Избранное в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Когда минуты через две я оглянулся через плечо, Александра Ивановна снова сидела в той же позе, в какой была, когда я пришел. Перед нею лежала раскрытая тетрадка с ролями, и Александра Ивановна смотрела в нее; губы ее шептали, повторяя текст.
«Великий маэстро»
Пимена Феоктистовича Сафронова называли «великим маэстро».
Театральный сезон как раз закончился. Спектакли в летнем помещении давали только убыток. Наступало лето. Перспектив никаких не было. И Пимен Феоктистович предлагал на это время создать небольшой передвижной «коллектив артистов драмы и комедии».
В труппе под руководством Сафронова у актера не было никакой надежды развить свои природные дарования, но он мог быть уверен, что с голода он не умрет.
На театральном поприще Пимен Феоктистович Сафронов работал ровно столько, сколько он себя помнил. С того времени он столько разъезжал и переезжал, что уже точно не мог установить места своего рождения. Не то это был довольно большой городок на юге Украины наподобие Херсона, не то это было небольшое село где-то на севере России, под Полярным кругом, что-то вроде Холмогор. Потому что еще в младших классах классической гимназии, чувствуя страшное отвращение к изучению древнегреческого и латинского языков, Пимен Феоктистович тайком удрал из дому и пристал к труппе какой-то провинциальной оперетки. И с той поры, на протяжении вот
Мир Пимен Феоктистович делил на две совершенно неравные части: на «сценический мир» и «житейский мир». А всех людей аналогично разделял на актеров и зрителей. Сценический мир Пимен Феоктистович любил, житейский и зрителя презирал. По натуре вообще Пимен Феоктистович был чересчур мизантропичен, — обычно это проявлялось утром, на репетиции, однако вечером, после спектакля, — чересчур беззаботен. Беззаботность действительно была самой яркой чертой в характере Пимена Феоктистовича. Пимен Феоктистович знал, что сегодня репетиция и спектакль, завтра тоже должна быть репетиция и спектакль, что будет послезавтра — это Пимена Феоктистовича мало трогало: о послезавтрашнем дне он никогда не беспокоился. Единственное, что, собственно говоря, за последнее время начало в какой-то мере беспокоить Пимена Феоктистовича, это то, что прошли слухи, будто бы в связи с восстановлением мирной обстановки и в театре введут строгую дисциплину охраны труда. Следовательно, будто бы и актеры, как и все трудящиеся, будут иметь ежегодно двухнедельный оплачиваемый отпуск. А это значило, что в течение четырнадцати дней не нужно приходить ни на репетиции, ни принимать участия в спектаклях. Возможность осуществления этого омрачала чело Пимена Феоктистовича. «В первый же вечер, — говорил он, — когда мне не нужно будет идти в театр, я умру от атонии мозга».
И это было близко к правде. Без театра Пимен Феоктистович не мог жить. В нашем театре Пимен Феоктистович был на своем десятом амплуа — характерного комика. Однако поручаемые ему роли он играл прямо-таки с трагической неохотой. Пимен Феоктистович ненавидел актерскую игру. Настоящим его призванием были дела сугубо административные. И нужно правду сказать, лучшего администратора в своей жизни я никогда не встречал ни до того, ни после того.
Пимен Феоктистович выполнял свои административные функции ревностно и вдохновенно. Профессия театрального администратора была для него священна. В серьезном деле (труппу, по обычаю старых актеров, Пимен Феоктистович называл «дело»), в сезонной работе, Пимен Феоктистович был бескорыстен, как ангел: идеальный администратор и высокоморальный исполнитель своих обязанностей. И горе тому, кто хоть в малой степени чем-либо погрешит против закона, традиций и интересов сценического искусства и театральной корпорации. В сердце Пимена Феоктистовича не было жалости к презренным правонарушителям. В театре, где работал администратором Сафронов, никто даже и не осмелился бы отказаться от роли, если эта роль ему поручалась. На репетицию никто никогда и не попытался опоздать хотя бы на минуту. Если спектакль «проваливался», Пимен Феоктистович тут же, после представления, назначал репетицию во второй раз, согласен или не согласен был на это режиссер. Все входные и выходные двери в театре на время ночной репетиции Пимен Феоктистович запирал и ключи прятал в свои бездонные карманы. Потом приносил из буфета трехведерный самовар и собственноручно раздувал его своим сапогом. Спектакли в театре, где администратором был Пимен Феоктистович, всегда начинались точно в назначенный час и минуту. И они никогда не отменялись: ни из-за дождя, ни из-за болезни актера, ни из-за кассового дефицита. И никогда не случалось так, чтобы что-то было не готово или чего-то совсем не было. Спектакль должен был идти «колесом», без единой зацепки. Роль нужно было знать, суфлера должно слушать, помрежу подчиняться безоговорочно, пауз не делать, «отсебятина» или «фортели», не согласованные заранее с режиссером, наказывались как самое тяжкое преступление. Так как никакой халтуры в своем деле Пимен Феоктистович допустить не мог, халтурщиков из театра он выгонял взашей.
