Мы звезды меняем на птичьи кларнетыИ флейты, пока еще живы поэты,И флейты — на синие щетки цветов,Трещотки стрекоз и кнуты пастухов.Как странно подумать, что мы променялиНа рифмы, в которых так много печали,На голос, в котором и присвист и жесть,Свою корневую, подземную честь.А вы нас любили, а вы нас хвалили,Так что ж вы лежите могила к могилеИ молча плывете, в ладьях накренясь,Косарь, и псалтырщик, и плотничий князь?
Стихи в тетрадях
Мало ли на светеМне давно чужого, —Не
пред всем в ответеМузыка и слово.А напев случайный,А стихи — на что мне?Жить без глупой тайныЛегче и бездомней.И какая малостьОт нее осталась, —Разве только жалость,Чтобы сердце сжалось,Да еще привычкаГоворить с собою,Спор да перекличкаПамяти с судьбою…
Эсхил
В обнимку с молодостью, второпяхЧурался я отцовского наследияИ не приметил, как в моих стихахСвила гнездо Эсхилова трагедия.Почти касаясь клюва и когтей,Обманутый тысячелетней сказкою,С огнем и я играл, как Прометей,Пока не рухнул на гору кавказскую.Гонца богов, мальчишку, холуя,На крылышках снующего над сценою,— Смотри, — молю, — вот кровь и кость моя,Иди, возьми что хочешь, хоть вселенную!Никто из хора не спасет меня,Не крикнет: «Смилуйся или добей его!»И каждый стих, звучащий дольше дня,Живет все той же казнью Прометеевой.
Камень на пути
Пророческая власть поэтаБессильна там, где в свой рассказПо странной прихоти сюжетаСудьба живьем вгоняет нас.Вначале мы предполагаемКакой-то взгляд со стороныНа то, что адом или раемСчитать для ясности должны,Потом, кончая со стихами,В последних четырех строкахМы у себя в застенке самиСебя свежуем второпях.Откуда наша власть? ОткудаВсе тот же камень на пути?Иль новый бог, творящий чудо,Не может сам себя спасти?
Поэт
Жил на свете рыцарь бедный…
Эту книгу мне когда-тоВ коридоре ГосиздатаПодарил один поэт;Книга порвана, измята,И в живых поэта нет.Говорили, что в обличьеУ поэта нечто птичьеИ египетское есть;Было нищее величьеИ задерганная честь.Как боялся он пространстваКоридоров! ПостоянстваКредиторов! Он, как дар,В диком приступе жеманстваПринимал свой гонорар.Так елозит по экрануС реверансами, как спьяну,Старый клоун в котелкеИ, как трезвый, прячет рануПод жилеткой из пике.Оперенный рифмой парной,Кончен подвиг календарный, —Добрый путь тебе, прощай!Здравствуй, праздник гонорарный,Черный белый каравай!Гнутым словом забавлялся,Птичьим клювом улыбался,Встречных с лету брал в зажим,Одиночества боялсяИ стихи читал чужим.Так и надо жить поэту,Я и сам сную по свету,Одиночества боюсь,В сотый раз за книгу этуВ одиночестве берусь.Там в стихах пейзажей мало,Только бестолочь вокзалаИ театра кутерьма,Только люди как попало,Рынок, очередь, тюрьма.Жизнь, должно быть, наболтала,Наплела судьба сама.
Из старой тетради
Все наяву связалось — воздух самыйВокруг тебя до самых звезд твоих,И поясок, и каждый твой упрямыйУпругий шаг, и угловатый стих.Ты — не отпущенная на поруки,Вольна гореть и расточать вольна,Подумай только: не было разлуки,Смыкаются, как воды, времена.На радость — руку, на печаль, на годы!Смеженных крыл не размыкай опять:Тебе подвластны гибельные воды,Не надо снова их разъединять.
Стирка белья
Марина стирает белье.В гордыне шипучую пенуРабочие руки ееШвыряют на голую стену.Белье выжимает. Окно —На улицу настежь, и платьеРазвешивает. Все равно,Пусть видят и это распятье.Гудит самолет за окном,По тазу расходится пена,Впервой надрывается днемВоздушной тревоги сирена.От серого платья в окнеТемнеют четыре аршинаДо двери. Как в речке на дне —В зеленых потемках Марина.Два месяца ровно со лбаОтбрасывать пряди упрямо,А дальше хозяйка — судьба,И переупрямит над Камой…
«Друзья, правдолюбцы, хозяева…»
Друзья, правдолюбцы, хозяеваПродутых смертями времен,Что вам прочитала Цветаева,Придя со своих похорон?Присыпаны глиною волосы,И глины желтее рука,И стало так тихо, что голосаНе слышал я издалека.Быть может, его назначениеЛишь в том, чтобы, встав на носки,Без роздыха взять ударениеНа горке нечетной строки.Какие над Камой последниеСлова ей на память пришлиВ ту горькую, все еще летнюю,Горючую пору земли,Солдат на войну провожающейИ вд'oвой, как р'oдная мать,Земли, у которой была ещеПовадка чужих не ласкать?Всем клином, всей вашей державоюВы там, за последней чертой —Со всей вашей правдой неправоюИ праведной неправотой.
«Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина…»
Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина,Поешь, Марина, мне, крылом грозишь, Марина,Как трубы ангелов над городом поют,И только горечью своей неисцелимойНаш хлеб отравленный возьмешь на Страшный суд,Как брали прах родной у стен ИерусалимаИзгнанники, когда псалмы слагал ДавидИ враг шатры свои раскинул на Сионе.А у меня в ушах твой смертный зов стоит,За черным облаком твое крыло горитОгнем пророческим на диком небосклоне.
Как двадцать два года тому назад
И что ни человек, то смерть, и что ниБылинка, то в огонь и под каблук,Но мне и в этом скрежете и стонеДругая смерть слышнее всех разлук.Зачем — стрела — я не сгорел на лонеПожарища? Зачем свой полукругНе завершил? Зачем я на ладониЖизнь, как стрижа, держу? Где лучший друг,Где божество мое, где ангел гневаИ праведности? Справа кровь и слеваКровь. Но твоя, бескровная, стократСмертельней. Я отброшен тетивоюВойны, и глаз твоих я не закрою.И чем я виноват, чем виноват?
