Избранное в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Понемногу Василина разговорилась и подробно обо всем рассказала. Это был призыв к украинцам ехать добровольно на работу в Германию. Призыв был написан не от имени гитлеровских фюреров, а от имени украинской девушки Гали Полтавец, из села Криницы на Днепропетровщине. Рядом с подписью был напечатан и портрет Гали: красивая девушка в украинском наряде, пухленькая и веселая. Она жила в Германии, работала на ферме и расписывала о всех прелестях тамошней жизни, будто всего там вдоволь, и харчей и одежды, и привольно-то там, и удобно, и культура-то, и всякая техника. Это была очередная провокация — отвратительная и мерзкая.
— Что же говорят девушки? — спросил я. — Собираются ехать?
— Может, кто и собирается, — ответила
— Верят гитлеровцам и гитлеровской Гале?
— Может, кто и верит.
— А вы?
Василина снова смутилась.
— А мне все едино, — наконец сказала она.
— Что ж так?
— Все едино, — сурово сказала она, глядя в землю. — Потому в Германию я не поеду, хоть сули они золотые горы.
— У них, у Засядьков, — сказала Марина, — немцы корову забрали, двух подсвинков да четыре, не то пять подушек. Сколько подушек, Василина?
Василина пожала плечами. Потом она посмотрела мне в глаза.
— Не потому, что корову забрали, а так… Потому, что это измена.
— Измена? — переспросил я.
— Измена, — сказала Василина просто. — И не такое мы быдло, как фашисты про нас думают. И не этому нас в школе учили.
— Правильно, девушка, — сказал я смущаясь. Я не знал, что еще сказать. — И многие так думают, как ты?
— Не знаю, — тихо ответила Василина. — Каждый думает про себя. — Помолчав, она сказала неуверенно: — Дарка и Верка Михайлюк говорили, что, верно, поедут…..
Я посмотрел на Марину:
— Михайлюки из кулаков?
— Какое там! — махнула рукой Марина. — Голодранцы, каких мало! Какие тут у нас кулаки? С тридцатого года и не слыхивали про них. Дурехи, только и всего! — Марина прыснула и закрылась руками. — Десятый год на выданье! Женихов не дождутся! Рыжие да гадкие! И трудодней нет! — Марина подавила смех и серьезно посмотрела на меня. — Некому по-человечески поговорить с ними. — В глазах у нее блеснул заговорщицкий огонек. — Вот бы наведались как-нибудь из лесу окруженцы, собрали бы народ да поговорили! — Она бросила взгляд на Василину. — А? Правду я говорю, Василина? Наведались бы к нам как-нибудь, а мы бы девушек собрали, вот и поговорили бы, — так хочется человеческое слово услышать!..
— А пришли бы послушать? — спросил я.
— Отчего же не прийти? — ответила сразу Марина.
— Пришли бы, — сказала и Василина, — когда немцев и полицаев нет в селе…
— Ладно, — сказал я. — Как-нибудь придем. Я доложу командиру. — Я подмигнул Василине. — Командир у нас все-таки есть!
Василина посмотрела на меня просто, без удивления. Марина за спиной у нее сделала большие глаза. «Конспирация!» — прочел я в ее взгляде. Я улыбнулся ей, и она ответила мне такой же заговорщицкой улыбкой.
— Так говоришь, не такое мы быдло, как немцы про нас думают? — улыбнулся я Василине. Она смущенно отвела глаза. — Ну, ладно! — сказал я. — Будь здорова, Василина! Ты обо мне много не говори. Если придется, скажи, видела, мол, у колодца одного, окруженца, должно быть, вот и все.
— Ладно, — тихо ответила Василина.
Я протянул руку Василине, она подала мне свою. Руку она подала смущаясь, «дощечкой», и мою не пожала. Я крепко пожал ее «дощечку», и она тут же ушла. Потом я подал руку Марине. Марина пожала мне руку крепко — по-городскому, но как-то кокетливо, по-женски.
— Панкратову привет передам, — подмигнул я Марине.
Марина вспыхнула и закрылась уголком платочка.
— Скажите, пусть придет! — услышал я ее шепот.
