Избранное: Христианская философия

Жильсон Этьен

Прежде всего внимание Канта привлекло предпринятое Юмом доказательство неаналитического характера отношения причинности. Нет ничего более естественного: ведь если есть отношение, которое разум не может мыслить a priori, исходя из чистых понятий, то это именно отношение, связывающее причину с ее следствием. Дело в том, что разум упирается здесь в тайну существования. Как говорит сам Кант, «нельзя понять, каким образом от того, что нечто имеется, необходимо должно также быть нечто другое и, следовательно, каким образом можно a priori ввести понятие такой связи» [1005] . Однако противостояние эмпиризма Юма и догматизма Вольфа выходит далеко за пределы проблемы причинности. В самой общей форме оно выражено в знаменитой фразе из юмовского «Исследования о человеческом познании»: «Все объекты, исследуемые человеческим разумом, могут быть естественно разделены на два рода, а именно: отношения идей и вопросы факта». К первому роду принадлежат геометрия, алгебра, арифметика и все прочие науки, положения которых интуитивно или в силу доказательства очевидны для разума как такового, независимо от какой бы то ни было связи с чем-либо из существующего в мире. Вопросы факта устанавливаются иначе, и их достоверность, сколь бы высокой она ни была, никогда не обладает той же природой. Так как всегда сохраняется возможность противоположности всякому вопросу факта (ибо она не заключает в себе никакого противоречия), то никогда нельзя с очевидностью доказать необходимый характер фактической связи. Отношение причины к следствию представляет собой лишь наиболее распространенный тип такого рода отношений, потому что именно на нем основываются все суждения относительно вопросов факта [1006] .

[1005]

Кант

И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, Предисловие (пер. Вл. Соловьева).

[1006]

Hume D. An Enquiry concerning Human Understanding, sect. IV, part I, n. 20–21; ed. L.A. Selby-Bigge, Oxford, 2 ed., 1902, p. 25–26.

Итак, в последнем счете юмовский эмпиризм вдохновляло стремление отстоять права существования, священные для столь многих метафизиков. Отрицая, что существование может быть в принципе априорно выведено из понятия, английская философия самым радикальным образом отрицала онтологию Вольфа. И Кант это прекрасно понял. Из эмпиризма Юма он извлек ту жилку экзистенциализма, которая проходит сквозь всю структуру «Критики чистого разума». Именно благодаря ей доктрина Канта должна была стать критическим идеализмом, а не просто идеализмом. В значительной мере именно влиянию Юма Кант обязан тем, что примерно с 1755 г. он все дальше отходит от учения Вольфа и все более явно признает несводимость реального к чисто логическому. Если угодно, скажем, что чтение Юма побудило Канта ясно осознать то фундаментальное возражение доктрине Вольфа, которое давно уже тревожило его ум [1007] .

[1007]

Об этои эволюции мысли Канта см. превосходные страницы: Verneaux R., Les sources cartesiennes et cantiennes de l'idealisme francais, Paris, G.Beauchesne, 1936, p. 224–241. О сомнениях, которые испытывал Кант, начиная с 1755 г., см. Op. cit., p. 224–225. О первой критике онтологического аргумента см. р. 226–227.

Как бы то ни было, остается фактом, что в 1763 г. появляются три важных текста Канта, свидетельствующие о том, насколько глубокую печать уже наложил на его мышление эмпиризм Юма. Сперва Кант просто принимает введенное Юмом фундаментальное различение между отношениями идей и вопросами факта. В «Попытке введения в космологию понятия отрицательных величин» Кант, в свою очередь, предпринимает такое различение, но формулирует его в более точных терминах. Отметив отсутствие каких-либо затруднений в понимании того, каким образом следствие выводится из своего начала в силу принципа тождества (ибо тогда следствие уже содержится в начале), он добавляет следующее важное замечание: «Но каким образом некоторая вещь вытекает из другой вещи, и отнюдь не в силу закона тождества, — вот то, что я хотел бы, чтобы мне разъяснили. Первый род основания я называю логическим основанием (den logischen Grund), потому что его отношение к следствию может рассматриваться как логическое, т. е. очевидное в соответствии с законом тождества. А второй род основания я называю реальным основанием (den Realgrund), потому что, хотя это отношение и принадлежит к моим истинным понятиям, сама его природа не позволяет свести его к какому-либо виду суждения». Очевидно, Кант еще не открыл класс априорных синтетических суждений, который в «Критике» примет в себя все отношения такого рода. Но юмовская проблема отныне встает перед ним во всей силе: «Wie soil ich es verstehen, dafi, weil etwas ist, etwas anders sei?» Как понять, что в силу того, что нечто есть, есть и нечто другое [1008] ?