Однако более виртуозного халтурщика, чем Пимен Феоктистович, на свете не было.
Халтура тоже имеет свои законы. Но во всяком законе самое главное — безупречное его выполнение. Вот Пимен Феоктистович-то и был непревзойденным мастером по выполнению законов халтуры. Самый первый закон халтуры — это «знай зрителя, как самого себя». Один зритель хочет одного, иной — другого, одного нужно схватить за сердце, другому подействовать на разум. Знай точно и безошибочно, чего хочет зритель, и дай ему именно то, чего он хочет, или то, чего он не может не захотеть.
Знание зрителя определяет и репертуар и саму игру актеров.
Еще только собираясь выезжать куда-нибудь с театром, Пимен Феоктистович заранее точно узнавал, какой контингент зрителя встретит театр. Интеллигенция? Мещане? Рабочие? Крестьяне?
Но так как человек не всемогущ и все точно заранее предвидеть не в силах, то на всякий случай не забывай основного: зритель в театр идет для того, чтобы смеяться или плакать. Поэтому в халтуре репертуар должен складываться из легких комедий и мелодрам.
Итак, выезжая в гастрольную командировку с коллективом «драмы и комедии» по местечкам Подолии, Пимен Феоктистович, строго соблюдая важнейший закон халтуры, составил репертуар из еврейских мелодрам Дымова, Гордина, Белой и Ожешко. Но, не забывая и про второй закон халтуры, добавил к ним еще «Яму» по Куприну, «Петербургские трущобы» Крестовского, «Ревность» Арцыбашева и «Рынок любви». Автора «Рынка любви» никто не знал, так как его фамилия, стоявшая вверху на рукописи пьесы, от довольно частого употребления оторвалась. Второй непреложный закон гласит: «Заглавие пьесы — это касса театра». Ставь пьесы только под популярными заглавиями (лучше всего скандально-популярных литературных произведений), под заглавиями общеизвестными или такими, которые не могут не завлечь. На закуску к репертуару добавлено было еще два фарса: «Ниобея» и «Я умер». В фарсах заглавия особенного значения не имеют, достаточно уже того, что на афише есть подзаголовок — «фарс».
Третий закон халтуры гласит: «Поезжай туда, куда другие не ездят». И поэтому маршрут гастролей составлялся так, чтобы за десятки километров обходить железнодорожную магистраль, по которой и без нас довольно много шаталось всевозможных трупп. Опорными пунктами для гастролей должны были служить города и местечки, удаленные от железных дорог по меньшей мере километров на двадцать пять. К ним добираться нужно было на бричках, подводах и пешком, ибо четвертый закон предупреждал: «Не бойся трудностей в пути, они вознаградят тебя сторицей».
Пятый закон был сугубо тактичным. Он трактовал важнейшую проблему — как въезжать труппе на новое место гастролей.
Для этого было предусмотрено два различных антре: антре номер один и антре номер два.
Антре номер один предназначалось для въезда в небольшую, самую глухую провинцию, типа ярмарочного села. Происходило оно так. Подъехав к местечку, труппа еще за околицей останавливалась, и актеры прятались в кусты. Там дорожная, запыленная одежда снималась и надевалось все чистое и показное. Галстуки должны были быть самыми яркими, ботинки начищены до блеска, платья актрис «шикарные» и вызывающие. Разрешалось напяливать на себя что-нибудь из костюмерии будущего спектакля. На возу, поверх узлов с вещами, наваливались декорации и реквизит: колонна средневекового замка, алебарды, гитара, в крайнем случае — связка париков и бород. Тогда двигались снова и въезжали в местечко, колеся по всем улицам и направляясь к центру, на ярмарочную площадь. Пимен Феоктистович нес огромнейший плакат, размалеванный ярчайшими красками. На плакате обязательно должна была быть намалевана полумаска и лира. Текст составлялся следующий: «Проездом только одна гастроль в полном составе театра драмы и комедии под руководством известного артиста и т. д. Представлено будет и т. д. Собственная декорация, костюмы и парики». Этот плакат водружался в центре площади, долго и аккуратно, пока вокруг собирался народ. Когда толпа собиралась достаточно большая, Пимен Феоктистович доставал из кармана билетную книжку и тут же начинал продавать билеты.
