Избранное в двух томах. Том I
Шрифт:
Лишь выражение строгой официальности видел Ракитин на лице следователя. Он был в эту минуту все еще убежден, что следователь считает своим долгом не верить ему, сомневаться во всем и уж, конечно, ни в коем случае не сочувствовать ему.
Ровным и, как казалось Ракитину, нарочито бесстрастным голосом следователь задавал вопросы. Сначала Ракитин отвечал настороженно. Однако немного погодя настороженность прошла. Чего, собственно, остерегаться? Нет же нужды врать. И нет смысла бояться, что следователь поймет что-либо неправильно. Ведь все так ясно…
Отвечая на вопросы и глядя, как следователь пишет протокол, Ракитин все
И все-таки, когда следователь кончил писать, Ракитин, будто забыв на миг, что перед ним на этот раз не просто знакомый капитан из прокуратуры, не удержался, спросил:
— И каково окончательное заключение?
— Его даю не я, — сдержанно ответил капитан. — Моя обязанность доложить обстоятельства…
— Но ваше личное, — Ракитин сделал нажим на этом слове, — ваше личное впечатление?
— Мое впечатление значения не имеет, — чуть помедлив, сказал капитан несколько суховато. Ракитин почувствовал неловкость вопроса. Он уже раскаивался, что задал его.
А капитан, пытливо поглядев Ракитину в глаза, как-то сразу подобрел взглядом.
— Суть не во впечатлениях, — голос капитана прозвучал уже несколько мягче. — Обстоятельства…
— Против нас?
— Да… Если бы было известно, что знамя погибло при боевых обстоятельствах, или были бы хоть какие-нибудь данные, что оно не потерялось, или тем более не захвачено врагом…
— А может быть, оно и не захвачено.
— Как ни жаль, подтвердить это нечем, — с заметным Ракитину огорчением проговорил капитан. — Если бы имелась хоть малейшая возможность доказать… Вот, например, мне известен случай: в одном полку в повозку со знаменем попал снаряд, знамя сгорело. А чем было доказать, что его не потеряли? Свидетели-то все те, кого винят. Хорошо — экспертиза сгоревших тканей подтвердила. Но в вашем случае… — капитан сочувственно повел рукой. И тут же, словно спохватившись, что нечаянно вышел из рамок своего официального отношения к Ракитину, протянул ему исписанный лист, авторучку:
— Прочтите и подпишите, товарищ подполковник.
Быстро, не вчитываясь, Ракитин пробежал написанное. Положив лист протокола на подставленную капитаном сумку, твердо, с нажимом, расписался:
— Все правильно.
15
«Неужто пропадать? Нет, врешь!» — Дорофеев дернулся, силясь вырваться из леденящих объятий. Но тщетно.
Трясина держала цепко. Уже почти по грудь увяз в ней.
Осторожно положив автомат на примятые камышины, ухватился обеими руками за шершавые, холодные стебли. Попробовал подтянуться. Волглый, омертвевший камыш податливо сминался под пальцами. Подтягивался, а камышины словно ползли навстречу, не давали опоры, рвались.
Застывшими пальцами с трудом раздернул узел шнура на шее — сбросил с плеч вмявшуюся в трясину, тянущую вниз
Дорофеев обессилел. Тело сжимал, как в ледяных тисках, холод, а на лбу выступил пот, под пилоткой жарко… Нет, не выбраться. Все камышины вокруг оборвал. А что толку? Закричать? Дать вверх очередь из автомата? Но кто услышит? Кто придет? А если немцы?.. Нет, нельзя кричать!.. Эх, если бы кто-нибудь из своих близко оказался, руку протянул бы… Может быть, только в этом месте такая бочажина, а дальше твердо? Всего на два — три шага сдвинуться бы — и спасен… Но никого из своих возле нет. Мог бы Прягин быть… Да ведь сам его отогнал!.. А правильно ли с ним обошелся? Но как же иначе? Струсил, сбежал — что уж такому верить? Будь Прягин здесь — еще и бросил бы в болоте, побоялся, как бы самому не утопнуть. А может, и нет? Все-таки свой. Неужто солдат солдата покинул бы? Но что там о Прягине…
С горьким отчаянием смотрел на высящийся перед ним серовато-бурый камыш с острыми, поникшими листьями, вскидывал глаза к пасмурному, быстро темнеющему небу.
«Пропаду — кто узнает?..»
Ног уже не чувствовал. Коченели руки. С трудом шевелил одеревенелыми, черными от болотной грязи пальцами, чтобы снова — в который раз! — ухватиться за ближние камышины, попытаться вылезти. Но все стебли, до которых мог дотянуться, были им уже оборваны, вмяты в трясину…
Из последних сил рванулся вперед, погрузил ладони в леденящую жижу, яростно разгребая ее. Шаг, хотя бы один шаг!
Ему удалось немного продвинуться вперед. Но топь продолжала засасывать еще быстрее. Злая, неодолимая сила тянула вниз, в леденящую пучину.
Вот болото стылым языком лизнуло шею. Вот подбородка коснулось. Хриплый крик вырвался у Дорофеева. Тотчас же рот закрыло холодное, плотное, мокрое. И с ужасом подумал: «Все. Конец».
16
— Будете ужинать, товарищ подполковник?
— Нет.
Ординарец потоптался у порога, тихонько вздохнув, вышел.
Ракитин сел на скрипучую скамью. Оперся локтями о стол — тот самый, за которым сидел в прошлую ночь. На столе стоит тот же телефонный аппарат. И так же тянется огонек плошки. Но только теперь он — красноватый, неровный. В его тусклом свете еще более глубокой кажется щель в доске стола. И еще более густыми — тени, медленно качающиеся на бревенчатых щелястых стенах.
Рассеянным взором следил Ракитин за ними, положив голову на сжатые кулаки…
Не спалось. Может быть, все уже решилось? Следователь, присланный во второй половине дня, опросив многих, в том числе и Ракитина, ушел, наверное, уже доложил дивизионному прокурору, тот представил результаты Холоду, Холод доложил выше… Ну что ж? Так поступил бы и Ракитин, будь он на месте Холода: служба.
Только почему Холод не позвонил ему? Разумеется, не обязан. Но ведь есть обязанности и не по службе…
…Возможно, сон все-таки коснулся Ракитина. Во всяком случае, прошло какое-то время, в течение которого он не думал ни о чем, не видел ничего.
Он вздрогнул от скрипа открываемой двери. Обернулся.
Командир дивизии! Зачем?
Встал.
— Сиди, сиди! — полковник Холод подошел к столу и, поздоровавшись, сел напротив. Спросил не спеша:
— Как воевали сегодня?