Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Генка опять сдунул снежинки и проговорил:
— Данилка сказал: «Мне просыпаться первому…» Мне эти слова, как строчка из песни, запомнились… Я, наверно, песню сочиню про барабанщиков. Она из сегодняшнего дня сама получается.
И, глядя на журнальный снимок, словно читая подпись под ним, Генка хрипловато стал говорить:
Как бы крепко ни спали мы,
Нам подниматься первыми,
Лишь только рассвет забрезжит
В серой весенней дали…
Он переглотнул, помолчал и, будто рассердясь на себя за смущение, за хриплость, сказал негромко, но ясно:
Это неправда, что маленьких
Смерть настигнет реже -
Ведь пулеметы режут
Часто у самой земли.
В Серёже словно музыка откликнулась: суровый твердый марш, когда все барабанщики медленно поднимают и разом опускают палочки.
Он ничего не сказал. Он вдруг сообразил, что Кузнечик держит лист голыми руками, без варежек. Пальцы у Генки стали белые, как деревяшки. Серёжа скинул перчатки, осторожно взял бумагу, свернул ее и сунул Генке в наружный карман. Сложил вместе Генкины застывшие ладошки, зажал их в своих горячих ладонях.
— Пошли.
И повел Кузнечика, согревая его пальцы.
Генка послушно, как маленький, шел рядом.
Серёжа сказал:
— А ты говоришь: «Саша, Саша…» Значит, ты сам песни придумываешь?
Генка покачал головой.
— Нет, это Саша. А я сегодня первый раз… Если у меня не получится, Саша поможет. Чтобы до конца… Он мне в любом деле помогает.
— Мне бы такого брата, — сказал Серёжа.
Генка улыбнулся и доверчиво проговорил:
— Я его как тысячу братьев люблю… Один раз я даже подумал знаешь что? Если бы с Олегом что-нибудь случилось, Саша мог бы стать у нас командиром.
Серёжа даже выпустил Генкины ладони.
— С Олегом? А что с ним может случиться?
— Да нет, я же просто так. У Саши и времени нет никогда. Просто они с Олегом чуть-чуть похожи.
— Возьми мои перчатки, они нагретые, — сказал Серёжа. — А с Олегом… Ничего с ним случиться не должно.
И он вдруг понял, почему сегодня утром проснулся с тревогой. Из-за Олега. У того слишком часто теперь бывало хмурое и озабоченное лицо.
5
Несколько дней в отряде ждали неприятностей со стороны домоуправа Сыронисского и его союзников. Но прошла неделя, а все было спокойно. И ребята решили, что «противник» не захотел больше связываться с «Эспадой».
Жизнь потекла, как прежде. По вторникам и пятницам — тренировки, по средам — линейки, по выходным — съемки фильма. А в другие дни, и утром и вечером, «Эспада» жила «просто так»: прибегали те, кто был свободен, а дело всегда находилось.
Все было бы хорошо у Серёжи, если бы не этот чертов Димка. Видно, осталась у него обида. Нельзя сказать, чтобы он открыто злился на Серёжу или не замечал его. Но лишний раз тоже не взглянет и хорошего слова не скажет. Не то что раньше.
А может быть, Серёже просто казалось?
Дело решил сам Димка (молодец он все-таки!). Он встретил Серёжу после занятий в раздевалке, когда рядом никого не было. Встал Димка перед Серёжей, как тогда, при первой встрече в лагере, заложил пальцы за белый ремень, слегка наклонил голову к плечу и спросил, то ли с досадой, то ли с сочувствием:
— Что ты все время такими глазами смотришь?
Серёжа смутился и потому огрызнулся:
— Какими?
— Вот такими. — Димка сложил пальцы колечками — показал, что глаза у Серёжи большие и круглые. Затем добавил, не отводя взгляда: — Я же виноват, а не ты.
— Что-то я тебя не понимаю, — сказал Серёжа.
В Димкиных глазах мелькнуло возмущение. Серёжа почувствовал: хитрить стыдно и бесполезно.
— Если виноват, зачем дуешься? — спросил он.
Димка стал смотреть в сторону:
— Я не дуюсь.
— Ну, злишься… Получается, что мы с тобой поссорились.
— Я не злюсь.
— Ну, обижаешься.
— Не обижаюсь я, — сказал он с упрямой ноткой.
— Не ври. Я же знаю, что ты тогда обиделся.
Димка крутнул головой и, все так же глядя в сторону, проговорил:
— Это тогда. Сначала…
— Сначала… А потом тоже.
Димка глянул исподлобья, быстро и серьезно.
— Не-а…
— Нисколько? — осторожно спросил Серёжа.
— Ну… маленько. А сейчас уже нисколько.
— Правда?
Димка кивнул. Теперь он опять не отводил глаз.
— Ну, тогда… что? — спросил Серёжа.
— Что? — спросил и Димка. И во взгляде его мелькнула веселая искорка.
— Тогда… значит, мир?
— Ага, — сказал Димка и улыбнулся.
— Ну? — произнес Серёжа и протянул руку.
Димка далеко отвел свою ладошку и с размаха уложил ее в Серёжину ладонь. Он теперь смотрел совсем открыто и улыбался как всегда, как раньше. Это был наконец обычный Димка.
И Серёжа ощутил горячий прилив благодарности к нему. Он был готов теперь для Димки сделать все, что угодно: с третьего этажа прыгнуть, в бой кинуться… Хотя виноват-то был все-таки этот обормот Димка, а не он, Серёжа. И если Димку угораздит опять опоздать на вахту, не миновать ему новой нахлобучки.
…Вместе с Димкой и Кузнечиком они отремонтировали пенопластовый замок. Его нужно было снять на кинопленку в лучах сильных фотоламп на фоне косматых снежных облаков. Почти в сумерках. На экране зрители увидят красивую белую крепость, в которой укрылся от врагов и ночной непогоды хитроумный кардинал Ришелье. Там он строит козни против трех мушкетеров и маленького их товарища — д'Артаньяна.