Избранное в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Сон сразу пропал, Ольга села: Ян Пахол, чех из Мукачева, погиб за «великую Германию»? Это не так. Этого не может быть! Он пустил свою машину под откос вместе с командиром батальона!
Ольга опять легла. Она чутко прислушивалась. Канонада, кажется, стихла. Мысли неслись бешеным вихрем, нельзя было остановить ни одной. Чудное видение возникло перед закрытыми глазами Ольги: белый дом посреди тенистого сада на берегу реки. Почему — белый дом посреди тенистого сада на берегу реки? И почему это видение так волнует, так больно ранит своею печалью? Ольга открыла глаза. Видение не исчезло. Перед раскрытыми глазами, во мраке комнаты, стоял посреди тенистого сада белый дом над рекой.
И
Было совсем тихо. Небо за окном дышало вспышками ракет. Но канонады не было слышно.
Ольга вскочила. Почему нет канонады? Наших отбили?.. Этого не должно быть!.. Ольга с трудом втянула в легкие воздух. Нет, нет, просто бой за ночь притих. На рассвете канонада начнется сызнова. Завтра…
Ольга опять легла…
Это была ночь с тринадцатого на четырнадцатое мая тысяча девятьсот сорок второго года.
В ту ночь советские части подходили совсем близко к городу.
Но в сорок втором году город не был взят.
Город будет освобожден советскими войсками только в сорок третьем году. Только через год.
Малая земля
Утро только вставало, — чуть брезжила заря.
Над землею еще царила глухая ночь: в низине лежала черная тьма, лога терялись во мраке, над холмами стоял сумрак, но небо уже посветлело и зажглось на востоке. Долина реки тоже начинала дышать; над плесами еще нависал неподвижными облаками туман, но над течением реки он уже клубился и полз на луга ленивыми прозрачными волнами.
Утра еще не было, ночь еще царила над землей, но лес уже просыпался.
Сперва примолкли кузнечики, легкий шорох пробежал по листве, затем снова воцарилась тишина, и вдруг — ветерок пронесся по вершинам: лес вздохнул и сразу проснулся. На опушке мрачно ухнул сыч, это был уже последний сыч, — ночь миновала, вставало утро. На обочине дороги бойко крикнула иволга.
Я откликнулся перепелом, поднялся с росистой травы и вышел из кустов. Все было в порядке. Сыч сменился, — он мог возвращаться в лагерь спать. На дневную вахту встала иволга. Я должен был спуститься в долину: сегодня была моя — перепела — очередь идти в село за молоком. Предутренняя дрожь пробежала у меня по телу, я озяб и плотнее закутался в бушлат.
На обочине дороги я остановился и огляделся. Восток все разгорался и светлел, багрянец над горизонтом, бледнея, словно уносился за золотом к зениту. Светало удивительно быстро: контуры мгновенно выступали из мрака, но яркими красками в сизой предрассветной мгле были только багрец и золото на востоке. Мир не засверкал еще переливами красок, — утро еще не настало, и села за полями не было видно.
Я поднялся на пригорок и сел под дубком. Пройдет еще несколько минут, и отсюда, с пригорка, станет видно, как выступит из мрака село. Отсюда сразу станут видны все улочки и околицы Туманцев. Отсюда будет видна и слобода Позавербная — в двух километрах направо. Но мне надо увидеть только крайнюю хату в Туманцах, хату Марины Одудько. Если у Марины Одудько из трубы будет подниматься дым, я могу идти в село. Если же дым не будет подниматься, идти нельзя. Тогда сегодня мы останемся без информации.
Луга уже очистились от тумана, между ними уже вырисовалась стальная лента реки. Туман над плесами приходил уже понемногу в движение, он клубился, вздымался, таял, как легкая тучка на солнце в погожий день. Над холмами в степи словно вставали радуги, и верхушки холмов засияли в нимбах. Небо уже голубело в зените, но на севере его еще заливала синева. Заря охватила полнебосвода. Все кругом становилось рельефным, выразительным, живым. Вот-вот брызнет первый луч солнца.
Я сидел и смотрел, как просыпается мир. Автомат я оставил в лагере, только пистолет холодил тело за пазухой да оттягивала карман граната. За информацией мы уходили в село только с легким оружием, чтобы в крайнем случае бросить гранату под ноги врагу и пустить себе в лоб последнюю пулю из пистолета. В дальние села гитлеровцы и полицаи после наступления сумерек не показывали носа, сюда же, в пригородные, они прятались на ночь.
Луч блеснул на вершине далекого холма и тотчас повис на макушках тополей при дороге. На мгновение земля передо мной как будто потемнела, словно на нее упала внезапная тень от тучи или затмившегося солнца, — это небо вдруг зажглось, заискрилось, зацвело. Миг один — и широкие просторы подо мной окрасились во все тона зелени — зеленые, ярко-зеленые, светло-зеленые, зеленоватые. Только в низине тень еще боролась с солнцем, но через минуту от нее не осталось и следа. И долина вдруг окрасилась самым ярким из всех оттенков зелени. Лето кончилось, но было еще роскошным.
Село Туманцы вынырнуло из мрака внезапно и стало видно как на ладони. Слободка Позавербная медленно выплывала из тумана. На краю Туманцев ослепительно сверкали на солнце два окошка. Это и была хата Марины Одудько. Дым из трубы не поднимался.
На дорогу из-за куста ежевики скользнула вдруг тень, длинная в первых косых лучах солнца, а за ней появилась женская фигура.
Я притаился за деревом и стал смотреть сквозь заросли бурьяна.
Женщина шла скорым и упругим шагом. Она шла босиком, но одежда на ней была городская: короткая юбочка, тугой джемпер, голубой платочек. Женщина была хрупкая и стройная. Сердце у меня замерло — Ольга?
Эта неуместная докучная мысль становилась просто невыносимой. С тех пор как я приземлился здесь, неподалеку от родного города, странная тревога овладела моим существом. Стоило мне увидеть издалека стройную и хрупкую женскую фигуру, сердце начинало стучать в смятении: а вдруг это Ольга?.. Разве не могла Ольга пережить эту страшную, губительную зиму? Разве не могла она отправиться за продуктами по деревням? У меня был один шанс на полмиллиона встретить Ольгу на моем пути.
Женщина прошла мимо, — одна из тысяч, которые странствовали теперь от деревни к деревне, меняя на харчи свое убогое тряпье. Даже издали она не была похожа на Ольгу.
Ольга чудилась мне всюду, даже там, куда она никак не могла попасть. Это было какое-то наваждение. Когда в секторе «Д», под Лютовским лесом, где действовал наш «аэродром», приземлялся очередной самолет с Большой земли, подбрасывая боеприпасы, тол, рации, литературу, — вслед за грузом из его железного чрева непременно появлялось несколько девушек. Это были радистки, разведчицы, медсестры или политработники, которые должны были разойтись по диверсионным группам или устанавливать связь с крупным партизанским соединением в Сумской области. Я шел навстречу им, и сердце у меня билось в тревоге: а что, если Ольга? Когда же самолет не приземлялся и только рокотал в высоте, а на вершины деревьев и в провалы оврагов начинали падать парашютные медузы и мы разбегались во все стороны, подбирая парашютный груз или помогая прибывшим товарищам выпутаться из стропов, я с трепетным сердцем заглядывал под каждый берет, всматривался в каждое девичье лицо. Разве не мог быть один шанс на полмиллиона, что Ольга одумалась, перешла линию фронта и теперь снова возвращается в подполье в родной город.