Избранное: Динамика культуры
Шрифт:
Если определить совокупность правил, конвенций и образцов поведения как систему обычаев, то нет ни малейшего сомнения, что туземец испытывает к ним большое уважение, склонен делать то, что делают и одобряют другие люди. Если его устремления или интересы не идут вразрез с данными правилами, то он пойдет по пути, указанному обычаем, а не по какому-то иному. Сила привычки, почитание традиции и любовь к ней, стремление угождать общественному мнению – из всего этого следует, что обычаю туземец подчиняется просто потому, что это обычай. В этом «дикарь» не отличается от члена какой-либо замкнутой общности с узким горизонтом, например, восточноевропейского гетто, какого-нибудь оксфордского колледжа или секты фундаменталистов на Среднем Западе. Но преклонение перед традицией, конформизм и гипноз обычая только частично объясняют покорное подчинение правилам, идет ли речь о кембриджских студентах, дикарях, крестьянах или юнкерах.
Здесь мы опять ограничим свое рассмотрение одними только дикарями. У тробрианцев существует некоторое количество традиционных правил, с помощью которых учат ремесленника выполнять свои операции. Пассивность и некритичность, с какими эти правила соблюдаются, вытекают из общего «конформизма дикарей», если можно так выразиться. Но в основном они следуют этим правилам, потому что их практическая полезность признается безоговорочно и подтверждается опытом. К тому же существуют и другие указания, касающиеся того, как вести себя в отношениях с друзьями, родственниками, теми, кто выше или равны по своему положению и т. д. Они соблюдаются, поскольку уклонение от их исполнения приводит к тому, что человек чувствует себя (да и выглядит в глазах других) смешным, неловким и неотесанным. Это – правила хорошего тона, весьма развитые в Меланезии и соблюдаемые самым тщательным образом. Кроме того, есть также правила, которые устанавливают способ поведения в играх, спортивных состязаниях, забавах и торжествах, правила, которые являются основой развлечений или каких-то мероприятий и которые каждый соблюдает потому, что чувствует и понимает, что всякие нарушения портят игру, – конечно, когда это действительно игра. Во всем этом, как можно заметить, нет никаких психических факторов, будь то личные наклонности или эгоизм, или даже инерция, которые бы сопротивлялись какому-либо правилу и его выполнение делали бы обременительным. Соблюдать правило так же легко, как и не соблюдать его, и если кто-то отдается спортивному занятию или забаве, удовольствие в этом можно найти только в том случае, если соблюдать все правила, будь то в ремесле, в хороших манерах или в игре.
Есть также нормы, относящиеся к вещам священным и важным, – правила магического обряда, погребального ритуала и т. п. По сути, они основаны на вере в сверхъестественные силы и сильном чувстве, что со священными вещами шутить нельзя. Почти той же моральной силой наделены правила поведения по отношению к близким родственникам, домашним и тем людям, к кому хотя и не испытывают чувств, рождаемых дружбой, лояльностью или преданностью, но с кем вынуждены общаться в силу социальной необходимости.
Это краткое перечисление – не попытка классификации. Я только хотел ясно показать, что кроме требований закона есть еще и другие виды норм и традиционных предписаний, которые основаны на мотивах и силах психологического характера, во всяком случае, принципиально отличающихся от тех, что в данном обществе характерны для права. Таким образом, хотя я главным образом обращал внимание на механизмы действия закона, я ни в коем случае не считаю, что все социальные правила являются требованиями закона, но, напротив, я хотел показать, что эти требования образуют только одну, строго определенную категорию в системе обычаев.
XI. Антропологическое определение закона
Требования закона отличаются от остальных правил тем, что они воспринимаются и понимаются как обязанности одних и правомерные притязания других людей. Эти притязания санкционированы не только психологическими мотивами, но и определенным социальным механизмом. Данный механизм обладает объединительной силой, основан, как мы уже знаем, на взаимной зависимости людей и выражается в равновесной последовательности взаимных услуг, а также в сочетании выдвигаемых участниками всей совокупности трансакций требований, в переплетении многосторонних связей. Церемониальный характер большинства трансакций укрепляет их объединяющую силу, поскольку обеспечивает публичный контроль над ними и возможность открытой критической оценки действий участвующих в ней сторон.
Таким образом, мы можем раз и навсегда отбросить то мнение, что некое «групповое чувство» или какая-то «коллективная ответственность» является единственной или хотя бы главной силой, которая обеспечивает уважительное отношение к обычаю и придает ему объединяющий или правовой характер. Esprit de corps [28] , солидарность, групповая или клановая гордость, несомненно, существует у меланезийцев – никакой социальный порядок без них нельзя сохранить в какой-либо культуре, находящейся на высокой или низкой ступени развития. Я только хотел бы предостеречь от преувеличений, встречающихся у Риверса, Сиднея Хартлэнда, Дюркгейма и других исследователей, склонных из этой альтруистической, безличной и неограниченной групповой лояльности сделать краеугольный камень всего социального порядка в первобытных культурах. Дикарь не является ни крайним «коллективистом», ни бескомпромиссным «индивидуалистом». Он, как и все люди, является сочетанием того и другого.
