Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Наташа взяла щеки в ладони, словно у нее зубы болели, и печально посмотрела на Серёжу.
— Ты даже не представляешь. Он его за каждый пустяк ремнем бьет. Он такой… ну просто негодяй какой-то! Стаська домой приходить боится. И всегда при отце тихий, как мышонок. А тот все одно только повторяет: «Я сам как рос? С пятнадцати лет работать пошел! С пути не свихнулся, человеком стал. И из тебя человека сделаю!»
— Он кто? Дурак или пьяница? — спросил Серёжа. От злости и отвращения у него захолодело в груди.
— Да не пьяница он… Он ведь Стаську не сгоряча бьет, а наоборот… Ну, как будто по плану по какому-то. — Наташа поморщилась. — Не могу я про него говорить, у него глаза рыбьи… Ой, а Стаська всегда визжит так: «Папочка, папочка!» Наш папа один раз не выдержал… — Наташа слабо улыбнулась. — Не выдержал, вызвал этого Грачёва в коридор да как взял его за рубашку! Приподнял и к стенке прижал, висячего. И говорит: «Если еще раз ребенка тронешь…»
— Так и надо, — сказал Серёжа.
— Думаешь, очень помогло? — спросила Наташа. — Грачёв Стаське кричать запретил. Стаська теперь только мычит да ойкает, когда его лупят. Папа у нас по вечерам на работе, а меня и маму Грачёв не боится. Недавно опять Стаську так изукрасил, у него все ноги и плечи в полосах. Я видела, когда он утром умываться выбегал. Он, конечно, и парадную форму не надел, чтобы следы от ремня на ногах не увидели.
— Этого Грачёва… его же повесить мало! — сжимаясь от отвращения, тихо сказал Серёжа. — Если кто-нибудь котенка или голубя мучает, за это и то могут под суд отдать… Даже в газетах про это пишут. А тут…
Наташа что-то ответила, но он уже не слышал. Странное чувство он испытывал. Первый раз в жизни. Какую-то смесь жгучей жалости и ярости. Но ярости не такой, когда хочется крушить, ломать, кидаться на врага очертя голову. Наоборот, голова сделалась ясная, и стало тихо и пусто вокруг.
…Никогда-никогда ни один взрослый человек не ударил Серёжу. И никогда Серёжа не знал, что такое страх перед возвращением домой. Всякое бывало: и двойки, и записи в дневнике, и порванные штаны, и утонувшие в реке ботинки, но дом всегда оставался добрым. Это был его дом — свой, надежный. И не могло там случится такого, чего надо бояться…
Но вот в комнатах, где он жил с отцом, с Маринкой, с тетей Галей, где когда-то ходила и пела мама, поселился этот хлипкий плешивый дядька с бесцветными глазами. Такой тихий и вежливый на вид. Он поселился там, и комнаты, где раньше дружно жили хорошие люди, стали местом страха и боли. Почему? Кто позволил? Откуда берутся эти люди вроде Грачёва?…
Вернулись Генка и Стасик.
Генка озабоченно взглянул на Серёжу.
— Что с тобой? Ты какой-то… натянутый.
— Думаю, — зло сказал Серёжа. — Про то, что зря дуэлей сейчас нет. Обидно: живет на свете какой-нибудь скот и ничего с ним не сделаешь.
— На дуэлях иногда и скоты побеждали, — возразил Кузнечик.
— Не верю.
— А Дантес?
Их перебила Наташа. Сказала, что Стасику пора домой. Если он задержится, ему попадет не меньше, чем за дневник.
За окнами уже густели сумерки.
— Может, нам самим дождаться его Нелю Ивановну и поговорить с ней? — предложил Кузнечик.
— Да откуда вы взяли, что она сюда вернется? — спросила Наташа. — Наверняка она распустит ребят у завода, а сама уедет домой до собрания. Сейчас еще шести нет, а собрание в восемь… Да и не будет она никого слушать. Вы ее знаете?
Серёжа вспомнил Нелли Ивановну: молодую, с громким, раздраженным голосом, с желтым тюрбаном прически. Когда она шла по коридору, тюрбан колыхался, а каблучки стучали отчетливо, как дятел в утреннем лесу.
Стасик опять подозрительно притих и заморгал.
— Проводите его домой, — сказал Серёжа. — Я знаю, что делать.
— Не пойду я, — заупрямился Стасик.
Мучаясь от жалости и злости, Серёжа сказал как можно мягче:
— Ты иди. Я сделаю так, что все будет хорошо.
Стасик нерешительно моргал.
— Иди. Я тебе обещаю, — очень твердо сказал Серёжа.
— Ты что придумал? — шепотом спросил Генка.
Так же шепотом Серёжа ответил:
— Пока ничего. Главное, пусть он уйдет, иначе опять начнет реветь. Помоги Наташке его увести, а то он по дороге может ей концерт выдать. Потом вернетесь, и мы что-нибудь придумаем.
Серёжа правильно рассчитал: Генку не пришлось уговаривать идти с Наташей, это он всегда готов. И хорошо, что ушел. Не надо ему лезть в это дело. Завтра Кузнечику на вечере выступать, и неприятности ему ни к чему.
Серёжа знал, что идет на громкий скандал, но не колебался. В нем уже звенела «система отсчета»: девять, восемь, семь…
Он вернулся в Стаськин класс. Пошатал дверцы витрин. Они были, конечно, заперты. Серёжа спустился на первый этаж и отыскал гардеробщицу тетю Лиду.
Тетя Лида владела богатейшей коллекцией ключей, про это знала вся школа. Когда терялись или портились ключи от классов, мастерских, от шкафов и ящиков, все сразу шли к тете Лиде. Иногда к ней прибегали несчастные люди, потерявшие ключ от квартиры.
— Тетя Лида, во втором классе шкаф заело, — сказал Серёжа. — Наверно, кто-то запер, а ключа нет.
Тетя Лида, притворно ворча, вытащила громадную звякающую связку.
— Какой шкаф-то?
— Давайте ключи, я сам подберу. И сразу принесу. Чего вам наверх ходить…
Нужный ключ нашелся быстро. Серёжа распахнул обе витрины. Из правой достал дневники с двойками. Потом «пятерочные» дневники равномерно расставил в обеих витринах. Стало редковато, но ничего. Серёжа отцепил бумажные ленты. Правую он отложил, а левую аккуратно, по сгибу, разорвал пополам. На одной половине осталось: «Мы ими», а на другой «гордимся». Эти половинки он опять приколол над витринами.
Дневники тех, кто «тянет назад» и ленту с черной надписью он положил в портфель. А куда их было девать?
После этого Серёжа запер дверцы и отнес ключи.
Больше в школе делать было нечего. Серёжа зашагал к Наташиному дому, чтобы встретить друзей.
Он повстречал их на углу Октябрьской и Пристанской. Генка и Наташа спешили назад, в школу.
— Ты куда? — удивился Кузнечик. — А дневник?
— Все в порядке. — Серёжа хлопнул по тугому портфелю.
Наташа удивилась: