Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
— Вы слышали? — Катря шептала совсем рядом. — На прошлой неделе разоружили целую роту инженерного батальона и, говорят, всех заковали в кандалы? Они все до одного студенты-политехники. Отказались ехать на фронт. Как это вам понравится? А в Петрограде рабочие ходят по улицам и требуют «хлеба и мира». Может это быть? Или это вранье? Правда, дядя — у меня дядя матрос, знаете, — писал нам из Кронштадта: там в самом деле не хватает продуктов. Что же это будет? Война, война и война! Разве так можно жить? Вы читали Толстого?
Шая рассердился.
— «Непротивление
— Но ведь и вы не противитесь! Война. Это же зло.
Шая молчал и сопел. Катря на миг высунула голову из-под зонтика, чтобы освежиться: стало жарко. Но дождь и ветер ударили ей прямо в лицо. Брр! На Аллейке пусто, никого: только дождь, ветер да мокрые заборы с двух сторон.
— Ну, скажите же, Пиркес! У нас говорят, что вы самый умный во всей гимназии. Вы Толстого читали всего?
Шая подозрительно посмотрел на спутницу.
— Вы считаете себя толстовкой?
Катря сердито передернула плечами.
— Так жить нельзя. Надо как-то иначе. Но как? Кто скажет — как?
— Вы толстовка?
— Ах, оставьте вы! Ну конечно, нет! Толстовцем можно было быть до девятьсот четырнадцатого года. Началась война, и толстовцы… ну… ну… погибли на поле боя. Вы читали Ключевского? И Овсянико-Куликовского? А — Соловьева?
Дождь полил плотнее и чаще. Он сек косыми струями, хлестал по ногам. Зонтик пришлось наклонить против ветра и сжаться под ним еще сильнее — рука об руку, плечо к плечу. Шая уже несколько раз пытался заговорить, но Катря в возбуждении не умолкала, не давала ему вставить и слова. Ее даже трясло.
— Раньше, еще не так давно, я думала, что я маленькая и глупенькая, а все остальные — взрослые и умные. Теперь я вижу, что и все — маленькие и глупенькие, хотя и взрослые. Никто ничего не знает. Ничегошеньки! И все чего-то боятся. Живут, как прибитые. А вы читали…
— Есть такие, что и не боятся! — Шае едва удалось перебить Катрину речь.
— Кто?
— Кто? Революционеры.
Порыв ветра утих, дождь прекратился. Катря молчала. Только теснее прижалась к Шаиному плечу и перестала дрожать. Шая хрипло откашлялся.
— Я знаю… — наконец сказала Катря. — Анархисты… Эсеры… Эсдеки…
— Меньшевики и большевики…
— Ну, вот видите, так много! Революционеры, а между собой не сговорятся… Разве это дело, чтоб революционеры не могли прийти к согласию? Значит, кто-то из них настоящий революционер, а остальные просто так… политические партии. Вот я говорила с Митей Извольским…
— Он дурило! — перебил Шая. — Он просто либерал. И вечный студент. А революционеры не такие.
— А какие? Я хотела бы увидеть хоть одного! Вы читали…
Но тут Шая перебил опять и подхватил ее последнюю фразу:
— Вы читали марксистов, Кросс? Например, журнал «Образование»? В таких желтых обложках?
Катря умокла. Она покраснела. И так сильно, что Шая должен был от нее отклониться: под куполом зонта стало жарко и душно.
До конца Аллейки они дошли молча. Марксисты… Кто же это такие марксисты? Катря вздохнула. Расспрашивать было стыдно.
У входа в туннель Катря остановилась. Тут она хотела распрощаться.
— Я вас провожу! — сказал Шая.
Катря ничего не ответила, и теперь уже Шая сам взял ее под руку.
— Ах! — прижалась к нему Катря. — Скорей бы кончилась война!
Шая опять рассердился и даже оставил Катрину руку.
— Вы думаете, дело только в войне? Вы думаете, кончится война и все уже будет хорошо? Так считает и наш историк Аркадий Петрович, что наступит рай на земле. Ерунда! Вспомните лучше, как жили до войны. Так будет, и когда она кончится… Все. Нам с вами придется бегать по урокам, меня, как еврея, не примут в университет, Збигнев Казимирович приобретет на свои военные дивиденды гниваньский сахарный завод, Потапчук с матерью подохнут с голоду на своем полуморге, солдата Якова сошлют в Сибирь…
— Кто это — солдат Яков?…
— А-а! Что «изменится» после войны? Только и всего, что половина людей станет калеками, а вторая — сиротами и вдовами! Ерунда! Ненавижу!
— А вы читали, Пиркес, Берты Зутнер «Долой оружие»?
— А-а! — Шая совсем уже рассердился. — Знаете, Кросс, я дам вам лучше почитать кое-что из марксистов!
Катря схватила Шаину руку.
— Дайте, Пиркес! — Они стояли уже у калитки Катриного двора, за высоким мокрым забором одно окно светилось. Мать не спала: она поджидала Катрусю. — Непременно дайте. Я так вам благодарна! Вы знаете, Пиркес, так хочется… Пошел вон, Карачун! Тоже мне — лизаться…
Она не сказала, что хочется, отпустила Шаину руку, толкнула калитку…
— А то… — она почти всхлипнула, — а то я даже не знаю, что такое «марксисты»…
Шая остался один — в тесной улочке между двух длинных, бесконечных заборов из старых железнодорожных шпал. Заборы совсем почернели от дождя. Между ними было тихо и душно. Направо от Кросс жил Сербин. У него светилось. Налево находилась усадьба Кульчицкого. Там окна были темны. Шая поглядел вверх. Низко плыли тяжелые тучи. Они нависали, клубились, ползли друг на друга — черные, сизые и синие. Вот-вот снова хлынет дождь. Грудь теснило — то ли предчувствие, то ли ожидание. Что-то должно было случиться! Жизнь еще впереди. Шая расправил грудь и снял фуражку. Большая, жирная капля сорвалась с ветки и тяжело стукнула Шаю в маковку. Шая торопливо надел фуражку, втянул голову в плечи, поднял воротник, сунул руки в карманы и поскорей зашагал прочь.
Единицы военного времени
В гимназии царила теперь беспросветная скука.
После четырех часов утренней муштры мы приходили в класс усталые, не успев приготовить уроки, переполненные совсем другими интересами. Ну что там Овидий Назон, воображаемые сферические фигуры со сверхвоображаемыми тангенсами их условных сфер или сказки из истории православной христианской церкви, если мы только что сегодня овладели перебежкой цепью, разобрали и собрали японский станковый пулемет и в течение целого часа практиковались в прокалывании воображаемых немецких животов, то есть старых солдатских матрасов, прикрепленных к учебной раме?