Избранное. Повести. Рассказы. Когда не пишется. Эссе.
Шрифт:
У нее стал бывать летчик Анатолий Огнев. Ребята только посмеивались, не верили, что Веточка может полюбить кого-то из взрослых, выйти замуж. А когда узнали от нее, что все-таки она расписалась с лейтенантом, это показалось диким. Ведь они были убеждены, что «Рослова — наша». Она не умела преодолеть их ревность, их глупые от ревности выходки, вроде мяуканья под окнами, не сумела подружить их с летчиком. Трудно было ей: муж тоже ревновал, когда они входили в комнату с охапкой дров, усаживались на полу возле печки — топить. Он придет со своего аэродрома и видит этакую идиллию. Прошли годы, прежде чем Анатолий Огнев сообразил, что его жена нисколько не делается хуже от того, что каждое лето в день ее рождения — зовет она или не зовет — приходят из города ребята. Веточкин день рождения — их «день дружбы».
И вот в то время, когда Рослова уже ушла из школы, случилась печальная история с одним… уважаемым товарищем из их класса.
Митя замолчал, не зная, сумеет ли рассказать, стоит ли пытаться рассказывать.
— Рассказывай.
— Да что рассказывать! Грустное дело. Был мальчик. У него отец погиб не на фронте, а хуже — где-то застрял в дальних краях и забыл дорогу домой. А мама его, знаешь ли, очень любвеобильная, стала часто выходить замуж. Да только мужья не удерживались в доме. Ну, этот уважаемый товарищ нагляделся всякого, почувствовал себя хуже сироты, да и повесился в школьной уборной. Мы его успели снять. Переполоху было! А через месяц прибегают с железнодорожной станции — уважаемый товарищ бродит возле маневрового паровоза. Значит, хочет повторить попытку? Ну, тут, чтобы успокоить нас, директор объявил, что это случайность. Мальчик просто гулял на станции, и его задержали. Рассказывать дальше?
— Пожалуйста, — тихо попросила Оля.
И Митя рассказал, как вернулся в школу угрюмый мальчик. Сел за свободную парту, один. Всю перемену глядел в окно. Ему было тринадцать лет, а некоторые учительницы, даже пожилые, поглядывали на него с опаской. Пробовали заговорить с ним, развлечь — куда там! Он всех пугал своей мрачной одержимостью. Что делать? В директорской и в райкоме комсомола тревога — в школе нездоровая обстановка. Вспомнили Рослову, вызвали с аэродрома: «Возвращайся в школу. Уж как там хочешь устраивайся, а возвращайся…» А она полюбила уже свою земную профессию в авиации, зачем ей возвращаться?..
— И оклад у вожатой триста пятьдесят рублей, — вставила Оля.
— Конечно! И муж смотрит кисло.
— Удивительно, как она пошла.
— Да потому, что настоящий человек! Вот и суди сама. Она приходит в школу как ни в чем не бывало. Не должен же уважаемый товарищ знать, что Рослова оставила аэродром из-за его персоны. Но он-то отлично понимает! Это была необъявленная война — кто осилит. Уважаемый товарищ, оставшись в живых, кое-что обдумал. Веточка ни разу не подчеркнула своего внимания к нему, тем более сочувствия, жалости или тревоги за него, а только день за днем в самых будничных делах подсказывала нам, что такое мужество без высоких слов, так просто — мужество. И тут многое уважаемому товарищу стало не нравиться в самом себе. Он отдал себе в этом отчет. Как-то само собой получилось, что он вдруг потянулся к Веточке, стал доверять ей свои мысли, планы… А он очень честолюбив. Однажды он повел ее к себе домой — показывать приемник. В это время она подружилась с нашим Абдулом Гамидом, потому что уважаемый товарищ обнаружил некоторую склонность к радиотехнике. Мы видели, какая Веточка была в те дни веселая. Что там за исповеди шли, никто не знает. И представь — он стал другой. Он остался с тем же характером, а что-то новое в нем завелось. Появился настоящий жизненный интерес… Я с ним дружил. Позже он мне сказал: «Мизантропию я кое-как изжил, но корни пессимизма еще остались».
— Он, наверно, похудел, вытянулся? — полушутя-полусерьезно спросила Оля, заглянув Мите в глаза.
— Как ты догадалась?
— Он влюбился в нее.
— Я тоже так думаю, — согласился Митя. — Только попробуй скажи ему об этом! Может быть, не так влюбился, как пишут в книжках. Но, понимаешь, разве с тобой не бывало, вот когда понравится человек, то он тебя и ведет, и ты становишься лучше?
Помолчали. Неровный звук пилы проходил через всю гамму, заканчивался уторопленным повизгиваньем, после которого следовала минутная тишина — это передвигают бревно.