Антре номер два предназначалось для въезда в более крупные, районного и уездного типа города. В такие города труппа въезжала только под вечер, уже как стемнеет, чтобы самого приезда никто не видел. На протяжении ночи на всех людных улицах вывешивались афиши, составленные просто и лаконично, без претенциозной многословной рекламы. Утром население города неожиданно видело: «Гастроли коллектива артистов драмы и комедии в городе Н.», обязательно «в городе Н.»: пусть горожане почувствуют это и переживут, что к ним, в город Н., специально приехала труппа артистов. Дальше на афише лаконично сообщалось, что будет представлено то-то и то-то. Внизу, со строгим соблюдением субординации, стояли подписи: директора театра, главного администратора, главного режиссера, очередного режиссера, помощника режиссера, зав. бутафорией, исполнителей ролей и всех прочих — всего количеством не менее человек двадцати пяти, несмотря на то что всех гастролеров могло быть не более шести-семи. Однако этим шести или семи было в первый день приезда до черта мороки. Переодеваясь ежечасно в новый костюм или, во всяком случае, меняя какие-то в нем детали, с небрежно повязанными галстуками, беспечно сбитыми на затылок шляпами, поэтично выпущенными кончиками воротничков, — эти шестеро или семеро должны были беспрестанно шататься по городу с равнодушно-скучающим видом совершенно свободных и пресытившихся жизнью людей. Они должны были появляться в публичных местах и, не задерживаясь, исчезать оттуда; они должны были рассаживаться где-нибудь на бульваре, позевывая, и вдруг, вспомнив что-то, куда-то торопиться; они должны были заходить во все магазины города и, небрежно оглядывая полки с товарами, неожиданно спросить чего-нибудь такого, чего в этом городе и сроду не бывало, — например: бананов, брюссельских кружев, духов «Коти», шелкового белья — с таким выражением, что все это у тебя дома есть, но, уезжая неожиданно, случайно все это забыл. Вся городская детвора тем временем уже собиралась к помещению театра. Там слышался стук молотков и сердитые покрикивания. Это, присев где-нибудь на табурете и покуривая, стучал молотком по какой-нибудь доске и покрикивал сам на себя Пимен Феоктистович: как будто здесь спешно устанавливается декорация и кто-то сердито подгоняет рабочих. Никаких рабочих, ясное дело, не было здесь и в помине. Декорация, какая была, устанавливалась только перед самым началом представления и силами самих же актеров. Это был еще один непреложный закон халтуры: «Делай все сам, чтобы никому ничего не платить». Декорацию устанавливали актеры, сами же тайком, ночью расклеивали афиши, сами продавали билеты в кассе, сами же сражались с «зайцами»… Если случалось, что кто-нибудь подходил до одиннадцати к закрытому кассовому оконцу (на одиннадцать в афише объявлялось открытие кассы) и, постучав, спрашивал, можно ли купить билет, то Пимен Феоктистович сразу же захлопывал кассовое окошечко, небрежно бросая: «Подождите, касса еще закрыта, специально для вас открывать не будем». Если же кто-нибудь хотел купить сразу несколько билетов, то Пимен Феоктистович выдавал билеты лишь после минутного колебания, ворча, что «с перепродавцами билетов милиция будет жестоко бороться». Делать вид всегда и везде, что тебе абсолютно безразлично, существуют ли на свете деньги, или нет, — это одна из наиглавнейших заповедей халтурщика. Особенно это нужно демонстрировать в учреждениях, которые распоряжаются политико-просветительной жизнью города. «Делай вид, что ты делаешь одолжение, если хочешь, чтобы сделали одолжение тебе», — так формулируется этот непреложный закон халтуры.