[1008]

Kant I. Versuch den Begriff der negativen GroBen in die Weltweisheit einzufuhren, III, Allgemeine Anmerkung. Формула Канта непосредственно вдохновлена Приложением Юма к его «Трактату о человеческой природе», изд. Selby-Bigge, Oxford, 1936, p. 635–636.

Эту юмовскую проблему постигает во всем ее объеме не один Кант; но он сразу же углубляет ее (чего Юм сделать не сумел), перенеся ее из ноэтического плана в план онтологии. Что в действительности отличает два класса отношений, так это факт, что логические отношения устанавливаются между понятиями, в то время как реальные отношения суть отношения между существующим и другим существующим. Вот почему онтология Вольфа обречена потерпеть крах в обосновании такого рода отношений. Даже если допустить, что в Боге имеется понятие о лучшем из возможных миров, проблема существования реального мира остается нетронутой. Ибо реальным основанием бытия мира не может быть понятие: «Только воля Божья содержит реальное основание существования мира. Воля Божья есть нечто. Существующий мир есть нечто абсолютно иное. И однако одно положено через другое» [1009] . Как следует мыслить такое отношение?

[1009]

Op. cit., ibid.

Но прежде всего — как мыслить отношение, в силу которого, отправляясь от сущности Бога, мы полагаем его собственное бытие? Вот то решающее испытание, которому Кант подвергает учение Вольфа в работе «Единственное возможное основание доказательства бытия Бога» (1763). Мы говорим — решающее испытание, потому что речь идет о том, чтобы увидеть (по крайней мере, в том действительно привилегированном случае, когда исходное понятие есть понятие бесконечного и совершенного сущего): возможно ли аналитическим путем вывести из понятия бытие? Сразу же становится очевидным, что такая операция невозможна. Сам Вольф считал ее возможной только потому, что не принял во внимание нередуцируемый характер существования. Однако речь идет, как уверяет нас Кант, о «весьма простом и легко схватываемом понятии». Можно было бы обойтись и без уточнения его смысла, если бы это не было абсолютно необходимо для того, чтобы утвердить единственное возможное основание доказательства бытия Бога. Но Кант тотчас добавляет, чтобы от него не ждали сразу же формальной дефиниции существования (Dasein), и, как бы предупреждая подобные ожидания, начинает с разъяснения того, чем не является существование.

Вернее будет сказать, что Кант сперва принимается говорить о той единственной вещи, каковой, как совершенно понятно, не является существование. Прежде всего оно не есть предикат, т. е. логическое определение субъекта. Возьмем в качестве примера любой субъект — скажем, Юлия Цезаря. Допустим, что он полагается в божественном рассудке. Несоменно, он присутствует там вкупе со всеми определениями, которые по праву принадлежат ему и принадлежали бы фактически, если бы он существовал, включая мельчайшие определения времени и места, входящие в понятие Юлия Цезаря. Если предположить, что хотя бы одно из них отброшено или искажено, речь будет идти уже не о том же самом Юлии Цезаре. Следовательно, мы принуждены сказать, что понятие Юлия Цезаря, взятое в качестве чисто возможного, включает в себя абсолютно все предикаты, требуемые для его полного определения. Но, как чистая возможность, Юлий Цезарь не существует. Значит, его понятие может быть полностью определено, однако не включать в себя бытие. Отсюда следует, что реальное бытие, сообщаясь этому возможному сущему, не может присоединяться к нему в качестве предиката. Коротко говоря, поскольку понятие всякого возможного сущего по определению включает в себя всю совокупность его предикатов, существование не может быть одним из них. Мы же чаще всего высказываемся так, словно оно принадлежит к нашим понятиям. Конечно, было бы напрасной тратой времени бороться с этим несовершенством нашей человеческой речи; однако нужно хотя бы принять его во внимание. Не будем говорить: «Правильные шестиугольники существуют в природе». Скажем лучше: «К некоторым вещам в природе — как, например, к пчелиным сотам или кристаллам — приложимы предикаты, входящие в понятие шестиугольника» [1010] . Итак, здесь не существование выступает в качестве атрибута возможного, но все предикаты возможного по праву приписываются существующему.

