Избранное. Том I. Дом на Пресне
Шрифт:
– Я ведь именно это и хотел сказать! – мужчина достойной наружности никак не мог разглядеть ближайшее будущее.
– Ну и сказал бы, – тихо и грустно возразила она.
– Ты капризничаешь. Имеешь право. Но уже очень поздно. Что ты предлагаешь?
– Встретимся в квартире. Ты доберешься сам. Я доберусь сама.
– Мы встретимся, как я быстро понял, дома.
– Когда ты избегаешь слова, соединяющего людей, я тоже начинаю пользоваться заменителями, – её тон перестал быть окрашенным.
Мужчине стало зябко и страшновато. Ему почудилось, что за крохотную оговорку – (да
Ли ждала, пока он думал. Заметив, что додумал, она поцеловала его в правую щеку и сказала, что эта помада не оставляет следа, – пока он не успел украдкой глянуть в зеркало. Она открыла дверцу и вышла.
– Ты испортишь туфли. На улицах везде соль. Зимой нельзя ходить на шпильках. В твоей шубе нельзя ходить одной.
– Ты прав. И Волга, возможно, впадает в Каспийское море. Не нервничай. Со мной ничего не может случиться. Криминальные элементы тоже смотрят кино.
– А из театров просто не вылезают!
– Точно. Я сегодня одного-другого в партере видела.
– Ты соображаешь? – он начал выходить из машины.
Ли отскочила метра на два, обернулась на театр, вспомнила об оставленных там цветах, но в этот миг в морозной тишине улицы прозвучал хруст поворачивающегося троллейбуса. Когда-то она им пользовалась. Дверь, прыжок, дверь. Мужчина достойной наружности успел заметить, что троллейбус был почти пуст.
Первое ощущение: оторвалась от преследования. Никто не гонится, но ощущение именно это. В чем дело? Он остался позади (может быть, там его и оставить – вместе с его абсолютно точными оговорками, достойной наружностью, превосходным одеколоном, манерами, техникой современного секса, хрусткими деньгами, прочая), около машины, которую готов был – не может быть! – бросить у театра.
Ли осмотрела место происшествия; троллейбус почти пуст. По ночам так принято. Господи, как давно не было никаких троллейбусов. Господи, как давно ничего вообще не было. Как давно ничего нет. Что делают, войдя в салон ночного троллейбуса? Небось платят. Как? Сколько? Где касса? Этот вопрос нельзя задавать пассажирам. Остановка. А вдруг контролер; а как они теперь выглядят? Раньше были злыдни с сумками из кожзаменителя. Как здорово? И где это я.
Красивая женщина в шубе, на шпильках, лихорадочно вспоминающая хоть что-нибудь общепринятое. Как это со стороны?
Ли с восторгом подумала, что если успеть домой до него, можно будет на секунду залезть в рукопись, – толстую тетрадку в темно-бордовой штапельной обложке; при нем, достойном, ничего не попишешь.
Она села куда попало – оказалось, весьма приличное место, можно смотреть в окно, можно не бояться и говорить это себе, ой. Сколько всего можно.
Представьте себе ощущения инопланетянина. Городской столичный троллейбус. Рядом кто-то сел. А если чуточку повернуться и посмотреть на него? Она была уверена, что рядом сидит мужчина. Она повернулась к нему. Мужчина. Она и не сомневалась. Ну и пусть сидит. Мужчины – хорошие, пусть сидят.
Тут она вспомнила, что великая Ли – звезда. Меня все знают – обычная мысль. И он тоже меня знает. И я для него – красивая женщина по имени, по форме, но он молчит, убитый недоверием к собственным глазам. Он думает, что я – двойник Ли. Он даже хочет это мне сказать. Он повернулся ко мне! Заговорит! Почему это интересует меня? Ведь я не боюсь? А чего мне бояться? Нервный остался у машины. Сейчас он серьезно решает серьезную проблему; почти решил. Он нашел, кому заплатить за охрану машины до утра. Он не крохобор, просто осторожный достойный человек. А этот – кто? Какой? Кто ездит ночью в троллейбусе теперь? Кстати, где я?
Она сообразила, что ничего не соображает. Где-то надо выйти. Где и когда? Придется спросить у соседа. Это нормально. Дама заблудилась. Ли повернулась к соседу решительно: скажите. Будьте любезны. Мне нужно домой.
Дом светлый, кажется кирпичным, улица называется, номер дома, рядом еще один театр.
– Я так и подумал, что вам туда. Это через остановку после меня. Понимаете? Я выйду. Потом еще одна. Потом выйдете вы. Вы поняли?
– Вы говорите, как с больным ребенком. Вы педиатр?
– Нет.
– Как называется моя остановка?
– Золотой переулок, – сосед был учтив и терпелив.
– Вы… а что вы делали сегодня вечером? – Ли резвилась.
– Читал книгу. – Пассажир ночного троллейбуса был трезв, хорошо воспитан, любил читать книги. О Господи.
– Вы бываете в театрах? – она заинтересовалась разговором.
– Нет, – ответил сосед.
– А в кино?
– Нет.
– Телевизор?
– У меня здесь нет телевизора.
– Здесь? Вы живете в другой стране?
– Я путешествую. – Сосед был прекрасно воспитан, превосходно говорил по-русски. – Газеты, радио, видео и так далее также не входят в круг моих привычных интересов.
– Вы никогда не видели меня раньше? Ну, скажем, в метро. – Ли почувствовала себя круглой идиоткой.
– Вы не бываете в метро. Я там всех, простите, видел. Кроме вас.
– Да, вы правы. – Ли отвернулась к замороженному слепому окну и стала вспоминать народные мудрости. Не умеешь – не берись и так далее.
Ее ногам было очень холодно.
– А вы скиньте туфли и подберите ноги под шубу, под себя. Эта ваша шуба – как отдельная квартира. А ваши ноги в этих туфлях – как санки, вынесенные на балкон в мороз для хранения. Заберите к себе – и все. – Он сказал это ровно, спокойно, любя человечество. Ли сделала что он сказал.
Притихла. Троллейбус кружит по морозу, теряя последних пассажиров. Остались двое, сидят рядом. Она – в оболочке шубы, он – рядом, заботливый и проницательный. Она повыше подтянула воротник, убрала внутрь светлые волны (конечно, у неё волны) волос, правую руку спрятала в левый рукав, левую – в правый. Ей стало тепло и уютно. Попутчик внимательно осмотрел, как она устроилась – и извлек из внутреннего кармана маленькую книжку в темно-бордовом штапельном переплете.