Избранное. Повести. Рассказы. Когда не пишется. Эссе.
Шрифт:
В соседней комнате шла обычная семейная болтовня, а за своим столиком, отговорившись занятостью, Оля сидела и вспоминала маму. Ей бы и в голову не пришло, что эти воспоминания возникли не только потому, что Егор Петрович внес знакомую атмосферу в квартиру, но и потому, что разбудил детскую ревность, желание сравнивать. Оля припомнила одну мамину черточку: мама любила, чтобы рабочий человек оценил ее знание дела, ее разумное решение, но она и виду никогда не подавала, что это ей важно. И хотя это было другое, Оле припомнилось, как в Заволжье, когда закладывали элеватор, мама заметила, что старый каменщик Варфоломей
Кто-то из маминых товарищей рассказывал Оле — и это запомнилось, — что мама не любила тех, кто попусту шел в контору, а любила всякий вопрос решать среди дела, на месте.
В последний год к ней часто после работы приходил домой главный механик — горячий, вспыльчивый, из демобилизованных танкистов, с бритой головой, которая то наливалась лиловатым свекольным цветом, то белела, как сахарная. Оле казалось тогда, что она только наблюдает за его затылком, а теперь-то ясно, что запомнился смысл их споров, потому что многое объяснялось тут в мамином характере. Впервые в тот год на стройку пришло множество механизмов. Не удивительно, что мама проверяла сама себя строже, чем начальники, которые мелочно ее опекали. Должно быть, мама боялась, что ей, женщине, механизация, широкий фронт работ могут оказаться не по плечу, тогда она отстанет, «выйдет в тираж». Вот почему так внешне сурово, так холодно по виду, а на самом деле осторожно относилась она к словам главного механика, который все хотел решать сплеча.
«Как же я до сих пор не вспомнила всего этого!» — удивилась Оля. Она уставилась в раскрытый учебник и ничего в нем не видела.
В погоне за воспоминаниями и настиг ее возглас Егора Петровича:
— Ну ладно, будет с книжками-то! Пойдемте проветримся. Ну, хоть на полчасика.
И они втроем — Оля, Митя и Егор Петрович — пошли гулять по ближайшим от дома улицам. Митя обратил внимание отца на то, какая Оля маленькая. Егор Петрович стал прилаживаться идти под руку. «Подрасти надо», — сказал точь-в-точь, как когда-то Митя.
Заспорили о городе, кто знает его лучше: Митя с Олей или Егор Петрович. Все-таки Егор Петрович был здесь еще до войны. Ну, и потом он видел этот город во все времена суток — и глубокой ночью, после заседания в обкоме, и даже на рассвете.
— А вы рассвет видели? — спросил Егор Петрович.
— То есть как это — рассвет?
Оля заранее улыбалась, готовая к какой-нибудь шутке.
А Митя даже осведомился бдительно:
— Почему тебя вдруг заинтересовало?
Но оказалось, что отцу просто к слову пришлось. Он рассказал одну историю:
— На днях беседовал с молоденькой учетчицей. Приписывала одному знакомому шоферу лишние поездки. Крестики ставила. В общем, не в этом дело… Да ее уже и освободили из-под следствия. Вдруг она говорит: «Ведь я совсем еще маленькая, товарищ прокурор. Дурочка… Я ведь этим летом в первый раз зарю видела». — «То есть как?» — «Да так, отвечает, путевку дали мне, отдохнуть на лесной даче. Я не могла уснуть на новом месте. Уселась с простыней на подоконник и все-все увидела. В первый раз увидела, как занималась заря, не поздняя заря, а самая ранняя, когда чуть-чуть…»
Митя засмеялся. Егор Петрович поглядел на него.
— Смешно, что прокурору приходится вести такие беседы? А мне вот как в душу вошел ее рассвет!
Они шли по аллее сада. Шли ни шатко ни валко. «Этакий триумвират», — подумала Оля. А потом Егор Петрович остановился и сказал:
— Вот уж действительно: девчонка, на заре жизни, а сидит передо мной в качестве подследственной. Черт знает что! Если вдуматься, выходит так, что счастливой быть захотела! Давайте мне счастье! Сию же минуту, хоть не по правилам. А того, дура, не сообразила, что сама-то счастлива! По всем правилам счастлива.
— А я тоже помню одно утро, — сказала Оля. — В первый раз тогда обратила внимание: был теплый ветер, и снег падал, а потом стало светать. Мы с мамой ехали на телеге.
Митя слушал Олю. И ее голос, такой прелестный, чистый, и робость, с какой она пыталась рассказать детские ощущения, ее доверчивость — все в ней казалось Мите таким не тронутым жизнью, детским. Он в первый раз так сильно почувствовал собственную юность. Он шел, и слышал удары своего сердца, и думал: неужели отец этого не понимает?
Егор Петрович прожил в городе два дня. Помалкивая, бегала Оля за керосином; помалкивая, готовила стол к обеду. Странное ощущение, близкое душевному сну, но какое-то светлое, внушающее уверенность, овладело ею. Она и раньше не очень-то доверяла Митиным рассказам о Егоре Петровиче и сейчас убедилась, что многое в них — выдуманное. Но одно она знала точно: с Егором Петровичем проще жить в семье Бородиных. Наверно, потому, что он больше сродни маме по духу, ближе к ней, чем Марья Сергеевна, этим умением ценить радость минуты. Она была убеждена, что обыкновенная, ничем не выдающаяся вчерашняя прогулка понравилась Егору Петровичу так же, как ей самой.
Но если бы по-настоящему она задумалась, она бы еще поняла, что к Митиному отцу ее привлекло то, что он без предубеждения: ведь немного с нею поговорил, но было такое чувство, что он ждет от нее самых лучших поступков, — значит, заранее считает хорошим человеком.
Утром, копаясь в Митиной готовальне, он рассказывал Оле, как с детских лет его занимали всякие приборы и инструменты: слесарные, чертежные, даже зубоврачебные. На третьем году жизни впервые увидел чудо: забрался на низкий, покосившийся подоконник путевой сторожки, где жил в семье стрелочника, и увидел в окно, как незнакомый дядя прикрепил к ногам большие железные когти и легко взошел по гладкому столбу наверх, к проводам.
— А уж потом, Оля, видел я и турбины нашей гидростанции, и эскалаторы в московском метро, и как приземляется на ночном аэродроме реактивный самолет. Но уже никогда не испытывал такого волнения, как тогда, в отцовской сторожке.
Егор Петрович искоса поглядел на Олю. Она молчала.
— Жаль, что не стал инженером, — добавил Егор Петрович, укладывая готовальню. — Ты-то кем решила быть?
Оля не знала, что ответить. Но не от смущения или застенчивости, а оттого, что просто не знала, что ответить.