Избранное. Из гулаговского архива
Шрифт:
И другое обретенное мгновение, связанное с той же смуглой, тонкой, гибкой женщиной. Я сижу около нее, на ее постели, читаю свои стихи. Вижу ее глаза большие-большие, еще сильнее потемневшие, немножко дикие. Словно с каким-то испугом она смотрит на меня, как будто готовясь к обороне и внутренне обороняясь. Но в глазах, кроме того, неожиданный для нее самой, да и для меня, восторг, восторг немой, восторг с оттенком страха, как будто женщина <нрзб.> потрясена до оцепенелой завороженности…
Сколько обретаемых мгновений и как они удивительны в своей <нрзб.> простоте и «бессюжетности».
1954
В. Панов. Обзор архивных следственных дел А. А. Барковой
О
Обрекая себя на многотрудную работу по реализации задуманного, те, кто взялся за нее, хотели не только попытаться во имя восстановления справедливости раскрыть истинные причины жизненной трагедии нашей землячки-поэтессы, творчеству которой еще в начале 20-х годов видные мастера русской культуры давали самую высокую оценку, но и устранить белые пятна в биографии человека, достойного почитания и памяти.
Такими материалами являются следственные дела, находящиеся в архивах органов госбезопасности в Москве, Калуге и Луганске, где в 1934–1935, 1947–1948 и 1957–1958 гг. вершились неправедные суды над Анной Барковой и откуда она в зарешеченных «столыпинских» вагонах отбывала в места заключения — Казахстан, Инту и Мордовию.
Следственное дело — это средоточие документов, свидетельствующих о времени и основании ареста, доказывании вины обвиняемого: протоколы его допросов, показания свидетелей, вещественные доказательства, выводы экспертиз, результаты других следственных действий, предпринимавшихся проводящими расследование для подтверждения предъявляемого подследственному обвинения в совершении преступления, наконец, обвинительное заключение. В деле находятся в подлиннике и материалы судебного процесса: показания подсудимого, свидетелей, выступления сторон процесса и решение суда в виде приговора о мере наказания. К следственному делу обычно приобщаются и все документы о пересмотре дела, если таковое имело место, последующие решения по нему.
Да будет прощен автору этот профессиональный экскурс, но читателю необходимо иметь представление о том, что может дать исследователям приобщение к упомянутым материалам.
Во всех трех следственных делах в качестве вещественных доказательств оказались рукописи Барковой: в московском деле — блокнот с 59 стихотворениями периода 1922–1934 гг., в калужском — дневниковые записи 1946–1947 гг., в луганским — дневники, письма, 60 произведений в прозе, более 500 стихотворений. Значительная часть стихов, а проза, дневники и письма полностью были, как об этом заявили специалисты, совершенно неизвестны. Их нужно было вернуть тем, кому они предназначались, — читателям. И справедливость восторжествовала: 12 апреля 1991 г. на собрании общественности г. Иванова, посвященном 90-летию со дня рождения А. Барковой и организованном местными отделениями Союза писателей России и общества «Мемориал», все рукописи писательницы долгие годы находившиеся в заточении, разобранные и систематизированные, были официально переданы литературному музею Ивановского государственного университета.
Конец 1934 года. Политические метаморфозы и драматические события, происходившие в то время в партии и отечестве, обретают после убийства 1 декабря в Ленинграде С. М. Кирова новую окраску. Изданное в этот же день постановление ВЦИК СССР позволяет запустить маховик «чрезвычайки», направленный на выкорчевывание «всех и всяческих оппозиционеров».
25 декабря 1934 г. подошла очередь бывшей сотрудницы журналов «Голос кожевника», «Ударник нефти», а в последнее время нештатницы одного из отделов политпросвета Анны Александровны Барковой. Во 2-м отделе СПО НКВД имелись материалы о «систематическом ведении» ею «антисоветской агитации и высказывании террористических намерений». Им был дан ход, и по ордеру, подписанному заместителем наркома Прокофьевым, Баркова была арестована и препровождена в Бутырский изолятор без получения обычной для этого санкции прокурора. Буквально на следующий день были допрошены два ее близких знакомых — журналист Виктор Г. и художник Абрам П. (подробные сведения о них имеются, но по этическим соображениям здесь и в ряде других случаев приводить их не будем). В кратких протоколах допросов того и другого записано почти слово в слово одно и то же: «…встречались с Барковой в домашней обстановке… судя по разговорам, она не является человеком, стоящим на платформе советской власти… В беседах неоднократно рассказывала анекдоты антисоветского содержания; говорила, что при советской власти, вследствие отсутствия свободы слова и цензуры, более жесткой, чем при царском режиме, писателям нет возможности развернуть творческие силы, а после убийства Кирова оправдывала террор оппозиционеров, вынужденных прибегнуть к этому из-за отчаяния ввиду лишения их возможностей осуществлять свои идеи…»
В последующие дни декабря 34-го проводились допросы Барковой. Из протоколов видно, что следователь, а им был оперуполномоченный Глаголев, настойчиво желал, чтобы та предельно полно очертила круг своих знакомых, с которыми имела постоянное общение, рассчитывая, видимо, впоследствии в ходе их допросов получить как можно больше фактов, подтверждающих выдвинутое ей обвинение. Анна Александровна назвала дюжину фамилий таких лиц, добросовестно выложила следователю, что и когда говорила в обществе того или иного. Она даже конкретно определяла, как каждый из них относился к ее высказываниям, и по этим показаниям получалось, что добрая половина обычно в таких случаях переводила разговоры на другую тему или отмалчивалась, а реагирования других писательница просто не помнит. О себе же Баркова говорила полно и прямо. В протоколах ее допросов зафиксировано: «В 1927–1928 годах сочувствовала идеям троцкизма, считала, что руководители большевистской партии поступили неправильно, не дав оппозиций высказываться в широком масштабе…
В 1931 г. я считала, что партия преждевременно проводит коллективизацию усиленными темпами, зажимает свободу личности и в извращенной форме осуществляет строительство социализма. Эти свои мысли и настроения я выразила в стихах». Не скрывала она и того, что «раза три или четыре высказывала среди своих знакомых одобрение идей оппозиции по вопросам террора в отношении руководителей коммунистической партии, в частности Сталина». Спустя полтора года такого признания вполне хватило бы для самой страшной и безотлагательной кары, но тогда следствие ограничилось предъявлением Барковой 9 января 1935 г. обвинения по ст. 58–10 УК РСФСР.
До 21 января, судя по всему, изучались изъятые у нее при аресте рукописи, поскольку в этот день на допросе ей задавались касающиеся их вопросы. Отвечая на них, Баркова, в частности, говорила: «Обнаруженная у меня рукопись (речь идет о блокноте из 52 листов, исписанных с обеих сторон карандашом, с 57 стихотворениями, помеченными датами с 8 до 20 мая 1931 года. — В. П.) представляет собой черновик моих стихотворений, среди которых имеются стихи контрреволюционного содержания: „Рифмы“, „Спокойной хочу остаться“, „Коридор“ и „Властелинов судим суеверно“».
2 марта Барковой было объявлено об окончании следствия по ее делу. Ознакомившись со всеми материалами, она подтвердила все данные ею показания, отметив, что «изменений и дополнений к ним не имеет».
В этот же день она отправила заявление на имя наркома внутренних дел Ягоды, в котором высказала свое отношение к сложившейся ситуации: «Я привлечена к ответственности по ст. 58 п. 10 за активную антисоветскую агитацию, выражавшуюся в антисоветских разговорах и террористических высказываниях с моими знакомыми.