, кинется бежать прочь и найдет себе такое убежище, куда меня не приведут ни жажда убийства, ни чутье охотника.