[1010]

Kant I. Der einzig mogliche Beweisgrund zu einer Demonstration des Deseins Gottes, IAbt., 1 Betr., 1.

Здесь

Кант ближе всего подходит к факту существования в собственном смысле. Подходит, по крайней мере, в том, что выносит существование за пределы простой возможности и вовне порядка атрибутов в целом. Этот порядок характеризуется тем, что представляет собой порядок логических отношений. По этому знаку можно догадаться, что глагол «быть» присутствует здесь исключительно для того, чтобы утвердить отношения такого рода, и не играет иной роли, кроме роли связки в суждении. Итак, всякий предикат приписывается своему возможному субъекту посредством суждения, в котором термин «есть» служит просто знаком логической атрибуции и никоим образом не имплицирует бытия. Отсюда немедленно следует тот вывод, что когда глагол «есть» означает бытие, означаемое им не может быть отношением. Когда я говорю, что Юлий Цезарь есть, я не приписываю никакого нового предиката понятию Юлия Цезаря, которое уже полностью определено само по себе, но абсолютным образом полагаю Юлия Цезаря вместе со всеми его определениями. То же самое имеет место в отношении понятия Бога. Все согласны с тем, что, если Бог есть, он есть всемогущий, так как этот предикат с необходимостью включается в понятие некоего возможного Бога. Но если я говорю: Бог есть, — я одним актом и абсолютно полагаю самого Бога вкупе со всей тотальностью его атрибутов [1011] .

[1011]

Kant I. Op. cit., I, 1,2.

Определив таким образом экзистенциальное суждение как абсолютное полагание, в отличие от суждений отношения, конструирующих понятия чисто возможных сущих, Кант пока не затронул вопроса о самой природе существования. Он не мог прямо подступить к нему, не натолкнувшись на старую проблему отношения сущности и существования. Именно к ней он и обратился в следующем разделе своего трактата, где спрашивает самого себя: «Могу ли я утверждать, что в существовании (Daseiri) имеется нечто большее, чем в простой возможности?» На поставленный таким образом вопрос Кант прежде всего отвечает, что нужно различать то, что полагается, и то, как полагается. «То, что», о котором здесь думает Кант, есть не что иное, как сама сущность, т. е. возможное, взятое вкупе со всеми определяющими его предикатами. А поскольку возможное по определению включает в себя все свои предикаты, постольку «то, что» представляет собой это возможное, не содержит в себе ничего добавочного, если полагать его существующим, в сравнении с ним же, полагаемым как чисто возможное. Коль скоро бытие не есть предикат, «то, что» полагается в действительном или только возможном Юлии Цезаре, есть одно и то же. Напротив, если обратиться к тому, «как» положен Юлий Цезарь, обнаружится, что мы нечто добавляем к возможному, приписывая ему реальное бытие. Пока речь шла лишь о возможном, вопрос стоял только об отношениях определений к некоторому субъекту. Теперь же, когда речь идет о реальном, мы имеем положенным сам субъект, вместе со всеми его определениями, которые конституировали его в качестве возможного. Итак, добавляемое существованием к возможному есть сам субъект, взятый в его абсолютной реальности. Таким образом, продолжает Кант (который здесь в свою очередь столкнулся с невыразимостью существования), мы не полагаем некий добавочный предикат, когда полагаем существование; но «то, что» полагается, оказывается «до-положенным», «более положенным» (mehr gesezf). После такого крайнего напряжения сил Канту остается только чуть задержаться, чтобы подвести итоги. Итак, скажем, что «в существующем не полагается ничего большего, в сравнении с просто возможным, так как речь идет только о его предикатах. Просто полаганием существующего осуществляется большее полагание, чем полаганием чисто возможного, ибо здесь подразумевается вдобавок абсолютное полагание самой вещи. Действительно, в чисто возможном наличествует не сама вещь, а только отношения чего-то к чему-то, положенные в согласии с принципом противоречия. Итак, установлено, что существование не есть в собственном смысле какой-либо предикат какой-либо вещи» [1012] .

