Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Он хмуро ответил:
— Чё я скажу? Ничего.
— От тебя я трусости никак не ожидал, — горько сказал Олег.
— А я их и не боюсь, этих-то…
За столом засмеялись.
Мосин кинул сердитый взгляд.
— Ну чё… Смеяться легко. А на них если будешь выступать, соберут шару, подкараулят потом десять на одного…
— Что соберут? — не понял Олег.
— Шару… Ну, компанию, значит.
Неожиданно вмешался Генка:
— Я этого Лысого лупил, лупил… Никто не собирает, никто меня не трогает.
Мосин усмехнулся одной стороной рта.
— Тебя — конечно. У тебя брат — боксер да
— Я за брата не прячусь, — сказал Генка.
— Ну, не за брата, так вон за его волкодава. — Ленька подбородком показал на Серёжу. — Про его пса тоже все знают. С ним свяжись…
Наташа шепнула Серёже:
— Какой у тебя Нок знаменитый!
Серёжа не ответил.
Он вдруг представил себя на месте Мосина. Или Голованова, или Сенцова. Будто он сам стоит перед советом и должен отвечать за свою трусость. Отвечать хрипло и мучительно, давясь от стыда.
Хотя Сенцову как будто и не стыдно даже. Он думает, наверно, что сделал все как надо.
Но Сергей-то не смог бы так думать!
А смог бы он, Серёжка, оказаться на их месте? Вдруг тоже смог бы? Он ведь никогда в жизни еще не стоял перед такими врагами, как Гусыня и его компания. Правда, на станции Роса его тоже схватили четверо, но там было другое. Они все равно не посмели бы его избить, только дурак Пудра махался крапивой. Гусыня, конечно, страшнее.
Но тогда Серёжа представил себе другое: как он под угрожающими взглядами хулиганов стоит, опустив руки, а они стягивают с него ремень. Лишь бы не били?…
Да нет, не могло быть такого. Даже если бы он оказался один против шайки. А ведь этих было четверо против четверых!
Да и что там говорить! Ведь самый маленький, Митька, выстоял!
Да, но самый большой, Голованов, струсил. Значит, не в росте и не в силе дело? Но тогда, значит, и он, Серёжка, мог бы струсить, хоть он и больше Кольцова?…
Эти мысли так закрутили ему голову, что он прослушал почти все слова Олега. Только самый конец услышал:
— …Конечно, четыре месяца не четыре года, но и за этот срок можно было чему-то научиться. Научиться понимать, что такое товарищи по оружию, что такое честь, гордость за флаг, смелость… Черт возьми, да разве этому учатся специально? Всякий нормальный человек знает это всегда!… Ну скажите, неужели вы до сих пор не понимаете, что поступили по-свински?
Наступила недолгая тишина, потом Голованов сумрачно сказал:
— Понимаем…
— Понимаем, — глядя в сторону, повторил Мосин.
— А ты, Сенцов?
Сенцов шевельнул бровями и неохотно произнес:
— Возможно…
— Возможно? — переспросил Олег. — Хорошо. У меня предложение совету. Не надо их отчислять. До среды, до линейки. Пусть вернут себе ремни. Как угодно! Слышите вы? Как угодно! Идите к этим гусыням домой или караульте на улице, требуйте или деритесь, дело ваше. Не хотите драться, идите к директору школы, пусть школа берет их за шиворот. Не из вашей школы? Идите в их школу. Или в милицию… Мне, конечно, ничего не стоит пойти сейчас к этим типам, взять их за жабры, вернуть ремни. Ничего не стоит сделать так, чтобы завтра они сами притащили ремни в клуб и просили прощенья. Но не мое это дело и не дело совета. Вы отдали ремни, вы должны их вернуть. У вас три дня. Придете в среду на линейку в ремнях, будем считать, что делу
На линейку они пришли с ремнями.
До сигнала оставалось три минуты. Кузнечик пришёл с Серёжей. Сам попросился. Серёжа спросил у Олега:
— Можно, он посмотрит линейку?
— Угу, — рассеянно отозвался Олег. Он был озабочен.
Барабанщики, блестя аксельбантами, уже выстроились вдоль окон. Палочки, как кинжалы, торчали у них за белыми ремнями. Данилка был серьезен и строг.
Сейчас переливчато проиграет горнист, и барабанщики ударят сигнал «марш-атака»: р-рах, р-рах, р-рах-рах-рах! Под этот сигнал вдоль разрисованных стен маленького спортзала встанут шеренги «Эспады». Потом дежурный барабанщик прошагает к двери, развернется и поведет за собой на правый фланг знаменную группу: знаменосца и двух ассистентов.
Капитан знаменной группы Володя Огоньков проверял, не помялись ли на ребятах красные с золотой каймой ленты, почищены ли ассистентские клинки. Олег подошел к Огонькову и что-то тихо сказал. Потом подозвал дежурного командира линейки Алешу Смирнякова.
Через полминуты Смирняков отдал команду:
— Построение по группам! Без знамени! Знаменосцы, горнист и барабанщики — в общий строй!
Сразу же стих шум, а потом ребята загудели негромко и удивленно: такого еще не бывало.
Группы встали вдоль стен буквой «П». Только Генка Кузнечик устроился в глубоком проеме окна.
Олег вышел на середину. Опять стало тихо.
— Первая группа готова, — сказал Владик Самойлов.
— Вторая готова!
— Третья…
Олег махнул рукой:
— Не надо… Голованов, Мосин, Сенцов, выйдите из строя.
Они сделали шаг вперед. И сразу опустили головы. При ярком свете ламп желтым огнем горели новые пряжки их ремней.
— Где взяли ремни? — спросил Олег.
Они молчали.
Серёжа увидел, как у Олега потемнело лицо, острыми стали широкие скулы и презрительно сощурились глаза. Казалось, что Олег крикнет сейчас что-то беспощадное. Но он сунул кулаки в карманы брюк и пошевелил плечами, словно стала тесной серая форменная рубашка. Потом повторил устало и медленно:
— Скажите все-таки, где вы взяли ремни?
Мосин тихо сказал:
— В военторге.
— По рубль пятьдесят, — сказал Олег. — Понятно. Хотели обмануть?
— Не хотели мы… — пробормотал Голованов.
Сенцов поднял голову и, глядя поверх строя, сказал:
— Мы не собирались обманывать. Просто купили. Не все ли равно, какие у нас ремни?
В строю зашумели.
— Историю с ремнями знают все? — спросил Олег.
Зашумели сильнее. Знали все.
— Давайте сядем, — вдруг предложил Олег. — Не до линейки сейчас. Усаживайтесь кто где может.
Строй рассыпался. Сели на длинную скамью у стены, на подоконники. Кое-кто прямо на пол.
Голованов, Мосин и Сенцов не садились. Только отошли к стене. Олег прислонился к простенку между окнами. Оглядел ребят. Опять стало тихо.
— Значит, вам все равно, какие ремни? Так, Сенцов? — спросил Олег. — Ну, допустим. А если Гусынина компания у вас и эти ремни потребует? Опять будете новые покупать?
Голованов сердито сказал:
— Не потребуют они, им больше не надо. Они сами говорили.