Марина повернулась и скорым шагом пошла за Василиной. Я стоял у колодца и смотрел ей вслед. У Варвары Политыки муж ушел с армией. У Марины погиб еще в финскую кампанию. А Василина? Крепка и неразрывна их связь с советской жизнью. Вот Марина с Василиной свернули с дороги на тропинку. Вот они прошли через огород и перескочили через плетень. За плетнем Марина оглянулась, сорвала платок и помахала им над головой. Потом обе они исчезли за ригой Варвары Политыки. Очевидно, Василина станет нашим третьим связным.
Я вздохнул полной грудью и весело зашагал к лесу.
Я шел по обочине дороги. Я не торопился. Товарищ Кобец, наш командир, ждал меня к двенадцати часам, а до полудня было еще далеко. Решение насчет Позавербной я знал наперед: наперерез карателям мы не пойдем. Боевые действия неподалеку от базы и лагеря нам были запрещены. Если мы даже позволяли себе предпринять какую-нибудь операцию на более дальнем расстоянии, то и то действовали только на лесных дорогах, вдали от селений. Мы не нападали на немцев в селениях, чтобы не навлечь на крестьян еще более жестокую кару. Горька участь слободы Позавербной, но не надо усугублять ее. Провокационный призыв «Гали» ехать в Германию нам давно был известен: такие провокации имели место и на Правобережье. Они быстро заканчивались неудачей: добровольно ехать в Германию вызывались очень немногие, и начиналась принудительная мобилизация, облавы на базарах, вербовка по деревням.
Вдруг я остановился, и сердце у меня заколотилось. С опушки на дорогу выехали пять всадников, а за ними большая машина. Я мгновенно бросился в ров и осторожно выглянул из-за гребня.
Сомнений не было: это немцы или полицаи ехали в Позавербную на расправу. Дорога к лесу мне была отрезана, кругом расстилалось ровное поле, бурьян около меня рос слишком низкий, укрыться в нем было невозможно.
Я поспешно поднялся и пошел назад, в село. Немцы были от меня больше чем за километр, а от села я отошел меньше чем на полкилометра, — если успеть добраться до околицы, я смогу спрятаться где-нибудь на огороде! Я вынул пистолет из-за пазухи и переложил его в карман, гранату я держал в руке. Мне нужно было минуть пять, чтобы дойти до хаты Марины, но к Марине я не пойду, — нельзя наводить на нее немцев — я сверну на огороды, побегу по самой изгороди и прыгну к кому-нибудь в сад. Я свернул в картошку у колодца — и в это мгновение услышал сзади крики. Это немцы кричали мне. Они заметили человека на дороге и решили остановить. Хлопнул выстрел, и пуля пропела где-то высоко в небе. Я ускорил шаги, и сразу же раздалось еще два или три выстрела. Я явственно различил конский топот на шоссе, — всадники бросились за мной. Тогда я опрометью бросился бежать.
Пробегая мимо огорода Марины, я увидел возле риги ее и Варвару Политыку, — они стояли бледные, схватившись в испуге руками за щеки. За юбку Марины держался Федько, палец он засунул в рот по самую ладошку. В это мгновение я услышал, что конский топот стал мягче и глуше: всадники миновали колодец и теперь скакали через картошку.
Я пробежал мимо трех или четырех огородов, затем бросился в сторону и прыгнул через плетень. На секунду я повернулся боком к погоне, — всадников было трое, они скакали шагах в сорока от меня. Хлопнули выстрелы, пули просвистели над головой — и я упал наземь за плетнем. Но за плетнем была глубокая канава, поросшая бурьяном и крапивой, я провалился в заросли, как в воду, — и в ту же секунду через плетень и канаву один за другим перелетели всадники. Я слышал, как они прямо по грядкам, ломая молодой вишенник, проскакали во двор. Крапива сошлась над моей головой, они меня не заметили, и я услышал их крики во дворе за хатой. Со стороны поля снова раздался топот, и еще две лошади перелетели через плетень и канаву. Еще минута — немцы обыщут двор и, не обнаружив никого чужого, бросятся назад — искать меня на огороде. Я вскочил, раздвинул лопухи и окинул глазами двор. За углом хаты я увидел конские крупы, один из немцев, стоя спиной ко мне, держал на поводу лошадей. Тогда я выскочил из канавы и на четвереньках бросился за ригу. За ригой я поднялся и выглянул через плетень на дорогу. Машина чуть не с целой дюжиной немцев как раз въехала в село и скрылась за усадьбой Марины.