[1012]

Op. cit., I, 1, 3.

Придя к этому выводу путем прямого анализа, Кант заявляет, что не намерен подкреплять его опровержением противоположных взглядов. Он полагает, что читатель сам сможет оценить новизну и оригинальность представленных тезисов. Следовательно, Кант сознает, что предпринял нечто новое и оригинальное, сформулировав эти neue und abweichende Lehrmtze. Однако ничто не указывает яснее на различие между новизной и оригинальностью. Оригинальным кантовское философское определение понятия существования безусловно можно назвать, так как он обязан им только собственному размышлению. Однако новым оно столь же безусловно не является, ибо в существенных чертах восходит к учению Скота, представившего существование как модус сущности — тот самый модус, в котором она сразу же полагается в качестве реальной вместе с совокупностью своих определений. Мысль Канта здесь была по-настоящему оригинальной (и это естественно) только по отношению к тому, что он сам знал из истории философии. Но на протяжении своей долгой профессорской карьеры он никогда не преподавал философию, начиная от Платона и Аристотеля, и еще менее — отправляясь от великих метафизиков Средневековья. Единственными текстами, которые он комментировал студентам, были «учебники философии», как бы мы их назвали сегодня: учебник Майера по логике и Баумгартена по метафизике и этике. К ним он отсылал своих студентов в 1759 г. Для Канта быть оригинальным означало учить иному, чем эти авторы, т. е., по существу, учить иному, чем доктрина Вольфа.

По отношению к волъфовскому определению существования определение Канта, несоменнно, было новым и оригинальным. Именно это хочет сказать Кант. Выразив уверенность в том, что оригинальность его собственного тезиса можно считать установленной, он тут же показывает, в чем его отличие от основоположений Вольфа и вольфианцев Баумгартена и Крусиуса. Вольф учит, что существование есть «дополнение возможности». Это весьма расплывчатое определение, так как «если не знать заранее, что именно возможно мыслить о некоторой вещи помимо ее возможности, такое объяснение этому определенно не научит». Баумгартен вводит существование в качестве полного определения объекта, которое довершает остававшееся неполным в сущности и ее предикатах [1013] . Но, как мы видели, сущность возможного сущего включает в себя полное определение всех его предикатов. Более того, само существование не есть отношение, которое добавлялось бы к остальным отношениям. Что касается «знаменитого Крусиуса», он усматривает достаточные признаки существования в характеристиках нахождения «в определенном месте» и «в определенное время». Но эти признаки уже присутствуют в сущности всякого возможного индивидуального сущего. Агасфер — несомненно, возможный человек, в понятие которого уже входит понятие всех тех стран, по которым бродил этот Вечный Жид, и всех времен, в которые жил этот бессмертный еврей; тем не менее Агасфера не существует [1014] . Очевидно, в своей собственной доктрине Кант считает оригинальным открытие (после чтения Юма) того фундаментального авиценновского принципа, что анализ понятия любой сущности никогда не позволяет обнаружить в ней существование [1015] . Дело выглядит таким образом, будто к 1763 г. благодаря Канту акт существования вновь занял место в метафизике и потребовал назад свои права.

[1013]

«Existentia est complexus affectionum in aliquo compossibilium, id est complementum essentiae sive possibilitatis internae, quatenus haec tantum ut complexus determinationum spectatur» (Существование есть совокупность отношений в чем-то из совозможного, т. е. дополнение сущности, или внутренней возможности, — постольку, поскольку она рассматривается только как совокупность определений). Al Gottlieb Baumgarten, Metaphysica, P. I, с 1, s. 3, n. 55; 4 ed., Halae Magdeburgicae, 1757, p. 15–16.

[1014]

Kant I. Op. cit., I, 1, 3.

[1015]

Kant I. Op. cit., Ill, 2, начало главы.