28
Кастовость (франц.). – Прим. пер.
Из этого следует, что первобытное право не складывается только или главным образом из одних запретов, что существующий в этом обществе закон не является законом только уголовного права. Тем не менее широко распространено мнение, что – если речь идет об обществе дикарей – описание преступления и наказания исчерпывает предмет правоведения. По сути, догма об автоматическом послушании, то есть об абсолютной жесткости правил обычая, влечет за собой преувеличение значения закона наказания в первобытных обществах, приводит к отрицанию даже самой возможности гражданского права. Абсолютно жесткие правила нельзя подогнать к ситуации или приспособить к жизни; они не могут быть выполнены, зато могут быть нарушены. Это должны признать даже сторонники тезиса о гиперзаконности первобытной культуры. Поэтому, в силу этой точки зрения, преступление есть единственная правовая проблема, которую можно исследовать в первобытных обществах; в то же время не существует никакого гражданского права у дикарей и никакого гражданского правоведения, которое должно было бы стать предметом антропологических исследований. Это мнение оказывало влияние на всю традицию сравнительных исследований права – от сэра Генри Мэйна до современных авторитетов в этой области, таких как проф. Хобхауз, д-р Лоуи и Сидней Хартлэнд. Так, мы читаем в книге Хартлэнда, что в первобытных обществах «стержнем законодательства являются запреты» и что «почти все кодексы состоят из запретов» {206} . Или: «Всеобщая вера в неотвратимость наказания со стороны сверхъестественных сил и утрата симпатий со стороны своего окружения создают атмосферу страха (курсив мой. – Б.М.), которой вполне достаточно, чтобы избежать нарушения обычая племени…» {207} . Такой «атмосферы страха», кроме, может быть, нескольких весьма исключительных и священных ритуальных и религиозных правил, вообще нет. В то же время нарушению обычаев племени препятствует специальный механизм, исследование которого является хорошим полем для антропологического правоведения.
206
Hartland S. E. Op. cit. P. 214.
207
Hartland S. E. Op. cit. P. 8.
Хартлэнд не одинок в своем мнении. Так, Штайнмец в своем высоконаучном и компетентном анализе первобытного наказания подчеркивает уголовный характер первобытного права, делая акцент на механическом, жестком, почти безотчетном и несоразмерном характере наказаний, на их религиозном базисе. Эти взгляды в целом разделяют крупнейшие французские социологи Дюркгейм и Мосс, которые к этому добавляют еще одно условие: ответственность, месть и, по сути, все правовые реакции имеют свою подоплеку в психологии группы, а не индивида {208} . Даже такие проницательные и знакомые с предметом социологи, как проф. Хобхауз и д-р Лоуи (последний к тому же знает жизнь дикарей не понаслышке), в своих блестящих во всех прочих отношениях работах о праве в первобытных обществах, по-видимому, находятся под влиянием этой всеобщей тенденции.
208
См.: Steinmetz S. R. Etnologische Studien zur ersten Entwicklung der Strafe, 1894. Это видно из статей Дюркгейма (см.: «L’Annee Sociologique». Vol. I. P. 353ff) и Мосса в «Revue de l’Histoire des Religions» за 1897 г.
В нашем регионе мы до сих пор встречались только с позитивными предписаниями, нарушение которых осуждается, но не наказывается, механизм которых – даже при применении самых строгих прокрустовых методов – нельзя перетянуть через линию водораздела между гражданским и уголовным правом. Если правила, описанные в предыдущих разделах, мы могли бы обозначить каким-либо современным и, следовательно, неподходящим термином, то должны были бы назвать их кодексом «гражданского права» тробрианских островитян.
«Гражданское право», право позитивное, управляющее всеми сторонами племенной жизни, складывается из системы объединяющих людей обязательств, выступающих как права для одной стороны и как долг для другой. Сила данных обязательств поддерживается специфическим механизмом взаимности и публичности, который свойственен структуре общества дикарей. Требования этого гражданского права эластичны и достаточно широки. Они предусматривают не только наказания за отклонения, но и награды за усердность их выполнения. Тщательность выполнения этих требований основана на реальной оценке причин и следствий – оценке, с которой сочетается у туземцев ряд социальных и личных чувств, таких как амбиция, честолюбие, гордость, стремление показать себя, или же таких, как привязанность, дружба, преданность и лояльность по отношению к родным и близким.