— Хорошо работать вдвоем, — сказала Оля.
— Ты о пильщиках?
— Нет. Ты же понимаешь.
— Я думал об этом. В лесу, на лыжах.
— Если бы можно было что-то делать вместе… Не для себя, а вот как здесь: чтобы было интересно и была польза.
Митя поправил заиндевевшую прядку у Оли на лбу.
— Давай поедем в лагерь на все лето, — сказал он.
— Не выйдет. Меня, наверно, не пошлют на все лето. Не такая я активная. Эх, никогда мне не было так хорошо! Неужели это может повториться?
Митя не ответил. Все имело смысл: и звук пилы, и как он ее руки согревал дыханием, и как они обнаружили, что примерзают к «козлам». Митя захотел спрыгнуть и рассмеялся: его не сразу отпустила морозная корочка.
Долго еще он водил Олю по снегу, далеко за кухню, мимо пильщиков, которые как раз прервали работу. И на них лаяла, бросалась Кумушка — свирепая степная овчарка.
На следующее утро пионеры возвращались в город в трех розвальнях, добытых Митей в колхозе. Малыши пели песни, в каждых розвальнях — свою. Оле хотелось быть со всеми. Несколько раз она перебегала по пушистому снегу от саней к саням, и ребята, чуть не вываливаясь из саней, зачерпывали снег горстями, и снежки летели в нее со всех сторон. Так было куда веселее, чем в городских автобусах.
Глава вторая
Такая же была отчаянно счастливая весна.
Им было хорошо вдвоем. Они встречались среди людей под говор и смех, в тесноте улиц, у подъездов кино, в трамваях, на стадионе. И в то же время эти встречи были их тайной: все совершалось в самой глубокой уединенности. Им было хорошо, и пусть им не мешают.
Оля Кежун вернулась из зимнего лагеря в полной решимости стать общественницей. Ей дали отряд. Полно людей вокруг Мити и Оли, у каждого свои. Зато как будто стали не нужны самые близкие. Оля редко виделась с мамой. Всю весну Олина мама «подводила под кровлю» — заканчивала вчерне восьмиэтажный объект. А в феврале на несколько дней поехала в Москву, чтобы и там послушали сказку про Фому и Ерему. Митин отец в один из февральских приездов разыскал сына на стадионе. Травы еще не было, мокро и сыро, туман, но Митя, учивший какую-то птичку-невеличку метать диск, свирепо кричал: «Опять траву косишь!» Отец догадался, что это и есть знаменитая Оля Кежун. Он не стал мешать дискоболам. И только в письме тете упомянул про «косарей» и даже не без юмора вставил строчку из Твардовского: «Коси, коса, пока роса…» Митя прочитал письмо Оле.
Никто не мешал им, не любопытствовал. Казалось, что все понимают, как им хорошо вдвоем, и, видя это, все хотят им только счастья и даже разделяют его с ними.
В марте, когда потеплело, Митя и Оля полюбили трамвайные прогулки. Они называли их дальними странствиями.
В воскресенье садились в полупустой дневной вагон. Иногда вскакивали в него в вечернее время, когда рабочие едут в ночную смену. Трамвай бежал из поселка в поселок: мимо сталелитейного и алюминиевого, мимо строительства, где работала Олина мама, мимо асфальтовых дорог, могучих мачт электропередачи, по пустырям, возникшим в годы войны. Оглядывая с задней площадки вечерние огни большого города, Митя фантазировал только для Оли, чтобы не было слышно посторонним:
— Ну, давай начнем кругосветное плавание. Только ты тоже придумывай. Вообрази, что это Окленд… Вообразила? Так вот отсюда приехали в Бухарест те три симпатичных негра. Помнишь, в фильме о фестивале? А вот за поворотом владивостокский Золотой Рог с дымящими океанскими пароходами.
Оля, по правде говоря, видела только обыкновенные заводские кварталы, а за поворотом доменные печи и трубы. И она, прижмурившись, поглядывала на спутника. А Митя не замечал. Воспылав мальчишеским воображением, он без труда пересекал планету вдоль и поперек мгновенно, как будет только при полном коммунизме. Перед его разгоряченным взором проплывали все континенты. Не зря дожидался его географический факультет на Ленинских горах! Прошлой осенью Митя прочитал замечательную книгу «Индия сегодня» английского коммуниста Палма Датта. Он мечтал в самое горячее время попасть в Пакистан и стать там таким, как Юлиус Фучик. А еще год назад он зачитывался книгами об экспедициях в Арктику. Оля была убеждена, что в их южном городе нет человека, который так хорошо знал бы историю исследования Арктики. Изо всех полетов через Северный полюс его больше всего интересовал тот, что был окутан тайной: полет Леваневского и его гибель. И у него было несколько собственных гипотез на этот счет.